«Целое море детского горя»

День защиты детей, приходящийся на 1 июня, учрежден в 1949 году в Париже Международной демократической федерацией женщин. Впервые его отметили в 1950-м. Но в России есть своя дата, связанная с правами детей и защитой детства: 90 лет назад, 31 мая 1935 года, вышло постановление ЦИК Совнаркома и ЦК ВКП(б) «О ликвидации детской беспризорности и безнадзорности». Корреспондент “Ъ” Иван Тяжлов убедился, что советская власть поставила таким образом формальную точку в многолетней борьбе, которую вела, чтобы убрать с улиц и социализировать многомиллионную армию детей и подростков, оставшихся без родителей и крыши над головой в результате войн, революций, политических репрессий и голода.

«Их не миновал Царь Голод»

Образ беспризорника, страшноватый, но не лишенный задора и даже некоторой романтики, создавался на экране и в книгах с оглядкой на марктвеновского Гекльберри Финна — и часто авторами, которые или сами, как Анатолий Приставкин, скитались в детстве по стране, или были близко знакомы с прототипами героев. Память человека устроена таким образом, чтобы сглаживать наиболее опасные углы и ретушировать самые катастрофические воспоминания. Детская беспризорность, возникшая в России в результате революции и Гражданской войны, была именно катастрофой. По крайней мере, так это явление описывали очевидцы.

«С первых дней войны, начавшейся четыре года назад, ситуация для детей стала невыносимой,— писала в 1918 году американская журналистка Луиза Брайант, жена автора "Десяти дней, которые потрясли весь мир" Джона Рида.— Транспортная система погрузилась в хаос, как только началась мобилизация. Четыре года дети в городах не получают полноценного питания, потому что молоко и другие товары первой необходимости не доставляются из сельских районов. В деревнях дети поначалу не сильно страдали, но по мере продолжения войны и разрухи их тоже не миновал Царь Голод.

Эти создания по нашим меркам еще дети, но у них печальные лица стариков, бледные, несчастные лица, поношенные башмаки, потрепанная одежда, которые красноречиво свидетельствуют об их страданиях».

Представьте себе мир, лишенный современных средств связи и социальных сетей в нынешнем понимании этого слова. Если вы отстали от семьи во время эвакуации, не успев запрыгнуть в отходящий от переполненного перрона вагон, ваши шансы увидеться с близкими равны нулю. Вокруг происходят буквально тектонические сдвиги: рушится старый порядок, очереди за продуктами сменяются политическими митингами и наоборот, города и села переходят из рук в руки в ходе жестокой Гражданской войны. Каждый думает только о собственном выживании, в такой ситуации не до социальной благотворительности. Пять минут назад вы были неотделимы от ваших родителей, но вот их увозит в неизвестность поезд, а вам пять, и у вас больше нет никого в этом грозном мире. Потеряться в толпе на станции — далеко не самый страшный вариант превращения в беспризорные: среди них было достаточно детей, родители которых были убиты у них на глазах, арестованы и увезены в неизвестность, умерли от голода или тифа.

Выжить можно было, прибившись к таким же беспризорникам. Они сбивались в стаи, часто вооруженные, и начинали в меру своего понимания заботиться о хлебе насущном.

«На улицах, рыночных площадях, на кладбищах, в разрушенных домах я видела множество брошенных детей, беспризорников,— писала актриса и режиссер Анна Лацис.— Среди них были дети с черными лицами, не мытые месяцами, в рваных телогрейках, из которых клочьями торчала вата, в длинных широких штанах, подвязанных веревкой. В руках у них были колья и железные прутья, они всегда сбивались в группы и подчинялись главарю, воровали, грабили, убивали. Одним словом, это были банды разбойников, жертвы мировой и Гражданской войны. Советское правительство предпринимало усилия, чтобы поймать беспризорников и поместить в колонии, но они снова убегали». Беспризорников били, им отказывали в подаянии, им некуда было обратиться в случае болезни, смерть от голода или холода была частью их повседневности.

