Клинический психолог, специалист по терапии психической травмы и когнитивно-поведенческой терапии Мария Сиснева рассказала Ольге Алленовой, как изменились запросы ее клиентов с февраля, как влияют на людей в кризисных ситуациях давние психические травмы и может ли человек самостоятельно оказать себе психологическую помощь.
Клинический психолог, специалист по терапии психической травмы и когнитивно-поведенческой терапии Мария Сиснева
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ
Клинический психолог, специалист по терапии психической травмы и когнитивно-поведенческой терапии Мария Сиснева
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ
«Зачастую ретравматизация переносится тяжелее, чем сама травма»
— В последние три месяца вы консультируете людей, переживающих состояние психической травмы. При этом даже по вашим подписчикам видно, что кто-то полностью справился с состоянием шока, а кто-то все время плачет, не может работать, потерял смысл жизни. Почему?
— Три месяца назад ко мне стали обращаться люди с острым травматическим стрессом: у них было состояние шока, оглушенности, они впадали в так называемое травматическое замирание. Это были очень тяжелые две недели для всех — и для меня лично. У психотерапевтов есть такое понятие — вторичная травматизация, когда сам терапевт испытывает травматические переживания, сталкиваясь с травмой клиента. Помню, что как-то пришла домой и легла спать с открытой входной дверью. Я ее просто забыла закрыть. Поэтому мне пришлось о себе тоже позаботиться, использовать и психотерапию, и методики самопомощи.
Но наша психика так устроена, что человек адаптируется ко всему. У большинства людей острые стрессовые переживания длились две-три недели, потом люди в какой-то степени адаптировались к новой реальности. Но сейчас у меня огромное количество запросов от тех, кого я называю невидимыми жертвами боевых действий,— людей, которые подверглись ретравматизации.
Ретравматизация — это воздействие психотравмирующего фактора, который напоминает вам ранее пережитую травму, создает угрозу, что пережитая ранее беда снова может с вами случиться.
И таких людей оказалось много. Они могли подвергнуться в детстве физическому насилию, сексуализированному насилию, ненадлежащему обращению, пренебрежению. Или были в зоне военных действий, бежали от каких-то социогенных катастроф, например, с территории бывших союзных республик во время каких-то волнений.
— В чем опасность ретравматизации?
— Когда у человека происходит психическая травма — для него это шокирующее, болезненное, но ограниченное по времени событие. И даже если в результате психической травмы развивается посттравматическое стрессовое расстройство, то оно, как правило, имеет начало и окончание. Возможно, оно окажет сильное влияние на жизнь человека или даже полностью преобразует ее, но оно закончится. А когда психотравмирующее воздействие повторяется, то у человека возникает ощущение злого рока, он говорит: «Слишком много всего плохого происходит за мою маленькую жизнь». То есть он полностью теряет ощущение безопасности этого мира.
— А разве это ощущение безопасности не иллюзорно?
— Безусловно, иллюзорно. Но все-таки оно свойственно человеку, потому что помогает ему жить. Когда что-то страшное случилось с вами один раз, вы думаете: «Возможно, это случайность, со всеми иногда происходит что-то плохое». А когда психотравмирующее событие повторяется, то у вас возникает чувство обреченности, фатальности, обесценивания собственной жизни («Я просто песчинка, со мной может произойти все что угодно, я никак не защищен»).
Зачастую такая ретравматизация — даже при отсутствии реальной угрозы жизни и безопасности человека — переносится тяжелее, чем первоначальная травма. Вот таких обращений к психологам сейчас очень много.
Те люди, которые ко мне приходят, находятся в физической безопасности, но они ее не чувствуют. Все, что было пережито ими когда-то, стало снова реальным.
Это можно сравнить с физической травмой — например, у человека был неудачный, очень болезненный перелом ноги, после которого он долго восстанавливался и до конца так и не восстановился, а сейчас он снова сломал ногу в том же месте. Конечно, такое сравнение нельзя считать полноценным, ведь душевная боль бывает сильнее, чем физическая. И конечно, все это вызывает огромное сочувствие к людям.
