На следующей неделе открывается старейший среди топовых международных турниров, которые проводит Россия,— теннисный "Банк Москвы Кубок Кремля". Накануне соревнований президент Федерации тенниса России ШАМИЛЬ ТАРПИЩЕВ рассказал "Ъ", что нужно отечественному теннису, чтобы вернуть утраченные позиции.
Фото: Коммерсантъ / Сергей Киселев
Фото: Коммерсантъ / Сергей Киселев
Фото: Коммерсантъ / Сергей Киселев / купить фото
— Несколько лет назад вы признавались, что у Кубка Кремля могут возникнуть сложности с финансированием. Какова ситуация сейчас?
— Сейчас все хорошо. У нас есть Банк Москвы. Его даже трудно назвать спонсором, скорее это старинный партнер, с которым мы уже 15 лет вместе работаем. И в текущем году он обеспечил турниру гораздо более солидный бюджет, чем до этого. Так что мы постарались сделать Кубок Кремля сильнее по уровню.
— Но ситуация действительно в какой-то момент была кризисная?
— Вы знаете, однажды, опасаясь, что не сможем самостоятельно провести турнир, мы даже хотели отдать лицензию в Китай. Но когда волна прошла, и спонсоры, и правительство выразили нам поддержку. Почему возникли финансовые сложности? Когда начались кризисные времена, экономические проблемы, от нас ушло много средних, скажем так, спонсоров. Их было 20-25 — тех, кто обеспечивал примерно по $250 тыс. А российским компаниям-монополистам спонсорство по большому счету не нужно. Зачем им себя рекламировать? Они могут дать деньги только по звонку, при соответствующем лоббировании. Это, собственно, проблема всего нашего спорта.
— Но сейчас за будущее турнира, который появился раньше независимой России, вы спокойны?
— Спокойны. И мне кажется, этому должны радоваться не только организаторы Кубка Кремля, которому уже четверть века. Благодаря этому турниру, который впервые был проведен в 1990 году, в России фактически родился теннис. За время своего существования он пережил и абсолютно благополучные, и сложные периоды. В свое время его называли пиром во время чумы. Я, например, помню, как в 1990-е приходилось посылать гонцов — например, наших выдающих теннисистов Евгения Кафельникова, Ларису Савченко — в разные страны, чтобы уговаривать зарубежных звезд приехать к нам. Они боялись приезжать, потому что видели по телевизору московские демонстрации, беспорядки... Но срыва ни разу не произошло, ни разу на протяжении этих 24 лет Кубок Кремля себя не дискредитировал. Он четырежды признавался лучшим среди всех турниров ATP и WTA по организации, получил много других призов в различных номинациях.
— Вернемся к составу. Насколько мы понимаем, в этом смысле вы все-таки ограничены в возможностях — из-за близости к итоговым турнирам года?
— Да, близость к ним нам, безусловно, всегда мешала. Те, кто уже гарантировал себе попадание в эти турниры, либо вообще не приезжают, либо приезжают, но играют спустя рукава. Поэтому к вопросу подбора состава надо подходить очень тщательно... Но в этом году благодаря Банку Москвы удалось заранее подписать договоры с рядом спортсменов. Например, с Марином Чиличем мы договорились еще задолго до того, как он выиграл US Open. То ли он не угадал, то ли мы угадали.
— А возможность перенести сроки есть?
— В международном календаре больше 300 профессиональных турниров, свободной недели просто нет. Чтобы выкупить турнир, надо ждать банкротства организаторов. И должны быть быстрые деньги. Добровольно турниры никто не продает. Надеюсь, и у нас не возникнет такая ситуация, когда выгоднее будет отдать лицензию на турнир какой-нибудь другой стране, чтобы хотя бы получать деньги на развитие молодежи, которую мы катастрофически теряем.
— Катастрофически?
— Давайте я нарисую вам полную картину. Возьмем прошлый год. По юношам и молодежи мы выиграли семь главных турниров из 14. По очкам по итогам сезона стали первыми, на 1,5 тыс. баллов обойдя чехов. Колоссальный отрыв! Практически в каждой возрастной группе мы были лучшими. А если брать последние 13 лет, то первыми в Европе становились в десяти сезонах. Еще в трех — либо вторыми, либо третьими.
