90 лет назад, в начале 1918 года, в России началась гражданская война. Как выяснил корреспондент "Власти" Кирилл Новиков, до настоящей войны дело могло и не дойти, если бы большевики с уважением относились к международным обязательствам предыдущих правительств.
"Правительство не могло послать для отпора ни единой воинской части"
Каждый школьник знает, когда началась гражданская война в Риме — в день перехода легионов Цезаря через Рубикон. Дата начала гражданской войны в США тоже хорошо известна — 12 апреля 1861 года, когда южане обстреляли форт Самтер. А вот день, в который началась гражданская война в России, назвать не может никто. И дело тут вовсе не в короткой исторической памяти россиян. Современники сами не заметили ее начала и осознали свое положение лишь тогда, когда она была в самом разгаре. Первого выстрела гражданской войны никто не расслышал, потому что к началу 1918 года в России стреляли все, повсюду и по любому поводу. Была и другая причина, по которой начало войны осталось незамеченным. Начавшаяся война долго не могла перерасти рамки мелкого регионального конфликта, поскольку большая часть российского населения совершенно не собиралась в ней участвовать. А на мелкие конфликты в ту пору никто уже не обращал внимания.
В течение 1917 года вооруженное насилие вошло у российских политиков в привычку. "Великая и бескровная" Февральская революция началась со стрельбы правительственных войск в народ. Летом вооруженные отряды большевиков впервые попытались взять власть, но были рассеяны войсками, оставшимися верными Временному правительству, осенью Корнилов пытался устроить военный переворот, а потом большевики захватили Зимний. С фронта тянулись эшелоны с вооруженными дезертирами, которые промышляли грабежом и порой захватывали целые населенные пункты. На их усмирение посылались войска, которые иногда разгоняли бандитов, а иногда переходили на их сторону. На окраинах возникали сепаратистские республики, которые заводили свои вооруженные формирования, которые тоже были не прочь пострелять и пограбить. Для защиты от бандитов на местах создавались отряды самообороны, которые тоже нередко предавались разбою. Регулярная армия тем временем стремительно разлагалась, солдаты непрерывно митинговали и время от времени убивали офицеров. Словом, россияне активно истребляли друг друга, хотя никакой гражданской войны еще не было.
Вскоре после прихода большевиков к власти в стране развернулись настоящие военные действия, но до масштабной гражданской войны было еще далеко. Уже в ноябре 1917 года красногвардейские пушки обстреливали Кремль, где засели юнкера, не признававшие советскую власть. На помощь юнкерам были двинуты части, верные Временному правительству, и начало гражданской войны казалось неизбежным. Но большевики быстро разгромили юнкеров, и войска остановились. Штаб-ротмистр Сергей Новиков, служивший в бригаде, двинутой в помощь юнкерам, вспоминал, как на станции Гжатск перед его солдатами явился агитатор, объявивший о том, что юнкера разбиты: "Присутствовавшие на митинге солдаты бригады стояли молча, потупив головы. Наведенные по телефону и телеграфу справки подтвердили, что бои в Москве закончились победой большевиков. Теперь вопрос уже шел не о подавлении восстания, а о свержении большевиков, захвативших власть. Солдаты нашей бригады, видимо, колебались. Положение офицеров тоже было затруднительным". Наконец из ставки пришел приказ главнокомандующего, генерала Духонина, отменивший поход на Москву, и начало гражданской войны было отложено, поскольку армия оказалась морально не готова ее развязать.