«Где тепло и неголодно»

1920-е годы были, вероятно, пиком беспризорности в России. Социологи и юристы, специалисты по правам детей различают безнадзорных детей и детей беспризорных. При кажущейся схожести терминов означают они разные явления. Безнадзорный ребенок — это мальчик или девочка, лишенные нормального родительского присмотра чаще всего в силу того, что родители пренебрегают своими обязанностями. Беспризорный — это ребенок, который по тем или иным причинам оказался не только без родителей, но и без крыши над головой.

Пик числа беспризорных пришелся, вероятно, на 1921–1922 годы, в это время их могло быть 6–7 млн — примерно каждый двадцатый житель страны, едва вышедшей из Гражданской войны.

Борьба с беспризорностью началась с первых месяцев пребывания большевиков у власти. Через год после революции, осенью 1918 года, по инициативе писателя Владимира Короленко (1853–1921) была создана Лига защиты детей — аналог современных НКО. Лига на пожертвования открывала приюты, клубы и даже санатории для подобранных на улицах сирот и полусирот. Число спасенных детей достигло 3,5 тыс., и это, разумеется, была капля в огромном море.

Большевики были не только безжалостными прагматиками, но и социальными идеалистами. В 1918 году Совнарком постановил бесплатно обеспечивать продуктами всех детей младше 14 лет, независимо от их происхождения. Проблема была в том, что продуктов для раздачи часто просто не было. Кроме того, карта территории, на которую распространялась советская юрисдикция, слишком стремительно менялась, и администрировать исполнение принятых постановлений на местах порой было некому.

«Белые» администрации далеко не во всех случаях могли и хотели заниматься проблемами сирот. В результате комиссары составляли шокирующие отчеты из занятых «красными» районов. «Дети неорганизованной, беспорядочной массой направляются куда-то на юг, где тепло и не голодно,— описывалась ситуация на юго-востоке страны в 1920 году в донесении на имя Феликса Дзержинского.— По пути они объединяются, создают настоящие эшелоны, располагаясь на больших узловых станциях целыми лагерями. Этот детский поток растет со дня на день и принимает угрожающий характер. В поисках выхода из этого положения начальник эвакопункта Кавказского фронта издал совершенно недопустимый приказ: поставить заслон и не пропускать ни одного такого ребенка в пределы Кавказа. Такие же заслоны поставлены на Дону и в других местах.

Ребенок попадает тут, как в западню, и, куда бы ни повернулся, всюду наталкивается на оружие. Он дичает, становится похож на звереныша, начинает искать средства, чтобы прорвать эту сеть любым способом, даже оружием».

В 1921 году засуха, неурожай и голод в части районов европейской России создали новый постапокалиптический очаг. «Везде в Поволжье в 1921 году встречались группы людей, бредущих сквозь снег к большим городам,— писал канадский журналист Фредерик Маккензи.— У каждой группы была телега, запряженная верблюдом или лошадью… Часто лошадь, реже верблюд умирали от голода. Иногда группа останавливалась, чтобы оставить на дороге одного из своих, умершего в пути. Дороги были усеяны трупами. Эти путники — беженцы, они бросили свой дом и хозяйство и ушли куда глаза глядят в поисках пропитания. Они плохо себе представляли либо вовсе не представляли, куда идут. Они знали лишь, что, оставшись, обречены на смерть. Они могли выжить, перебравшись куда-нибудь. Они заполнили вокзалы не только в голодающих губерниях, но и в городах за сотни миль от них, куда приехали, чтобы убедиться, что им некуда пойти и нечего делать. Они наводнили Казанский вокзал в Москве. Захлестнули сортировочную станцию в Уфе. Практически на всех станциях юга России ими забиты залы ожидания, коридоры, площадки у буфетов и лестниц. Кучи тряпья стали их постелью, их домом. У некоторых были прекрасные шали и драгоценности, символы их былого благополучия, но ни шали, ни драгоценности тогда не ценились».

