«Время рефлексии прошло»

После начала военных действий на Украине российская банковская система оказалась между двух огней — быстрых и жестких санкций Запада, с одной стороны, и внутренних ограничений властей РФ, пытавшихся стабилизировать стремительно погружавшуюся в кризис экономику — с другой. Под санкционные ограничения, в том числе заморозку активов, отключение от SWIFT, персональные санкции против руководства попали прежде всего госбанки. Как им удается перестроить работу в новых условиях, насколько адекватны изменения в регулировании и действительно ли нужна консолидация подконтрольных государству банков, “Ъ” рассказал глава ВТБ Андрей Костин.

— Санкционное давление растет, и очевидно, что кризисные явления развиваются. По вашему мнению, насколько они уже глубоки и когда достигнут пика нагрузки на российскую экономику?

— Я бы сказал, санкции теперь форма нашего существования. В 2014 году, когда некоторые наши коллеги попали под жесткие санкции, мы узнали, что это такое. Но вот так, чтобы три четверти банковского сектора оказались под санкциями, это, конечно, абсолютный феномен.

Финансовая система постепенно адаптируется к этим новым условиям. Процесс непростой, прежде всего психологически. В умах банкиров должно созреть понимание, что жизнь уже другая: многого, что было само собой разумеющимся, больше не существует.

— Что остается?

— Время рефлексии, какой бы болезненной она ни была, прошло. Мы уже должны думать в условиях новой реальности. Необходимо перестроить финансовую систему и в первую очередь систему расчетов, чтобы обеспечить стабильную работу новых логистических цепочек. Наладить прямые международные расчеты в рублях и в национальных валютах тех государств, которые не поддержали санкции.

Потому что наиболее остро сейчас стоит проблема разрушения логистики, проблема импорта. Она влечет за собой не вполне рыночное падение курса доллара по отношению к рублю и ряд более типичных кризисных явлений — ускорение инфляции и падение темпов экономического роста, а в перспективе риск падения уровня жизни и роста безработицы. Ну и конечно, сфокусировать свое внимание на развитии банковских услуг внутри страны, в том числе на кредитовании важнейших производственных проектов, среднего и малого бизнеса, на развитии внутреннего фондового и долгового рынка.

— Есть другие факторы риска?

— Видим и другие факторы. В плане технологий запас еще есть, но, думаю, нас ждет непростой период. В автопроме, в авиастроительной отрасли уже весьма существенное падение, тот же тренд начинается в других отраслях, он сильно проявится во второй половине 2022-го и в 2023 году.

Но все-таки российские бизнесмены — люди очень энергичные, я это вижу по нашим клиентам. Так что, не сомневаюсь, найдут пути импортозамещения, и не только за счет новых поставщиков, но и развивая собственные производства. Процессы будут идти, постепенно будем восстанавливаться, поэтому мой прогноз на 2024 год позитивный — с возобновлением роста экономики.

— Вы убытки уже зафиксировали? Какой прогноз по году?

— Точную цифру сказать не готов, слишком много переменных: динамика курса, ключевой ставки, долговая дисциплина… Вынужденное резкое повышение ключевой ставки крайне негативно сказалось на кредитовании. Большой удар нанесен по капиталу банковской системы, банки понесли значительные убытки: часть средств заморожена, просто украдена, как это произошло с резервами ЦБ.

Значительные потери от резкого падения стоимости российских активов, ценных бумаг. К большому сожалению, от этого пострадали и наши розничные клиенты-инвесторы. Западные финансовые структуры сегодня заблокировали выплаты российским гражданам по всем валютным инструментам. Сотни тысяч владельцев иностранных ценных бумаг не могут получить деньги, просто потому что они россияне. Это воровство, иначе не назовешь. Даже удивляюсь, насколько взвешенно подходят к этой ситуации клиенты: переживают, конечно, но готовы бороться за свои деньги, в том числе с помощью судебной системы.

— Думаете, реально оспаривать санкции через суд? Некоторые бизнесмены уже пытаются…

— Бороться с личными санкциями, я считаю, практически бессмысленно. Во-первых, они приобрели массовый и уже ничем не объяснимый характер. Члены правления ВТБ, например,— профессионалы из разных сфер, которые никогда никакого отношения к политике не имели. Они причем? А дети, сестры, бабушки, не знаю, кто у них там еще на очереди? О какой разумности можно говорить?