В другой раз гражданская война чуть было не началась в январе 1918 года, когда большевики двинули войска на Киев, где правила центральная рада Украины. Однако войны не случилось из-за того, что украинскую независимость было некому защищать. Деятель рады Дмитрий Дорошенко вспоминал: "Когда со стороны Бахмача и Чернигова двинулись на Киев большевистские эшелоны, правительство не могло послать для отпора ни единой воинской части. Тогда собрали наскоро отряд из студентов и гимназистов старших классов и бросили их — буквально на убой — навстречу прекрасно вооруженным и многочисленным силам большевиков. Несчастную молодежь довезли до станции Круты и высадили здесь на "позиции". В то время, когда юноши (в большинстве не державшие никогда в руках ружья) бесстрашно выступили против надвигавшихся большевистских отрядов, начальство их, группа офицеров, осталось в поезде и устроило здесь попойку в вагонах; большевики без труда разбили отряд молодежи и погнали его к станции. Увидев опасность, находившиеся в поезде поспешили дать сигнал к отъезду, не оставшись ни минуты, чтобы захватить с собой бегущих".
В конце 1917--начале 1918 года войска, верные большевикам, передвигались по всей стране и более или менее мирно брали под контроль регион за регионом. Не сдавался только казачий Дон, которым правил атаман Каледин, не собиравшийся подчиняться большевикам. Здесь-то и возник очаг сопротивления, переросший в полномасштабную гражданскую войну.
"И зачем эту сволочь набрали?"
В начале 1918 года воевать в России было практически некому. Старая армия полностью разложилась, а новая, Красная армия еще не успела сложиться. Особо уполномоченный Совнаркома в Архангельске Михаил Кедров впоследствии вспоминал о тех днях: "Прием добровольцев шел крайне туго. Крестьяне не знали и не понимали задач Красной армии... К новой армии они чаще всего относились с полным безразличием, а нередко и с явным враждебным чувством... Добровольцем в Красную армию шел обычно человек, которому терять было нечего... Оказалось, что в общем приблизительно на 60% армия состоит из инертной массы крестьян, привлеченных в ряды ее голодом, 10% составляли коммунисты и левые эсеры и 30% падало на случайный элемент авантюристического характера, иногда с уголовным прошлым... Дисциплина отсутствовала. Одно упоминание о ней вызывало резкий отпор со стороны красноармейцев, отождествлявших ее с царским режимом".
Положение в стане потенциальных врагов советской власти было не лучше. В ноябре 1917 года бывший главнокомандующий российской армией генерал Михаил Алексеев создал так называемую Алексеевскую офицерскую организацию. В декабре алексеевцы перебрались на Дон, в Новочеркасск, и начали формировать первые боевые отряды, ставшие впоследствии ядром Добровольческой армии. Алексеев надеялся главным образом на офицеров. Действительно, офицерство, претерпевшее немало унижений от революционных солдат и матросов и глубоко возмущенное планами большевиков заключить мир любой ценой, казалось естественным врагом большевизма. Но проблема была в том, что офицеры воевать не желали и на Дон не ехали. Участник белого движения юнкер Ларионов вспоминал: "Училищные офицеры ехать на Дон не хотели — кто устал от войны, кто не хотел оставить семью и ехать в неизвестность, кто просто ни во что больше не верил и ни о чем знать не хотел". О том же самом, только более резко, писал генерал Деникин: "Пробивались в армию сотни, а десятки тысяч в силу многообразных обстоятельств, в том числе главным образом тяжелого семейного положения и слабости характера, выжидали, переходили к мирным занятиям, преображались в штатских людей или шли покорно на перепись к большевистским комиссарам, на пытку в чрезвычайки, позднее — на службу в Красную армию. Часть офицерства оставалась еще на фронте, где офицерское звание было уже упразднено... Невозможность производства мобилизации даже на Дону привела к таким поразительным результатам: напор большевиков сдерживали несколько сот офицеров и детей-юнкеров, гимназистов, кадет, а панели и кафе Ростова и Новочеркасска были полны молодыми, здоровыми офицерами, не поступавшими в армию. После взятия Ростова большевиками советский комендант Калюжный жаловался в Совете рабочих депутатов на страшное обременение работой: тысячи офицеров являлись к нему в управление с заявлениями, что они не были в Добровольческой армии... Так же было и в Новочеркасске. Донское офицерство уклонилось вовсе от борьбы". На юнкеров тоже можно было положиться далеко не всегда. Тот же Ларионов писал: "Многие из приехавших на Дон константиновцев (юнкеров Константиновского военного училища.— "Власть") вернулись с Дона в Петербург или другие города России, как только положение на Дону, в Ростове и Новочеркасске, стало для собравшихся там юнкеров и офицеров угрожающим".