Многие из этих людей были родителями. Они умирали, терялись, достигали дна социального отчаяния — и их дети пополняли армию беспризорных.

«Это же ужасное бедствие»

В феврале 1919 года был учрежден Совет защиты детей, который возглавил нарком просвещения Анатолий Луначарский. В те же месяцы создали и общество «Друг детей», которое собирало средства на помощь сиротам и беспризорникам. Общество издавало журнал, в котором публиковались полные отчаяния списки потерянных детей, которые искали родителей или разыскивались родителями. В публикациях «Друга детей» нередко фигурировало только имя — без фамилии, даты и места рождения и других базовых данных, позволяющих хоть как-то идентифицировать ребенка.

Созданные для спасения беспризорных прототипы НКО финансировались из-за границы: некоторые западные филантропы жертвовали на борьбу с социальными бедствиями в Советской России еще до того, как она была официально признана. Как и сейчас, по поводу допустимости иностранного финансирования велась жаркая дискуссия, в которой оппонировали друг другу Ленин и Дзержинский, причем как раз последний был сторонником отказа от иностранных денег и передачи борьбы с беспризорностью из частных рук под контроль государства.

«Я хочу бросить некоторую часть моих личных сил, а главное сил ВЧК на борьбу с детской беспризорностью,— говорил Дзержинский.— Я пришел к этому выводу, исходя из двух соображений. Во-первых, это же ужасное бедствие. Ведь когда смотришь на детей, так не можешь не думать — все для них. Плоды революции — не нам, а им. А между тем сколько их искалечено борьбой и нуждой. Тут надо прямо-таки броситься на помощь, как если бы мы видели утопающих детей. Одному Наркомпросу (народный комиссариат просвещения.— “Ъ”) справиться не под силу. Нужна широкая помощь всей советской общественности. Нужно создать… широкую комиссию, куда бы вошли все ведомства и все организации, могущие быть полезными в этом деле. Я уже говорил кое с кем; я хотел бы стать сам во главе этой комиссии; я хочу реально включить в работу аппарат ВЧК. К этому меня побуждает второе соображение: я думаю, что наш аппарат один из наиболее четко работающих. Его разветвления есть повсюду. С ним считаются. Его побаиваются. А между тем даже в таком деле, как спасение и снабжение детей, встречается и халатность, и даже хищничество. Мы все больше переходим к мирному строительству; я и думаю: отчего не использовать наш боевой аппарат для борьбы с такой бедой, как беспризорность? Тут нужна большая четкость, быстрота и энергия. Нужен контроль, нужно постоянно побуждать, тормошить. Я думаю, мы всего этого достигнем».

27 января 1921 года Дзержинский мог праздновать победу: была создана Комиссия по улучшению жизни детей, первый из советских органов, добившийся результатов в борьбе с беспризорностью. Дзержинский, создатель и руководитель репрессивного аппарата ВЧК, в последние несколько лет своей жизни действительно уделял проблеме спасения детей значительное внимание — поздняя советская школьная традиция намекала даже, что скоропостижная смерть «железного Феликса» от артериосклероза и разрыва сердца была связана с переживаниями за беспризорников, что в целом не так далеко от истины, хотя формально он перестал возглавлять Комиссию по улучшению жизни детей еще в 1923-м.

Поводом для фатального нервного срыва Дзержинского был приступ ярости, вызванной сложившейся советской бюрократией, топившей в море согласований любые эффективные решения.

Но, как бы то ни было, при прямом и косвенном участии наркома просвещения Анатолия Луначарского и передового педагога Антона Макаренко Дзержинскому удалось сделать немало, чтобы детская беспризорность в стране перевалила через пик и ощутимо пошла на убыль.