— То есть молодежи талантливой хватает. Почему тогда во взрослом теннисе позиции теряются?
— Перейдем к другим цифрам. Вам известно, во что обходится подготовка теннисистов в возрасте до 14 лет? В €50 тыс. в год. А в возрасте от 16, при переходе во взрослый теннис? У девочек — €170 тыс., у мальчиков — €230 тыс. И я говорю сейчас, по сути, лишь о том, что называют обеспечением календаря.
— Может быть и больше?
— С Роджером Федерером в 16 лет работали пять тренеров. А еще нужны массажист, врач...
— Хорошо. А кто оплачивал ему подготовку? Швейцарское государство?
— Швейцарская теннисная федерация. Это она вела Федерера.
— Такая практика существует везде в мире? В США, например, она идентичная?
— В Америке все иначе. Чистый продукт Федерации тенниса США — это одна спортсменка, Линдси Дэвенпорт. Остальные — воспитанники частных академий. Хотя бюджет американской федерации $225 млн в год.
— А что они с ними делают?
— Они рассматривают теннис как бизнес. Там спорт в принципе по-другому устроен. Государство напрямую не помогает федерациям, просто не имеет права помогать. Но законодательная база устроена так, что общественные организации зарабатывают больше миллиарда в год на спорте. У нас же ни одна федерация по определению выжить не может. Нет механизмов, которые существуют за рубежом. Государство может платить тренерам, но напрямую федерациям — нет. Нам бы больше подошел государственно-общественный статус, как в Скандинавии. Государство дает деньги, но оно и контролирует деятельность структуры. А у нас получается, что деньги даются по звонку. Вот вся разница.
— Совсем, что ли, нет способов заработать?
— Ну вот, например, телевидение. У нас, чтобы тебя показали, ты должен заплатить, отчислений от телетрансляций нет. Идем дальше — реклама. В Испании, если какая-то компания имеет прибыль, она из своей налогооблагаемой базы может рекламировать вид спорта. Такой механизм у нас отсутствует. Или итальянский футбол. Куда в Италии могут пойти деньги от продажи профессионального игрока? Только или на покупку нового игрока, или на детскую спортивную школу, больше никуда.
— А китайский опыт? Там сейчас теннисных турниров проходит больше, кажется, чем в любой другой стране.
— Китай, Франция — модели, напоминающие ту, что существовала в Советском Союзе. Это — бюджетные деньги. Государственный контроль и система интернатов с конкурсом по три десятка человек на место. В Китае, кстати, рассматривают теннисные парные комбинации как отдельную дисциплину в подготовке. А мы до этого не доросли, у нас нет ресурсов. Мы пары играем одиночниками.
— А может, во многом все объясняется тем, что сверху раньше было больше внимания к теннису?
— В свое время я встретился с Нурсултаном Назарбаевым. Он попросил меня: "Помоги мне развить теннис в Казахстане. Теннис — это имидж страны". Я программу написал. Они строят 14 центров в 14 городах. Этот подход понятен. Если рассматривать все виды спорта, то первый в мире — это, конечно, футбол. Но теннис-то точно второй — по спонсорскому интересу, телевизионному, по количеству болельщиков и так далее. А у нас мы вынуждены просить показать его по телевидению, извиняться за то, что ломаем всю сетку. Почему не показывают теннис? Нам говорят, что нет смотрибельности. Я отвечаю: а какая смотрибельность, если вы матч начинаете со второго сета и при счете 4:4 в решающем заканчиваете? Кто будет смотреть такой спорт? Абсурд, но так было.
— В этом году Кубок Кремля покажут по телевидению?
— Мы с "НТВ плюс" в принципе договорились. Оплатить придется только организацию трансляции. Это примерно 7,5 млн руб.
— Вы обратили внимание на то, что даже на платных каналах перестали показывать те же турниры Большого шлема...
— Так ведь дорого. Скажем, Wimbledon $2 млн стоит. Хотя тот же "НТВ плюс" вроде бы договорился показать итоговый чемпионат WTA. Правда, его вообще за копейки отдают. Ну а так спорт понемногу уходит с телеканалов. Просто потому, что ТВ — это история коммерческая, телеканалы должны зарабатывать. Хотя на президентском Совете по спорту никто не спорит с тем, что спорт — здоровье нации, отчасти ее будущее — надо показывать, популяризировать.