Когда я училась на курсе психологического консультирования, то в течение двух недель переводила семинары великолепного психотерапевта из Нью-Йорка Розмари Мастерс — она принимала в день по пять человек с посттравматическим стрессовым расстройством и была при этом эффективной, не выгорела. После ее семинаров я буквально влюбилась в тему помощи при психической травме, потому что такая работа освобождает очень много здоровой жизненной энергии человека, преображает его жизнь. И я считаю, что сегодня нужно развивать и наращивать психологическую помощь людям. Поэтому и я, и многие мои коллеги часто работаем как волонтеры.
«Важен не сам факт травмы, а те выводы, которые человек из нее сделал»
— Если человек не будет работать с психологом, не будет помогать себе пережить травму, к каким последствиям это может привести?
— При травме мозг подвергается мощнейшему нейробиохимическому воздействию. Активируются разные зоны мозга, которые отвечают за переживания, за реакцию на травматические события. Человек может утратить сон, аппетит, продуктивность, у него нарушаются биоритмы — ночью перестал спать, днем чувствует ужасное бессилие, апатию, сонливость, но в то же время не может заснуть, потому что испытывает сильную тревогу. В таком состоянии человек может принять вредные для себя решения. И в этом случае он даже по медицинским показателям не находится в норме, поэтому нужно обеспечить его безопасность.
Любой протокол работы с травмой начинается с вопроса о безопасности человека. Я сейчас говорю, конечно, о тех людях, которые находятся физически в безопасности — то есть не в подвале, не под обстрелами. Если физическая безопасность не обеспечена, человек будет испытывать такую мощную тревогу, что не сможет использовать собственные ресурсы для работы с травмой — все его силы будут направлены только на физическое выживание.
Если есть нарушения физиологического функционирования, если человек чувствует невыносимые страдания или парализующий страх, тревогу, депрессию, то это показание к тому, чтобы обратиться за медикаментозной поддержкой. Бояться этого не надо, потому что современные препараты не вызывают привыкания.
Когда физическая безопасность обеспечена, надо подумать о других видах безопасности. Например, о психологической. Если человек окружен людьми, которые его критикуют, не понимают, обесценивают его переживания, он не находится в психологической безопасности.
Помимо воздействия психотравмирующих новостей он испытывает неблагоприятное влияние социального окружения, которое умножает его страдания. И в этом смысле общение с понимающим и поддерживающим человеком будет для него целительным.
Также нельзя забывать о юридической безопасности. В таком состоянии люди часто становятся жертвами мошенников, потому что они полностью дезориентированы. Человек в состоянии травмы начинает совершать какие-то ошибки на работе, теряет способность ходить на собеседования и производить хорошее впечатление. Так что, помогая такому человеку, в первую очередь надо подумать обо всех аспектах его безопасности.
И конечно, надо позаботиться о том, чтобы он получил профессиональную психологическую помощь. Психолог помимо решения лежащих на поверхности вопросов безопасности должен помочь клиенту вписать происходящие события в его жизненную историю.
Ведь сложность психической травмы в том, что человек не может интегрировать проживаемую им трагедию в свою жизнь, он вычеркивает происходящее с ним, пытается отгородиться или переживает это снова и снова — внутри себя.
Обычно в такой интеграции очень помогает поиск новых смыслов — вы не можете ничего сделать с самим психотравмирующим фактором, но можете найти новый смысл в том, чтобы, например, в чем-то изменить свою жизнь. Я для себя поняла: если идут военные действия, я не могу повлиять на происходящее, не могу выйти из этой ситуации, но, что бы ни случилось, у моей жизни есть смысл, и он — в помощи другим людям, и это меня поддерживает.
— Не у всех есть силы на помощь другим — кто-то даже себе помочь не может. Что им делать? Какие еще смыслы может найти человек? Может так быть, что этих смыслов вообще нет?
— Если я думающее, сомневающееся существо, то я все время буду искать смысл. Человеку свойственно каждую минуту делать выбор, каждую минуту искать смысл.