Другим естественным врагом большевизма была буржуазия, но и она не спешила включаться в борьбу. Белый генерал Петр Махров вспоминал о том тягостном впечатлении, которое произвела на него Одесса времен интервенции: "Когда я ознакомился с жизнью этого города, настоящего Вавилона, с его еврейско-французской спекуляцией, с его биржевиками и всевозможными дельцами, торопившимися только нажиться, когда я увидел политические партии, стремящиеся к власти, и толпы праздной молодежи, не желавшей вступать в ряды добровольцев, я почувствовал, что здесь оставаться не могу". Деникин писал то же самое о Ростове: "Они (добровольцы.— "Власть") дрались на подступах к Ростову, зная, что сотни тысяч казаков и ростовской буржуазии за их спиной живут легко и привольно. Они были оборваны, мерзли и голодали, видя, как беснуется и веселится богатейший Ростов, финансовая знать которого с большим трудом "пожертвовала" на армию два миллиона рублей".
Не желали воевать с большевиками даже казаки, считавшиеся прирожденными консерваторами. "Старики", то есть пожилые казаки, заправлявшие в станицах, не желали никаких революций, но спасать Россию вовсе не стремились. Все, чего они желали,— это чтобы на Дону все оставалось по-прежнему. Молодые казаки, вернувшиеся с фронта, и вовсе сочувственно относились к революции, ненавидели офицеров и совершенно не собирались воевать. При этом и старые, и молодые казаки с подозрением относились к Добровольческой армии Алексеева, формировавшейся в Новочеркасске. Деникин вспоминал: "В широких кругах Донской области съезд "контрреволюционного офицерства"... вызвал явное опасение и недовольство... Степное казачество видело большие военные приготовления Советской власти и считало, что ее волнение и гнев навлекают только непрошеные пришельцы. Этому близорукому взгляду не чуждо было и само донское правительство, думавшее соглашением с местными революционными учреждениями и лояльностью в отношении Советской власти примирить ее с Доном и спасти область от большевистского нашествия. Казачья молодежь, развращенная на фронте, больше всего боялась опостылевшей всем войны и враждебно смотрела на тех, кто может вовлечь ее в "новую бойню"".
Поскольку россиян, желавших воевать, было крайне мало, и красным, и белым пришлось впоследствии привлекать зарубежных волонтеров. Как известно, на стороне красных сражались латышские стрелки и прочие "интернациональные бригады". Но наемников использовали и белые. Участник белого движения Роман Гуль, например, описывал в мемуарах такой эпизод: " Кто-то идет навстречу. "Кто идет?" — "Китайский отряд сотника Хоперского". Подошли: человек тридцать китайцев, вооруженных по-русски. "Куда идете?" — "Ростов, большевик стреляй". "И зачем эту сволочь набрали, ведь они грабить к большевикам пошли",— говорит кто-то. "Это сотник Хоперский, он сам вывезенный китаец, вот и набрал. В Корниловский полк тоже персов каких-то наняли...""
Таким образом, к январю 1918 года во всей России было всего около 4000 человек, готовых и желавших воевать в составе алексеевских отрядов. При этом их стратегическое положение было совершенно отчаянным. В Новочеркасске они находились на птичьих правах. Атаман Каледин сочувствовал их делу, но вынужден был считаться с мнением казаков, которые требовали удаления добровольцев с Дона. Крепкого тыла не было, поскольку за спиной у них были те же самые казаки, смотревшие на "золотопогонников" с нескрываемой неприязнью. А впереди лежала необъятная Россия, которая не слишком жаловала большевиков, но совершенно не желала возврата к дореволюционным порядкам. При таких условиях белые не только не имели шансов выиграть гражданскую войну, но даже фактически не имели сил для того, чтобы ее развязать. И все-таки война началась.
