Если — зачем-нибудь — стремиться точно определить жанр, то "СМРТ" можно назвать повестью в рассказах. Хотя более точно было бы назвать это произведение автопортретом в рассказах. Зарисовки балканских событий начала 1990-х складываются в изображение главного героя/автора, четкое и статичное. "Черт меня понес в эту Гербовицу, спросите вы? Думаю, бравада, врожденное сумасбродство. Чтобы потом в Paris процедить сквозь зубы какой-нибудь мурлыкающей парижаночке, указывая на телеэкран: "Я там был, ты знаешь?" Мой диагноз был простой: авантюризм". Этой версии себя Лимонов и держится от первой строчки до последней, а все дополнительное и сложное, что, безусловно, прорастает сквозь предлагаемый им образ soldier of fortune, работает всего лишь разнообразящей картину виньеткой.
Конечно, в том, что автор, самое известное произведение которого даже названием своим призывает всех посмотреть на то, какой он такой да эдакий, создает еще одно произведение, суть которого сводится к автопортрету, нет ничего нового. Но и ничего плохого — в отличие от многих собратьев, что по перу, что по политике Эдуард Лимонов представляет собой объект для рассмотрения практически всегда интересный. И именно лимоновское самолюбование делает сборник рассказов, которые вроде бы должны повествовать о героической борьбе наших православных братьев, частью литературы. Частью традиции, к которой он сам читателя и отсылает: "Романтизм Шиллера и Байрона, Лермонтова и де Мюссе, так же как воинские приключения Хемингуэя и Оруэлла, толкали меня на Балканы".
Так вот, эта забубенная интонация "мне хотелось пережить все, что только можно" и преувеличенно эгоцентричная позиция автора не только составляют особую поэтику этих текстов, но и дают возможность читать их, ну, просто как рассказы про страшное, иногда смешное, иногда трагичное и никогда — как поучительное. Сведя рассказы о войне к рассказам про себя, Лимонов дал нам предлог подумать о том, что такое сегодня писатель, что такое сегодня мужчина, что такое сегодня та самая смрт, но отнюдь не о том, на чьей стороне в Югославии правда.
Так что можно не опасаться того, что нас вовлекут в бессмысленные размышления о братстве православных народов и возможных последствиях укрепления мусульман в центре Европы, и — насколько возможно — отдаться историям про смелых, пахнущих потом мужчин, живущих быстро и умирающих либо молодыми, либо в тюрьме, а также отдать должное рассыпанным по этим страницам залихватским сентенциям типа "Русские, как и американцы, в большом числе невыносимы вне своих страниц. Бесцеремонные, шумные, тяжелые, неуклюжие, они закабаляют пространство". Возможностей тут, собственно, две — прочесть "СМРТ" на одном дыхании, не замечая, где заканчивается один рассказ и начинается другой, или комфортно завершить чтение где-то ближе к середине книги, понимая, что ничего не упустишь, ничего нового уже не произойдет. Что тексты эти настолько одинаковые, что в общем-то, прочтя несколько, ты прочел их все. Совсем просто, даже как-то по-школьному написанные и по-школьному же демонстрирующие культурный багаж — "со стороны офицерская пирушка выглядит как фильм Пазолини "Евангелие от Матфея"", — они дополняют друг друга только количественно.
Количество это, впрочем, не то чтобы совсем не работает — чем больше рассказов мы читаем, тем больше узнаем про Лимонова подробностей. Например, таких: "у меня был период в жизни, когда я носил только бушлаты. Сейчас помимо бушлатов я ношу и кожаные куртки". На этом месте читателя неизбежно посещает мысль, что, несмотря на всю демонстрацию любви к романтичному лорду, умершему за свободу маленького, но гордого народа, Лимонов все же — совсем не Байрон, он другой. Но — если смотреть правде в глаза — другого Байрона у нас нет.