Концепция смысла — ключевая в проживании любого горя. Каждый человек делает какие-то выводы из своих психических травм. У каждого человека — своя травматическая история и свои собственные выводы. Многие психотерапевты, которые работают с психическими травмами, говорят, что важен не сам факт травмы, а те выводы, которые человек из нее сделал. Выводы будут иметь гораздо больше власти над его последующей жизнью, чем сама травма.
И сейчас я как раз вижу по своим клиентам, что люди концептуализируют происходящее.
Чаще всего люди находят в травме смысл, выражающийся в желании получать всевозможную информацию, чтобы обеспечить себе и близким безопасность, это такая иллюзия контроля. Люди в подобном состоянии могут хотеть куда-то бежать, или снимать деньги с банковского счета, или рыть бомбоубежище — кому что в голову приходит. Их сверхбдительность выражается в постоянном скроллинге и мониторинге соцсетей, Telegram-каналов, самых травматических. Действия, выполняемые человеком в состоянии сверхбдительности, часто не имеют никакого практического смысла — они лишь отнимают у него психическую энергию и делают его состояние еще более плачевным.
Если он нашел в происходящем именно такой смысл — взять ситуацию под контроль, обеспечить безопасность себе и близким, то моя задача как терапевта состоит в том, чтобы помочь ему найти такие способы обеспечения безопасности или получения информации, которые будут иметь смысл и не будут умножать его травмы.
Другой смысл, который часто находят люди в травме,— солидарность с жертвой. Человек, который сам был жертвой, не отрицает ни свой опыт, ни чужую боль. Но эта солидарность, опять же, часто принимает крайне болезненные формы. Например, женщина которая ранее подверглась сексуализированному насилию, может постоянно читать о случаях сексуализированного насилия в отношении других женщин. Она говорит: «Я не хочу быть слепой, я хочу видеть этих женщин и чувствовать их боль. Они имеют право на то, чтобы мы их видели и признавали нанесенный им ущерб». Но ее это разрушает. И в этом случае я буду искать вместе с ней такие способы выразить солидарность с жертвами, чтобы это не было для нее разрушительным.
Еще один возможный смысл, который люди тоже часто находят в травмирующих событиях,— понимание необходимости сохранить свое психическое и физическое здоровье ради будущего. Это особенно подходит тем людям, которые не находят в себе силы ни на какую деятельность, чувствуя колоссальное падение энергии, обесценивание своей жизни, безнадежность.
С ними можно говорить о том, что любые плохие события когда-нибудь заканчиваются. И вот когда это закончится — в каком состоянии я хочу это встретить? Что я хочу делать потом? Хочу ли я помогать потом пострадавшим? Когда-то закончится плохое и будет происходит что-то конструктивное. Хочу ли я дойти до этого момента в полностью разрушенном состоянии? Или я все-таки хочу иметь силы на то, чтобы сделать что-то хорошее? А может быть, к тому моменту помощь понадобится моим близким. При ретравматизации часто так бывает, что человек не хочет помогать себе, потому что не ощущает ценность своей жизни, но его мотивирует то, что ему необходимо делать что-то для других. Например, вам нужно содержать детей, потому что дети несовершеннолетние, а значит надо работать, чтобы кормить, одевать, учить детей. Или у вас есть пожилая мама, которая болеет, и с каждым годом ей будет становиться все хуже, и если с вами что-то случится, то кто позаботится о ней? Наша задача как психологов — помочь человеку обрести в происходящем конструктивный смысл. А он всегда есть, даже в самой тяжелой ситуации.
«Нам очень важно чувствовать себя в группе, которая нас одобряет»
— Сейчас многие вспоминают книгу Виктора Франкла «Сказать жизни "Да!"» — о жизни в концлагере. Франкл сумел найти в ней смысл и противостоять окружающему его ужасу. Но ведь такая стойкость доступна далеко не каждому. Наверное, это свойство психики особо устойчивых к травмам людей?