Во-вторых, мы, например, лишены права на защиту в западном мире. Уголовник в Англии и Америке имеет право на адвоката, а банк ВТБ, с которым еще недавно были счастливы взаимодействовать все крупнейшие западные институты, такой возможности практически не имеет.

Если быть более точным, такая возможность формально декларируется властями, но в реальности на юридические фирмы оказывается огромное давление с тем, чтобы они отказывали в обслуживании любому российскому клиенту, а уж тем более санкционному. Это сильно ограничило наши возможности в юридической поддержке клиентов банка за рубежом, но мы считаем, что судебная перспектива у них есть, и, где возможно, активно помогаем. Хотя верховенство закона, например, в Великобритании, известной многовековой судебной традицией, сегодня полностью отсутствует.

— Насколько глубоко «просядет» банковский сектор?

— Оценки потенциальных убытков сектора, которые я слышу, в этом году тоже очень разные, разброс от 1,5 трлн до 3 трлн руб. и выше — в зависимости от степени оптимизма или пессимизма. Это против 2,4 трлн руб. чистой прибыли в 2021 году.

Я прогноз давать не хочу. Но предлагаю решение. Эту ситуацию можно «починить» без масштабной докапитализации банковского сектора живыми деньгами. Нам достаточно временного отказа от ряда норм «Базеля III» при сохранении в целом современных подходов, в том числе ПВР. Это позволит обойтись без докапитализации, и за следующие три-пять лет банки опять смогут нарастить капитал до прежнего уровня. Требования к капиталу банков, которые установлены стандартами Базеля, в нынешних условиях экономически не оправданы.

— Почему?

— Мне тут рассказали байку, не знаю, правда или нет, но суть она передает верно. Базельский стандарт достаточности капитала — 8%. Почему именно такая цифра? Почему не 5% или не 9%? Откуда она взялась? Так вот: мимо Банка международных расчетов в Базеле, где расположен комитет по банковскому надзору, ходит трамвай. Его номер — 8. И те, кто в комитете над этими стандартами думали-гадали, решили, не ломая себе голову, вписать «8» в норматив, потому что видели у себя за окном этот трамвай. Ну вроде сочли как знак свыше.

Мы взяли базельские 8%, а для системообразующих банков вообще установили 11,5%. Почему? Мы другая экономика. С чего вдруг нам подстраиваться под базельский трамвай? У нас еще в России трамваи ходят. Давайте найдем у себя какой-нибудь 4-й номер. Например, в Японии так и поступили, установив норматив достаточности капитала для банков, работающих на внутреннем рынке, в 4%. Мы не должны — подчеркну — закрываться и изолироваться, но вполне можем создавать свои правила игры с учетом нынешнего момента.

Другой пример: из России сейчас сбежали все международные рейтинговые агентства. Да, у нас есть свои рейтинговые агентства, но захотят ли международные институты и инвесторы признавать их оценки? Мы должны для себя понять, что уже изолированы в определенной степени, вне зависимости от нашего желания. Нам вряд ли удастся вернуться на мировой рынок в течение ближайших пяти лет как минимум. Сегодня не обязательно оценивать риски по «Базелю», но мы можем отстраивать по-своему многие вещи.

— Пока не похоже, что ЦБ готов поддержать вашу инициативу по переходу с «Базеля III» на «Воронеж 1»…

— В ЦБ осторожны и по-своему тоже правы: сначала хотят понять глубину проблемы. Вот собрав материалы, оценки и учет результатов банковского сектора за пять месяцев, коллеги проанализируют и будут вырабатывать подходы.

В любом случае у ЦБ есть понимание того, что схема регулирования должна быть более гибкой. Уже те меры, которые ЦБ оперативно принял, позволяют банкам чувствовать себя значительно увереннее. Сегодня важно определиться, насколько эти послабления будут длительны по времени.

Нам, например, ЦБ давал «рассрочку» в шесть лет на создание резервов по тем активам, которые у нас украли на Украине после 2014 года. Такого рода механизмы могут быть эффективны по деньгам, замороженным сейчас Западом. ЦБ всегда такие вещи в диалоге с банками прорабатывает. Думаю, осенью мы увидим конкретные решения.