Созданная им Комиссия фактически инициировала создание национальной сети социальных учреждений — детских домов, интернатов, воспитательных колоний для социализации, обучения и перевоспитания беспризорных. Только в течение 1921 года через приемники, организованные для работы с беспризорными, прошло более полумиллиона детей. Общество словно открыло шлюзы, через которые с улиц, пустырей, из подвалов потекла многомиллионная армия отверженных. При этом процесс отнюдь не был простым: вольная, хоть и не лишенная риска жизнь казалась многим беспризорным более привлекательной, чем обременительный порядок интерната. В таких случаях они бежали, вновь попадались и в конце концов оказывались в категории рецидивистов, сталкиваясь уже непосредственно с системой уголовного преследования. По некоторым данным, до 75% преступлений, совершенных несовершеннолетними в 1920-х, приходилось на долю беспризорных.

«Громадная беспризорность в очень тяжелой форме»

Хотя после ухода Дзержинского процесс расширения и пополнения сети детских домов замедлился и даже повернул было вспять, на борьбу с беспризорностью были брошены значительные ресурсы. В 1924 году, после смерти Ленина, был создан фонд его имени, средства которого направлялись исключительно на помощь беспризорным детям. «Мы не скрываем, что у нас налицо громадная беспризорность в очень тяжелой форме,— говорила вдова Ленина Надежда Крупская на специализированной конференции в Москве в марте 1924-го.— Это работа не одного дня. Но планомерная работа в этой области несомненно приведет к тому, что беспризорность в Советской России будет играть все меньшую роль и сведется на нет».

С лета 1924 года правительство поручило прокуратуре следить за исполнением законов об охране детства. В 1925–1926 годах Совнарком выпустил постановления «О мероприятиях по подготовке воспитанников детских домов к трудовой деятельности», «О порядке и условиях передачи воспитанников в крестьянские семьи» и «О мерах по борьбе с детской беспризорностью». Сеть колоний, детских домов, интернатов и просто школ, где могли обучаться беспризорные дети, расширялась с каждым месяцем.

По свидетельству очевидцев, в Москве и других городах создавались квартальные и районные «детские площадки», на которых откомандированные для этих целей воспитатели по мере возможности вели педагогическую работу среди местных бездомных детей.

К середине 1920-х основная работа с беспризорными была перенесена в местные комиссии по делам несовершеннолетних и в милицию. «Дело не только в том, что мы окружены целым морем детского горя, но и в том, что мы рискуем получить из этих детей антиобщественных, антисоциальных людей в корень испорченных, врагов здорового образа жизни, беспринципных людей, которые с легким сердцем уйдут в лагерь наших врагов, которые пополнят армию преступности»,— говорил в 1924 году глава Наркомпроса Анатолий Луначарский.

В апреле 1928-го милиция по всей стране провела массовую акцию по изъятию беспризорных с улиц и отправке их в интернаты. Сами беспризорные воспринимали эти усилия исключительно как посягательство на их свободу, пытались сопротивляться, скрывались.

«Жили, пока жили»

В 1930-х советская власть сама значительно расширила ряды своих врагов. И оравы беспризорников стали пополняться детьми раскулаченных и репрессированных. Парадоксальным образом беспризорные проникли даже в учреждения уголовно-исполнительной системы, образовав там наиболее униженную и беззащитную касту «вшивок». «Они переходили на нелегальное положение, не выходили на поверки, не получали еды,— писал позже переживший заключение в Соловецком лагере особого назначения филолог и литературовед Дмитрий Лихачев.— Жили под нарами, чтобы их голыми не выгоняли на мороз, на физическую работу. Об их существовании знали, просто вымаривали, не давая ни пайков хлеба, ни супа, ни каши. Жили они на подачки. Жили, пока жили. А потом мертвыми их выносили, складывали в ящик и везли на кладбище».