— И Виктор Франкл, и Эдит Эгер, которая тоже пережила концлагерь, пишут о том, что тяжелее всего в таких ситуациях приходится тем людям, которые живут прошлым, не могут его отпустить, оплакивают его, и людям, которые живут будущим, ждут скорейшего окончания наступившего ужаса. И те и другие не могут вписать происходящее с ними в их настоящую жизнь. А выживают те, кто готов выполнять задачи сегодняшнего дня. Прошлое утрачено, будущее непонятно. Но ты можешь сегодняшний день прожить со смыслом. В острой психотравмирующей ситуации у человека часто может быть один смысл — сохранение жизни. И если он прожил этот день, продлив себе жизнь, значит он достиг своей цели на этот день.
Каждый день смысл может быть новым. Пусть сегодня от меня не зависит то, что происходит вокруг, но я делаю выбор, по крайней мере, радоваться солнцу, свежему воздуху и встреченному мной человеку.
Делая такой выбор в концлагере, человек отстаивал свою субъектность, свою человечность. В этом Франкл видел смысл своей жизни.
Смыслы могут быть самыми разными. Прожить трагедию и, когда появится шанс, начать исправлять последствия; прожить ее и рассказать другим о ней так, чтобы это оказало на них положительное влияние, чтобы они поняли что-то важное; или поддержать того, кому сегодня хуже, чем мне; или позаботиться о своей семье, которая испытывает тревогу. Все это очень помогает продержаться.
— Многие люди пишут в соцсетях, что за последние месяцы не прочли ни одной книги, не посмотрели ни одного фильма, не делают ничего из того, что раньше любили. Что бы вы им посоветовали?
— Это вполне естественно, потому что они чувствуют солидарность с пострадавшими и времяпрепровождение в стиле light им кажется неуместным. Травма всегда блокирует какие-то виды активности и создает новые. Часто к прошлым видам активности нет ни доступа, ни желания — дверь закрыта внутри самого человека. Но, значит, у него есть возможность найти что-то новое вместо чтения книг, или прослушивания музыки, или похода в театр. Например, он может выразить себя в творчестве — не хочет читать книги, но может написать что-то сам; или стать волонтером; или работать и откладывать деньги для того, чтобы обеспечить безопасность собственной семьи. Необязательно это должна быть возвышенная идея помощи другим. Довольно печальна участь тех, кто умеет позаботиться о других и не может позаботиться о себе.
— Я слышала, что в переживании травм помогают группы самопомощи — сегодня это популярное направление в работе с зависимостями, с насилием.
— В современной психиатрии, психологии, социологии социальная поддержка считается тем фактором, который предотвращает развитие психических расстройств. Потому что мы существа социальные, и нам очень важно чувствовать себя в группе, которая нас одобряет. Хорошо, когда в таких группах есть психолог, который не только направляет беседу, но и выполняет функции модератора. Мы с коллегами в конце февраля создали группу психологического дебрифинга, в которой собираются люди, испытывающие сейчас острую ретравматизацию.
Раз в неделю мы проводим структурированную психологическую сессию. В таких группах запрещены обсуждения политических событий, но люди могут говорить о своих чувствах и поддерживать друг друга.
Дебрифинг состоит из нескольких раундов. Сначала мы делимся своими переживаниями здесь и сейчас — и тут очень помогает работа с метафорами, ведь часто для травмы нельзя подобрать слова. Во втором раунде мы говорим о симптомах травмы, которые мешают нам нормально функционировать, и пытаемся найти решения, как с этим справиться. В третьем раунде мы ищем ресурс, который поможет сделать завтрашний день лучше, чем сегодняшний. По нашей группе вижу — людям она помогает, мы встречаемся уже три месяца, с нетерпением ждем каждой встречи. Очень важно чувствовать поддержку людей, которые тебя слышат и понимают.
«Можно пережить свой страх ненасильственным для других способом»
— Мне кажется, в России психотерапия — это сфера помощи далеко не для всех. Немногие люди могут позволить себе психолога или профессиональную группу самопомощи. Если люди сами организуют такую группу, она будет иметь терапевтический эффект?