— То есть докапитализация банковскому сектору, может, даже и не потребуется? Или вы думаете, что будут точечные решения?

— Лучше обойтись без нее.

— Когда сектор снова сможет вернуться к прибыли?

— Мы рассчитываем вернуться к позитивным результатам в следующем году. Видим предпосылки к этому. Корпоративный клиент работает, не ушел из банка, наоборот, нарастил пассивы. Розничный клиент после первой панической реакции принес деньги на депозиты, сейчас продлевает их по более умеренным ставкам.

Конечно, резко просело кредитование, но постепенно, со снижением ключевой ставки, начинает восстанавливаться и оно. Ипотека, правда, развивается в основном за счет господдержки, но это тоже важно. Предполагаю, что льготная ипотека будет продлена. Во всяком случае, я и другие банкиры в контактах с руководителями правительства высказываемся за такой подход. И нужно снижать процентные ставки. Банкиры часто высокой ставкой пытаются компенсировать высокий риск. Но я прибыльность всегда ставил на второе место после надежности.

— Какую ключевую ставку ожидаете на конец года?

— Центробанк сейчас решительно снижает ключевую ставку. И за это его руководство можно только похвалить. Если инфляция окажется придавлена, ЦБ может снижать и дальше. Думаю, регулятор сегодня хорошо понимает, что задача экономического роста тоже важна, и будет использовать любую возможность, если инфляция ее предоставит, но темпы снижения ключевой ставки будут существенно замедляться.

— А что насчет курса доллара?

— Мы считаем рыночной цену 70–75 руб. на конец года, если будет обеспечено развитие импортных операций. У нас сегодня навес безналичной валюты, она в избытке и не находит реализации. Решения, которые постепенно принимаются по валютной выручке, позитивные, но основная задача — восстановление импорта.

И я говорю не столько о товарах широкого потребления. С этим рынок быстро справится. Я говорю о промышленном секторе. У многих зависли многомиллиардные проекты развития, по которым были заключены соглашения и даже проплачены авансы, но поставка технологического оборудования заблокирована из-за санкций. Переориентация должна идти на принципиально новых поставщиков оборудования, а таких в мире очень немного. Китай, наверное, одна из тех стран, которая могла бы стать нашим поставщиком инвестиционных товаров в магазине промышленности, но там тоже свой портфель заказов, очередность.

— А как же импортозамещение? Сегодня, кажется, уже ни в ком нельзя быть уверенным…

— Безусловно. Но все-таки, думаю, нет ни одного государства в мире, которое производило бы все — от винтика до турбины. Везде существует кооперация. Мы, как и весь цивилизованный мир, стремились к международной кооперации, развивались как открытая система и не думали, что в один прекрасный момент не сможем производить Lada, потому что Renault откажется поставлять в Россию из Европы 30 деталей и компонентов. Конечно, сможем заместить, но на это потребуется два-три года.

— Зато к нам вернется «Москвич».

— «Москвич», да. Я помню, когда был молодой, ездил на «Москвиче».

— На каком? Теперь может появиться шанс купить новый.

— На 412-м. Сильная машина. Чем она была особенно хороша, так это тем, что знающие люди могли полностью сами ее…

— …собрать и разобрать.

— Точно. Но возвращаться в это не сильно хочется.

— Ну, теперь это решит государство, под контроль которого фактически попали АвтоВАЗ и московский завод Renault. Передача ВТБ банка «ФК Открытие», который предполагалось продать частному инвестору, закрепляет государство и в банковском секторе. Вам это тоже кажется логичным в текущей ситуации?

— Man proposes, God disposes. Вы сами видите, что происходит. Западные инвесторы уходят, продают банки, российские инвесторы опасаются высоких рисков, да и не всегда имеют для этого достаточно средств. Инвестировать сегодня, мягко говоря, сложно. Объединение подсанкционных государственных банковских активов — логичный выход. Мы с «Открытием» банки схожего профиля, только мы в шесть раз больше. Почти 100% крупных клиентов «Открытия» — наши клиенты тоже, по среднему бизнесу пересечение примерно наполовину. Экономия при консолидации только сети превысит 30% за счет снижения издержек.