А ведь теннис, как ни один вид спорта, подходит для того, чтобы и воспитывать в людях гордость за страну. Почему? Вот в прошлом году у нас был 551 победитель международных турниров. По всем возрастам. То есть еженедельно играется гимн и поднимается российский флаг. Второе: в последние годы он стал видом круглогодичным. Во времена СССР крытые корты были только в Москве, сезонные — в столицах республик. Но сейчас ситуация лучше.
— Насколько?
— Кортов сейчас строят много. В основном это частная инициатива, государственных сооружений стало меньше, но корты есть. На возведение национального теннисного центра мы получаем по 300 млн руб. в год. Строить его еще три года. Если, конечно, к этим деньгам еще кое-что найдем. В Сочи по поручению президента РФ создали теннисный центр. На его базе также планируем создать академию. Хотя там непросто найти оптимальный вариант. Также действуют центры в Казани, Саранске...
— То есть кортов стало больше, возможностей тренироваться тоже, а игроки не появляются. Что-то делается не так?
— В том, что касается начальных этапов подготовки, все так, как надо. Мы создали систему российского теннисного тура. Только в прошлом году провели более 2,5 тыс. турниров. Но под системой должна быть методическая составляющая. До 14 лет благодаря родителям, тренерам, тому, что российская система подготовки просто лучше западной, схема работает. Но потом происходит то, о чем я уже говорил: до 14 лет мы можем обеспечить теннисисту подготовку. Мы подписываем с ним соответствующий контракт. А вот дальше, чтобы подписать до 18 хотя бы, у нас нет ресурсов. Мы ничего предложить не можем. И получается, что теннисиста перехватывают. И, например, Дарья Гаврилова, которая в юниорах выигрывала и US Open, и Roland Garros, с августа уже выступает за Австралию. А я ничего не могу сделать. Когда говорил на эту тему с президентом Путиным, я это изложил. В марте прошлого года он дал поручение правительству разработать комплекс мер по развитию тенниса в стране. И только из-за меня его еще не закрыли. Хотя пытаются.
— Все-таки, сколько именно нужно российскому теннису для счастья?
— €30 млн в год. Это вообще на весь теннис, относящийся к спорту высших достижений. Будь у нас такие деньги, а это ведь меньше половины стоимости некоторых футболистов, через три года был бы результат. Гарантирую.
— Если оставить в стороне вопросы именно материального обеспечения и поговорить о новых методиках подготовки. Они у вас есть?
— Конечно, есть. Скажу больше — в мировом теннисе подготовка вообще неправильно устроена. Ведь сейчас технологии таковы, что можно человечка маленького, где-то в возрасте семи-восьми лет, обследовать таким образом, чтобы сразу понять, какие у него есть задатки, выявить факторы, за счет которых он может добиться успеха. Я, кстати, книгу об этом сейчас пишу. Так вот, попадается вам, скажем, парень-агрессор. Просто по характеру, с быстрой сменой процессов возбуждения и торможения, настойчивый, сильный. Что делают сейчас? Почти всех загоняют играть на заднюю линию. А на самом деле такого агрессора надо поставить на корт с покрытием из досок, да потолок чтобы низкий в зале был. Так он и не будет опасаться, что его перекинут, вынужден будет идти вперед к сетке.
— А деревянный пол зачем?
— Так ведь отскок быстрый, на задней линии делать нечего. Это только один пример. Вот, допустим, быстрота у ребенка тренируется с семи до девяти лет. Общая выносливость — до 16 лет, параметры внимания и психики — в основном до 18. То есть по крупицам все собирается. И если упустить хотя бы один фактор, то с вероятностью 70% спортсмена профессионального не получится. Если бы вот этот цикл до 18 лет был бы здесь у меня! Вообще, честно говоря, обыграли бы кого угодно. А так продолжаем выпускать полуфабрикаты. Собственно, в мире очень немного действительно универсальных теннисистов. Роджер Федерер и Новак Джокович среди мужчин, Серена Уильямс у женщин. Вот и все.
— А как же Рафаэль Надаль? С его умением играть с задней линии ничего другого и не надо...