"Постреляв, уходили неизвестно куда"
Первая операция добровольцев против большевиков была проведена еще в ноябре 1917 года, когда атаману Каледину понадобилось разоружить два большевистских запасных полка, стоявших в Новочеркасске. Операция прошла бескровно. 25 декабря 1917 года по старому стилю, или 7 января 1918 года по новому стилю, было официально объявлено о формировании Добровольческой армии. Общее руководство взял на себя генерал Алексеев, а военное командование было возложено на генерала Корнилова. Наступать эта армия, конечно, не могла, но само ее возникновение было фактическим объявлением войны. Однако из того, что война была объявлена, вовсе не следовало, что она была обречена распространиться на всю Россию и продлиться еще два года.
Новость о создании Добровольческой армии повергла большевистское руководство в состояние, близкое к панике. С юга доносили, что "положение крайне тревожное", "Каледин и Корнилов идут на Харьков и Воронеж", хотя на самом деле добровольцы еще даже не выдвинулись на фронт. Заместитель наркома по военно-морским делам комиссар Склянский докладывал Совнаркому, что Дон мобилизован поголовно, а вокруг Ростова собралась армия в 50 тыс. сабель и штыков, в то время как под командованием Корнилова не было и половины этих сил. Против корниловцев были двинуты крупные силы, и уже в конце января красные начали наступление на Ростов и Новочеркасск. Тут-то и выяснилось, что гражданская война в основном шла в тот момент лишь в воображении добровольцев и противостоявших им красногвардейцев. Фронт корниловцев мгновенно рухнул, и белая гвардия начала поспешно отступать. Начался знаменитый Ледяной поход белой армии, который больше всего напоминал бегство. Деникин описывал его довольно поэтично: "По бесконечному гладкому снежному полю вилась темная лента. Пестрая, словно цыганский табор: ехали повозки, груженные наспех ценными запасами и всяким хламом; плелись какие-то штатские люди; женщины в городских костюмах и в мягкой обуви вязли в снегу. А вперемежку шли небольшие, словно случайно затерянные среди "табора" войсковые колонны — все, что осталось от великой некогда русской армии. Шли мерно, стройно. Как они одеты! Офицерские шинели, штатские пальто, гимназические фуражки; в сапогах, валенках, опорках".
Все это выглядело как полный крах движения, так что гражданская война вполне могла кончиться, не успев начаться. Каледин, по крайней мере, рассудил, что все кончено. 11 февраля он заявил на заседании донского правительства: "Положение наше безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но и настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бессмысленно". В тот же день Каледин застрелился. Ледяной поход между тем закончился новой катастрофой. Корнилов вывел остатки своей армии на Кубань и попытался с ходу взять Екатеринодар. Штурм провалился, а сам Корнилов 13 апреля погиб от шального снаряда, после чего руководство армией перешло к куда менее харизматичному Деникину.
И все же война разгорелась с новой силой, потому что большевики за первые месяцы 1918 года успели настроить против себя всех, кого только было можно. 29 января было разогнано Учредительное собрание, в котором большинство было у эсеров, так что левые партии теперь были врагами большевиков. 3 февраля советское правительство отказалось платить по внешним и внутренним долгам царского и временного правительств, что до крайности разозлило зарубежных кредиторов. А 3 марта был подписан Брестский мир, отдавший Германии Польшу, часть Белоруссии и Прибалтику, что оттолкнуло от большевиков тех, кто надеялся на "мир без аннексий и без контрибуций". Наконец, большевики перешли к сплошной национализации частных предприятий, так что буржуазия окончательно осознала, кто является ее главным врагом. В результате всех этих действий молодой советской власти в стране стало шириться антибольшевистское сопротивление, объединявшее монархистов, социалистов, либералов, националистов и вообще всех, кому большевики встали поперек горла. При этом антибольшевистское движение щедро финансировала Антанта, в особенности французы, которые благодаря большевикам лишились своих капиталов, вложенных в российскую экономику. Французы вошли в контакт со знамениты эсером-террористом Борисом Савинковым, который взялся готовить антисоветские заговоры. Посвященный в планы подполья лидер конституционных демократов Милюков писал: "План союзников состоял в том, чтобы поднять восстания в кольце городов, окружавших Москву,— Калуге, Муроме, Владимире, Рыбинске и Ярославле. Восстания должны были продержаться до тех пор, пока союзники, высадившись в Архангельске, не придут на помощь, пройдя 787 верст, которые отделяют Архангельск от Ярославля".