Идея присоединения поддержана ЦБ, правительством, президент дал соответствующее поручение. Но надо иметь в виду, что это достаточно трудоемкий процесс. Предстоит согласовать многие технические моменты. Например, сейчас ЦБ согласовывает оценщика. Сама оценка, по нашим прикидкам, займет от двух до трех месяцев. Думаю, раньше осени сделка не будет закрыта.

— Этого года?

— Этого года, конечно.

— Вы заберете все или реструктуризируете «Открытие», как БМ-Банк, когда условно «хорошая» часть ушла в ВТБ, а «плохая» осталась?

— Такой вариант тоже рассматривается. Я сегодня не знаю все проблемы «Открытия», в целом до 24 февраля ЦБ там хорошо все почистил, но, безусловно, банк понес потери за последние три месяца, как и весь сектор.

— «Траст» в сделку не попадет?

— «Траст» в периметр сделки не входит, остается как некий банк для плохих долгов.

— Глава «Открытия» Михаил Задорнов открыто критикует идею консолидации. Довольно странно это слышать от выходца из ВТБ. Как вы думаете, откуда такая позиция?

— Мне сложно комментировать. Его позиция вызывает у меня понимание, но лучше как-то разговаривать, обсуждать не только через СМИ. Люди, которые работают сегодня в руководстве «Открытия»,— по большей части наши бывшие сотрудники. Мы их знаем, ценим. Будем с каждым отдельно говорить, обсуждать. Там сильная команда в целом, мы хотели бы, чтобы они продолжили работу в группе.

— И Михаил Задорнов тоже?

— Я всегда с Михаилом Михайловичем готов работать, если он захочет. Мы работали вместе много лет, я когда-то принимал его в ВТБ24. Тогда были серьезные возражения против его кандидатуры, но я отстоял, и считаю, проект ВТБ24 был в целом успешным. У нас же до ВТБ24 вообще не было розничного бизнеса. Правда, должен отметить, что в последние годы перед присоединением к большому ВТБ банк ВТБ24 стал отставать от своих главных конкурентов — Сбербанка и Тинькова — и по технологиям, и по приросту клиентской базы, и это была одна из главных причин решения о присоединении его к материнской компании.

— Зачем в рамках консолидации присоединять еще и РНКБ?

— РНКБ когда-то был создан на базе нашего дочернего банка. Мы передали ему крымскую сеть и персонал ВТБ и подарили его акции правительству. А сегодня таким образом просто возвращаемся в Крым. Но вместо того, чтобы создавать все заново, логично вернуть банк, который когда-то был нашим.

— Он не будет слит с ВТБ, я правильно понимаю?

— Нет, здесь такой необходимости нет. Это розничный банк со своей географией, у нас нет пересечений по клиентам, там не будет экономии при консолидации, только усиление РНКБ за счет продуктовой линейки и инвестиционной деятельности ВТБ на полуострове.

— То есть самого ВТБ в Крыму все-таки не будет?

— Мы пока не видим в этом смысла. Зачем снова искать помещения, людей, когда можем развиваться на базе существующего банка, обслуживающего чуть ли не более 70% местных клиентов? Тем более что в Крыму и без ВТБ усиливается конкуренция. Там есть банк «Россия», а сейчас заходит ПСБ.

— Глава РНКБ Михаил Якунин сохранит свой пост?

— Конечно. У него был очень сложный период, но он справился и, знаете, получил высокую оценку руководства страны. Сегодня как вспомнишь… Ведь украинские банки не просто сбежали из Крыма, они унесли всю базу данных, никто ничего не оставил, кроме долгов перед вкладчиками. Российские банки тоже вынуждены были уйти, но уже из-за риска санкций. Как раз Якунин и занимался всеми этими проблемами с первого дня и сумел провести корабль через бурю, банковское обслуживание в Крыму фактически не прерывалось, и сегодня банк прибыльный, стабильно работает, невзирая на все сложности.

—ПСБ объявил, что выходит в ЛНР и ДНР. Вы рассматриваете для себя эту географию? РНКБ тоже туда пойдет?

— Мы пока не владельцы РНКБ и решений принимать не можем. Но знаю, что в правительстве такая возможность обсуждается. На мой взгляд, прежде чем принимать решение, целесообразно было бы дождаться окончательного определения статуса ЛНР и ДНР.