СПб.: Амфора, 2008
|
Джордж Р. Р. Мартин Башня из пепла М.: Эксмо, 2008 "Башня из пепла" не главная книга Мартина и даже не сборник хитов. Это авторская антология себя самого. Это история американской фантастики, которую Мартин составил из собственных рассказов, перемежающихся очень краткими автобиографическими заметками. От ранних подражаний комиксам — немножко неуклюжих зарисовок о супергероях, которые Мартин писал в середине 1960-х — через будто бы ковбойские истории о дальних странствиях к привычной научно-популярной фантастике о космосе — ее Мартин ваял в 1970-х уже "сложившимся" 20-летним писателем. Затем фэнтези, вновь вошедшее в моду в самом конце 1970-х. И в 1980-х "кинговские" рассказы ужасов, населенные "людьми, похожими на нас" и наполненные жутью в повседневности. Увесистый сборник — почти 800 страниц — это вполне внятный ответ на вопрос, что представляла собой зарубежная фантастика на протяжении последних 30-40 лет. Самое увлекательное здесь, что всю фантастику воплощает один автор, и в этом нет ничего несправедливого. Мартин всегда мимикрировал под запросы публики — давал читателю то, что он хотел. В моде были рассказы о звездах — Мартин писал рассказы о звездах. Читатель разлюбил научную фантастику и захотел ужастиков — он предоставлял ужастики. Однако, несмотря на изменения формы, неизменным оставалось содержание. Здесь всегда рассказывается о страданиях и ужасах маленького человека, которого независимо от того, блуждает ли он на дальних планетах или по улицам Нью-Йорка, одинаково щемяще жаль. В России Мартин не то чтобы очень известен. Наверное, необходимо, чтобы по его книгам сняли какой-нибудь блокбастер — тогда он займет почетное место в книжных магазинах, как это наконец случилось с Филиппом Пулманом. Но знатоки жанра Мартина весьма ценят. Его главный труд — цикл "Песнь льда и пламени" — в России переведен, несколько раз опубликован и имеет собственный фанатский сайт, посетители которого любят находить параллели в творчестве Дж. Р. Р. Толкиена и Дж. Р. Р. Мартина, двойное Р в инициалах которого — дань почтения автору "Властелина колец". |
|
В. Руга, А. Кокорев Очерки городского быта 1914-1917 гг. Всеобщую любовь к старинным фотографиям легко объяснить: просто-напросто любопытно, как выглядели десятки лет назад улицы, по которым мы ходим сегодня. Пиарщик Владимир Руга и историк Андрей Кокарев попытались реконструировать относительно небольшой (1914-1917 годы), но очень важный период московской жизни. Задача ставилась, судя по всему, не только и не столько описать происходившие тогда события, сколько воспроизвести дух того времени. Сразу скажем, что господа Руга и Кокарев не коллективный Гиляровский — хотя бы потому, что пишут они о том, чего видеть собственными глазами никак не могли. Свою книгу они разбили на тематические главы — не всегда очевидные, но гарантированно вызывающие любопытство: "Война объявлена!", "Лазареты", "В последний путь", "Сухой закон", "Развлечения" и т. д. Заканчивается все "Февральской революцией" и "Красным Октябрем". Где-то между скрупулезным описанием последовательности событий и калейдоскопом отдельно взятых особенно ярких моментов, воссоздается некоторая общая картина. И впечатление от нее довольно неожиданное. Все описанное удивительно похоже на то, как если бы история, скажем, 70-х годов прошлого века в СССР была написана на основе тогдашних периодических изданий с упором на очерки и фельетоны. В книге, к примеру, огромное количество плакатов и карикатур (иллюстрирована она, кстати, блестяще — одно это вполне себе рекомендация к покупке). И из этих плакатов и карикатур в общем и целом видно, что, во-первых, советская власть в этом плане ничего радикально нового не придумала, а во-вторых, что в московской жизни за последние 90 лет особенно ничего не менялось, разве что сейчас карикатуры (временно?) вышли из моды. Вот обличаются спекулянты, наживающиеся на торговой военной неразберихе: "Кто-то неосторожно крикнул: "Держи жулика!" — и все разбежались"; на карикатуре неприятной внешности господа в котелках и цилиндрах разбегаются во все стороны. Вот "Жизнь в очереди" — от рождения до смерти, и это не журнал "Крокодил". Ну и, наконец,— до антиалкогольного указа остается более 70 лет — жизненная иллюстрация: "Водку не удержать ни за какими решетками". Удивительно, как ничего в жизни не меняется. |