Иностранные гости, посещавшие СССР в первой половине 1930-х, часто не могли скрыть разочарования из-за того, что на улицах городов им по-прежнему встречались беспризорные. Но ситуация тех лет в корне отличалась от той, что сложилась в Гражданскую войну: общество по-прежнему переживало изменения, связанные с насильственной коллективизацией, индустриализацией и ускоренной урбанизацией, но система управления стабилизировалась и окрепла. Правительство решило титаническую задачу создания сети учреждений, «впитавших» океан беспризорников 1920-х. Далеко не все эти учреждения были образцовыми: как известно, даже к колониям, которыми руководил лично Антон Макаренко, периодически возникали вопросы.

Рукоприкладство воспитателей оставалось непременной частью обихода в большинстве из них, и, безусловно, в обращении с детьми врагов народа далеко не всегда соблюдались идеалистические принципы социальной инженерии.

Но даже иностранные авторы — в том числе автор полного эмпатии исследования о советских беспризорных Лучано Мекаччи «Беспризорные. Бродячее детство в Советской России 1917–1935» — признают, что «новая волна» 1930-х, состоявшая главным образом из детей раскулаченных, репрессированных и погибших в результате голода в части сельских районов России и Украины, была по своим масштабам значительно меньше «потопа» 1920-х.

На финальных этапах в борьбе с беспризорностью существенную роль играл репрессивный элемент: в апреле 1935 года постановлением ЦИК и Совнаркома был понижен с 16 до 12 лет возраст уголовной ответственности за такие преступления, как кража, телесные повреждения, увечья и убийства, причем для этих же категорий отменялись меры медико-социального характера. Это означало, что все еще остававшиеся на улицах беспризорники превращались в «клиентов» НКВД и Главного управления лагерей. Меньше чем через два месяца было принято то самое постановление «О ликвидации детской беспризорности и безнадзорности», которое формально завершило длившуюся полтора десятилетия кампанию.

«От жаркого солнца растает тоска»

Разумеется, беспризорные не исчезли совсем. Великая Отечественная война, унесшая 27 млн жизней и вновь разрушившая социальный порядок на территориях, оказавшихся в зоне оккупации и активных боевых действий, также породила поколение беспризорных. Но, даже несмотря на все тяготы войны, правительство уже обладало достаточными ресурсами, чтобы в целом удерживать ситуацию под контролем. В 1943 году, пиковом из военных по числу изъятых беспризорных, оно составило 802 тыс.— на порядок меньше, чем на излете Гражданской войны.

Одним из инструментов борьбы с военной беспризорностью, распространившейся в том числе и на районы, максимально далекие от линии фронта, стали детские комнаты милиции: их первой миссией было именно изъятие бездомных сирот с улиц. Лишь через пару-тройку десятилетий они превратились в страшилку для нерадивых городских школьников.

К 1950 году в 6,5 тыс. детских домов и интернатов СССР содержались 637 тыс. детей. К концу 1950-х число детей в этих учреждениях сократилось почти вдвое. Состояние советских детских домов и судьбы их воспитанников — отдельная необъятная тема, но нельзя не признать, что к концу 1950-х беспризорники как социальное явление почти полностью ушли в прошлое. Среди педагогов, служителей правопорядка и администраторов, добившихся этого результата, было немало тех, кто сам успел хлебнуть горя, скитаясь по улицам и вокзалам, выпрашивая кусок хлеба и надеясь пробраться в поезд, мчащийся к далеким и эфемерным берегам южных морей, как в стихотворении Николая Асеева (1927):

Залягу жгутом в электрический ящик,

От сажи и пыли, как кошка, рябой,

Доеду — добуду краев настоящих,

Где тихое море и теплый прибой.

Доеду — зароюсь в горячий песочек.

От жаркого солнца растает тоска,

Доеду — добуду зеленую Сочу,

Зеленую Сочу и Нову Аскань.

Нас пар не обварит и смерть не задушит,

Бригада не выгонит из западни.

Мы здесь пропадаем за милую душу,

За милую душу, за синие дни.