— Сейчас появились российские активы иностранных владельцев, которые можно купить недорого. Иностранные банки, например, которые вынужденно уходят из страны. Рассматриваете?

— Это не к нам. Даже если бы хотели, мы же подсанкционный банк. Знаете, когда 24 февраля мы первыми попали под жесткие санкции, я выдохнул — слава Богу, «Сбер» пострадал меньше. К сожалению, спустя некоторое время это случилось и с ним. А многие сейчас считают, что в ближайшие годы санкции распространятся чуть ли не на все российские банки. Тоже возможный вариант.

Но пока хорошо, что есть банки не под санкциями: они, по крайней мере, могут иметь валютные счета, могут переводить валютные средства. Это важно сохранить, пока многие внешнеторговые расчеты продолжают еще осуществляться в долларах и евро. Поэтому нам просто неправильно было бы претендовать на банки, которые в состоянии еще быть не под санкциями.

— А на тех, кто под санкциями, смотрите?

— В данный момент нет.

— На рынке обсуждали, что Владимир Верхошинский перешел в Альфа-банк для организации его продажи ВТБ. Были такие планы?

— Нет. Володя был руководителем розницы в Банке Москвы, при присоединении к ВТБ он лишался лидерства в розничном блоке. Мне позвонил Фридман (Михаил Фридман, основной владелец Альфа-банка.— “Ъ”): «Скажешь нет, я не буду брать». Я ответил, что не могу сказать нет: для Володи это был карьерный рост, из одного из топ-менеджеров он становился фактически первым лицом. Конечно, я поддержал. Он молодой, амбициозный, блестящий специалист и человек очень порядочный и хороший. Никогда не держу людей, если у них есть перспективы. Поэтому я Фридману дал добро, и Верхошинский ушел туда, без привязок к какой-либо сделке. На мой взгляд, он отлично справляется со своими новыми функциями.

— ВТБ исторически владеет большим количеством компаний вне финансовой сферы. Что планируете делать с этими активами?

— Мы активно развивали инвестиционный бизнес, входили в капиталы перспективных компаний. Были и, скажем так, исторические доли, которые мы получили за долги, в ходе работы с кредиторами. В последние месяцы мы сократили доли в ряде активов, в том числе понимая санкционные риски для партнеров. Наши представители покинули органы управления почти во всех компаниях. ВТБ остался просто миноритарным акционером. Более того, если представится возможность выйти из активов с прибылью и без убытков, мы ею воспользуемся. Обсуждать конкретные активы я не готов, в первую очередь потому, что сейчас это очень чувствительная информация.

— Вы сказали про экономию при объединении с «Открытием» за счет синергии. Понятно, что любое слияние ведет к сокращению дублирующихся функций. Но это значит и сокращение персонала, а в России сейчас и так высокий риск безработицы. Вы оценивали, сколько людей придется уволить?

— Во-первых, мы все-таки рассчитываем на развитие. В минувшие годы мы очень активно привлекали специалистов, причем не только в IT, но и в традиционные банковские направления. Мы и сегодня видим возможности для роста, расширения банка, это потребует специалистов. По состоянию на май 2022 года у нас открыто около 1,5 тыс. вакансий по всей стране.

Во-вторых, я понимаю свою ответственность. Я сегодня притормаживаю вопрос сокращений даже внутри банка. Понятно, например, что ограничения, введенные на деятельность ВТБ в иностранной валюте, оставили специалистов по сложным финансовым операциям не у дел. Мы были российским лидером в размещении ценных бумаг за рубежом, практически ни одно размещение корпоративных бумаг за границей не обходилось без ВТБ. Мы традиционно были банком, который размещал все выпуски российских государственных бондов.

Сегодня объем внутренних размещений пока не позволяет говорить о каком-то большом спросе, а западные рынки закрыты. Но специалистов по этим направлениям я придерживаю, потому что, уверен, найдется другая площадка, появятся новые структуры, которые возьмут на себя такие операции, и мы этих людей отпустим туда.

— То есть сокращений у вас пока не было?