— Безусловно, но только если в этой группе люди будут соблюдать правила, о которых я говорила выше: избегать тем, вызывающих раздоры, и оказывать друг другу поддержку.
Я, наверное, не соглашусь, что психотерапия недоступна людям по финансовым причинам: в Москве есть психологическая служба помощи населению, она бесплатная, по всей России есть большое количество горячих линий психологической помощи для людей, которые не имеют возможности оплатить такие услуги. Это качественная помощь, там работают профессионалы. И очень много групп поддержки сейчас проводится бесплатно, об этом психологи часто пишут в соцсетях.
Но действительно, в нашей стране много людей, которые испытывают предубеждение против психологического консультирования, психотерапии.
Для таких случаев важно найти свою группу поддержки. Это могут быть друзья, родственники, даже случайные знакомые. Важны не политические взгляды, а то, насколько человек готов тебя выслушать и признать реальность твоей травмы и чувств, которые ты переживаешь.
Если ты понимаешь, что вот здесь поддержки не найдешь, то лучше в такое место и не ходить, потому что травматические переживания от непонимания только углубляются. Но если с высокой долей вероятности ты знаешь, что бывшая одноклассница тебя выслушает и поддержит, то нужно звонить ей обязательно.
Сегодня очень много агрессии в соцсетях, и мы не можем это изменить, но мы можем остановиться и не увеличивать уровень агрессии. Когда человек агрессирует, это происходит от того, что он стремится к психологической разрядке. Страх часто сопровождается гневом. Но человек в этот момент получает лишь иллюзорную разрядку. Это неверный путь, потому что человек несет свой гнев дальше, увеличивает его, порождает в других еще больше страха, гнева, насилия. Можно постараться найти способ пережить свою боль, свой страх ненасильственным для других способом.
— Каким?
— Поплакать, кого-то обнять, что-то нарисовать. Есть несколько техник помощи, которые человек может вполне успешно осуществлять сам. Очень помогают арт-терапевтические техники. Простое задание — нарисовать свои чувства от того, что сейчас происходит с вами, и нарисовать их полную противоположность. Например, я чувствую душевную боль, я рисую черную воронку душевной боли. А что для меня противоположность душевной боли? Гармония и спокойствие. И я рисую голубое небо. А в третьем рисунке я рисую воронку и небо вместе и говорю себе так: и то, и другое присутствует в моей жизни. В третьем рисунке я пытаюсь интегрировать то плохое, что сейчас происходит, в свою жизнь, и объединить его с тем хорошим, что есть в моей жизни.
Очень помогает ведение дневника — можно писать обо всем, что чувствуешь. Кому не нравится писать, можно надиктовывать на диктофон и потом прослушивать. Если несколько раз прослушать свой рассказ, то он начнет меняться, придут новые смыслы, и тогда можно сделать новую запись.
Если очень тяжело написать все сразу, можно делать маленькие записи на диктофон или в дневнике.
— То есть человеку нельзя замыкаться, а нужно говорить о своих переживаниях. Если не с кем говорить, то хотя бы с самим собой.
— Да. Ко мне в апреле обратилась супружеская пара, они из Мариуполя, уже получили статус временного убежища в России. Это пожилая пара. Женщина целый месяц сидела в подвале, муж выходил с другими мужчинами на поиск еды и машины, чтобы оттуда выехать. Он подвергался большей опасности. Но женщина травмирована гораздо сильнее. Мужчина все время разговаривал о том, что с ним происходит. Он общался в группе мужчин, которые выходили из подвала за пропитанием. Когда мужчины возвращались к своим детям и женам, они рассказывали им, что видели на улице, и через этот рассказ, через свое повествование они интегрировали происходящее в свою жизнь и находили в нем новые смыслы. Хотя, безусловно, в их действиях изначально был большой смысл — они помогали своим семьям. А эта женщина была в большей безопасности, она не выходила на улицу, но ей не с кем было поделиться своими переживаниями, ей было страшно, и сейчас она находится в более тяжелом состоянии, чем ее муж.