— Его успехи говорят скорее об ограниченности возможностей его соперников.
— А Мария Шарапова?
— У нее с ногами проблемы, к мячу она не успевает. Как следствие, ее игра сводится к тому, чтобы как можно сильнее дубасить. Кстати, и Марат Сафин у нас ногами никогда не отличался. Но у него от природы был другой козырь, он мог поддерживать высочайшую интенсивность игры — по 30 ударов в минуту. А все играют на 27-28. В 2005-м, когда в полуфинале Australian Open он играл с Роджером Федерером, я ему говорил: "Ты не осторожничай, бей, если один сет зацепишь, то у тебя большой шанс". Потому что интенсивность другая. Марат задавал режим работы, который соперники не тренировали. И он ведь тот турнир выиграл.
Но обычно получается по-другому. Скажем, взяли и отправили Игоря Андреева в академию в Испанию. Он по природе агрессор, а его поставили на медленное покрытие. В итоге среда не поощрила то, что в нем было заложено природой. Человек попросту играл не в свой теннис. И таких примеров много. Евгений Донской тоже из Испании вернулся. Играет в трех метрах от задней линии. А Андрей Рублев практически на ней. И что получается? Донской бьет эффектно, красиво. Но что толку, если мяч по сравнению с ударами Рублева вынужден преодолевать по шесть лишних метров, соответственно скорость гасится. Да еще идет "тусовка" по 40-50 ударов. Кому она нужна? А Рублев, может, еще и не сформировался, но играет в корте, не дает играть сопернику, просто не оставляет ему времени на ответ. Да, ошибается, но выигрывает.
— А никак нельзя загнать того же Донского обратно в корт?
— Как? Если с детства неправильно учили, потом уже не заставишь измениться. Вот у Елены Дементьевой были проблемы с подачей. Дело в том, что с детства ее учили неправильно. При этом на тренировках все нормально, а как только начинается игра, все старое вылезает. А потому что нельзя семь лет играть в одном ключе, а потом начинать переучивать. А Дементьева между прочим олимпийская чемпионка и двукратная финалистка турниров Большого шлема.
— В последнее время нередко раздаются призывы к тому, чтобы лишить Россию права проведения международных соревнований. Вам как члену МОК такая перспектива представляется вероятной?
— Нет. МОК ни за что не будет вмешиваться в политику. А если МОК не станет этого делать, то и международные федерации тоже. Это не просто слова. Когда рухнул СССР, президента МОК Хуана Антонио Самаранча некоторое время никто из российских руководителей не принимал. А я с ним давно знаком был, в теннис играл. И организовал ему три встречи с Борисом Ельциным, они сошлись характерами. К слову, именно тогда удалось договориться о том, чтобы на Играх 1992 года в Барселоне выступала объединенная команда. Зачем это нужно было МОК? Самаранч тогда говорил, что МОК не нужна слабая Россия. Потому что тогда не будет конкуренции Америке, что нарушит баланс сил внутри МОК. И вот команда СНГ стала первой на Олимпиаде.
Потом меня вызвал Ельцин, спросил, какими мы будем на зимней Олимпиаде в Лиллехаммере в 1994-м. Я сказал, что, по моим подсчетам, третьими. Президент ответил, что надо выигрывать. И вот уже подходит к концу Олимпиада, у нас 11 золотых медалей, у норвежцев — 10, но мы уже нигде заработать не можем. А если норвежцы одну золотую выигрывали, то за счет большего числа серебряных наград нас обходили. До конца программы оставались лыжная гонка на 50 км и слалом у горнолыжников. 50 км выиграл Владимир Смирнов из Казахстана. В слаломе норвежцы перед стартом ночью поливали гору водой. И потом сверху снег. После первой попытки знаменитый Четиль Андре Омодт шел вторым. Но в решающий момент он просто упал. И вот, после того как Россия общий зачет Игр выиграла, Самаранч за счет своей президентской квоты произвел меня в члены МОК аж до 2028 года. Ну вот я ему анекдот тогда и рассказал. Про то, как одного 90-летнего старика приговорили к 25 годам тюрьмы. И когда ему дали последнее слово, он встал и сказал: "Спасибо за доверие".