— Не было. В перспективе, на каком-то этапе, конечно, придется рационализировать использование трудовых ресурсов и как-то переориентировать их в другие отрасли, на другие направления. Думаю, бизнес будет развиваться. Радует, что очень много компаний приходит и людей с неплохими проектами по импортозамещению. Раньше нас душил импорт, а сейчас нет, как произошло в нашем сельском хозяйстве. Желающих вложить свои средства при поддержке банков и проектов для этих инвестиций сейчас достаточно много.

Я даже обратился к правительству с идеей, может быть, создать некую постоянно действующую группу из крупнейших банков и представителей Минпрома и Минэкономики, чтобы задавать приоритеты, какие отрасли и какие продукты есть смысл в первую очередь поддерживать.

— Выбирать проекты для субсидирования?

— Да. Реально многие приходят. Наши производители разного рода машиностроения, комбайны, тракторы, чего раньше не делали, просто не было потребности. Я думаю, что целый ряд промышленных производств у нас может вполне возникнуть на базе существующих — и КамАЗ, и ГАЗ, и совсем новички говорят о своих амбициях. Белорусские коллеги, кстати, приходят и предлагают инвестировать в Россию.

Капитал есть, потому что он возвращается в страну. Бизнес на фоне ухода западных конкурентов почувствовал, что можно вкладываться в Россию. Думаю, все деньги, которые зарабатывает бизнес, будут оставаться и вкладываться только внутри страны, и это большие возможности. Да, трудно сделать технологический прорыв в условиях, когда развитые страны закрыли к себе доступ. Но надо опираться на свои силы, плюс на поддержку тех стран, которые смогут поставлять технологии.

Если говорить об инвестиционных проектах, требуется поддержка правительства и ЦБ. Я помню, в 2008–2009 годах очень позитивную роль сыграли государственные гарантии: 50% по гражданским производствам и 75% по военным. Они сильно сработали. Кстати, ни одной гарантии мы не предъявили, зато упростили историю с капиталом. Тогда был комплексный подход, он позволил достаточно активно кредитовать промышленность в жесткий экономический кризис. Нам и сейчас нужна совместная работа, чтобы банки более активно инвестировали именно в долгосрочные проекты. При этом ЦБ мог бы помочь с рефинансированием инвестиционных кредитов.

— Чем ваше предложение отличается от действующих программ Минпромторга по поддержке отраслей?

— Сейчас программа поддержки отраслей носит характер субсидирования кредитов на оборотные средства. То есть это деньги, которые тратятся здесь и сейчас, чтобы продолжать производство. А мы говорим об инвестиционных проектах, у которых цикл окупаемости может быть пять и больше лет. В том числе о проектах, которые могут работать сразу на целую группу предприятий. Если, например, создать единую платформу, ею могут пользоваться не одно предприятие-инвестор, а целые отрасли. Такие истории требуют комплексного подхода. Они не всегда могут быть сверхприбыльными, но обеспечат цепочку производств, целый ряд предприятий и отраслей. Над этим вопросом сейчас работают.

— На какой стадии обсуждения ваша идея?

— Правительство пока работало в пожарном режиме, но думаю, уже подходит время в более долгосрочном плане посмотреть на перспективу.

Сама идея понравилась, продолжим дальше обсуждать.

Мы, кстати, недавно анализировали три глобальных бизнес-линии ВТБ и обнаружили, что наиболее успешно пережил первый удар и по-прежнему демонстрирует прибыльность малый и средний бизнес. Корпоративно-инвестиционный блок сильно просел, розница пострадала и только-только начинает восстанавливаться.

Прямо сейчас мы делаем перегруппировку сил и приоритетов, меняем стратегию. Главная задача — спасти максимум клиентов: мы работаем над этим, применяем индивидуальные решения, участвуем во всех госпрограммах. В рознице мы поняли, что нужно сделать ставку именно на социальные проекты. Очень важно не растеряться, не сдаться, не сложить руки, сохранить деньги людей, их веру в нас, помочь наиболее уязвимым группам населения.

— Думаете, все вернется?

— Я думаю, что мир изменился. Мы не сможем вернуться к прежней ситуации, нет ни шансов, ни желания это делать. Строительство нового мира — дело сложное, затратное и коллективное. А помочь себе можем только мы сами.

Интервью взяла Ксения Дементьева