Восстания, которые поднимались одно за другим в разных городах России, быстро подавлялись Красной армией, но одно из них оказалось настолько мощным, что справиться с ним так и не удалось. Это был мятеж отдельного чехословацкого корпуса, который сражался против Австро-Венгрии на стороне российской армии, но после Брестского мира получил статус "автономной части французской армии" и направлялся эшелонами во Владивосток с тем, чтобы переправиться во Францию (более короткий путь был отрезан еще воюющей с Антантой Германией). Эшелоны с 45 тыс. чехословацких легионеров растянулись от Пензы до Владивостока. 25 мая по команде из Парижа "автономная часть французской армии" свергла советскую власть всюду, где стояли чехословацкие эшелоны. Легкость, с которой белочехам удалось захватить пол-России, лишний раз подтверждает, что весной 1918 года россияне были совершенно не готовы воевать. Вот что вспоминал председатель пензенской ЧК Николай Козлов, который бился с восставшими чехами и в конце концов попал к ним в плен: "Сражение на Поповой горе ни на минуту не прекращалось... К нам прибывали группы красноармейцев и, постреляв, уходили неизвестно куда. Не было возможности удерживать их. Еще с вечера я был уверен в том, что мы будем разбиты... несмотря на преимущество наше в вооружении. Артиллерия наша производила ужасающий шум, но пользы от нее никакой не было..." Пензенское население отнеслось к падению советской власти с таким же равнодушием, с каким ростовское и новочеркасское население смотрело на беды Добровольческой армии. Козлов пишет о своем пленении: "Когда нас вели по Поповке, толпа любопытных обывателей глазела на нас, отпуская по временам остроты по нашему адресу и подзадоривая чехов на расправу с нами... Лицо у меня было запачкано грязью, что я сделал намеренно, чтобы не быть узнанным кем-либо из обывателей и выданным чехам".
С чехословацкого мятежа в России началась настоящая тотальная война, когда все воюют со всеми. С отпадением Сибири от советской республики враги большевиков получили мощный плацдарм, на котором стали развертываться новые армии, которые возглавил адмирал Колчак. У разбитых было белогвардейцев открылось второе дыхание, и вскоре появилось несколько театров военных действий. В июне Антанта начала интервенцию и оказала белогвардейцам существенную материальную помощь, так что Деникин смог переформировать свои разбитые части и возобновить наступление. Помощь получили и части генерала Юденича, начавшие поход на Петроград с территории Эстонии. И вся эта кровавая эпопея стала возможной благодаря решению не выплачивать царские долги. Пожалуй, день, когда Ленин и его соратники решили махнуть рукой на долги западным кредиторам, и должен считаться днем начала великой российской гражданской войны, потому что булавочные уколы от карликовой Добровольческой армии не идут ни в какое сравнение с последствиями этого шага.
Теперь уже не было недостатка в желающих воевать. И белые, и красные вели войну с исключительным ожесточением, и каждое новое зверство с той или другой стороны вызывало возмездие в виде нового зверства. Так что через год после принятия Декрета о мире страна, еще недавно страстно желавшая покончить с войной, с увлечением воевала на несколько фронтов.