Вчера в Москве хоронили философа и писателя Александра Зиновьева. На панихиду в МГУ, где господин Зиновьев до самой смерти работал профессором, пришли известные ученые и политики патриотического толка. Смерть господина Зиновьева, разумеется, большая потеря для России в целом, но особенно для коммунистов. Теперь у них (как уже давно у либералов) нет идеолога с мировым именем.
Гроб стоял в фойе дома культуры МГУ, и сквозь звуки моцартовского Реквиема слышно было, как этажом ниже галдят пришедшие на лекции студенты. Портрет Александра Зиновьева в траурной рамке стоял в университетском коридоре, как бы приглашая всех идущих мимо подняться по лестнице и зайти на панихиду. Но студенты лишь на секунду останавливались у портрета:
— Кто это? — спрашивала девушка.
— Это Зиновьев умер,— отвечал юноша.— Диссидент известный.
Если слушать студентов, то сведения о покойном упрощались до неузнаваемости. На самом деле господин Зиновьев (он умер на 84-м году жизни) в юности входил в террористический кружок, ставивший целью убить Сталина, был арестован, бежал, скрывался, поступил в летное училище, прошел войну летчиком на штурмовике, закончил войну в чине капитана, стал известным философом, написал книгу "Зияющие высоты", был выслан из страны, жил в Мюнхене, придумал термин "гомо советикус", написал книгу об устройстве советского общества и стал одним из самых уважаемых советологов на Западе. Но перестройку не принял, написал о ней книгу "Katastroyka". Российскую демократию демократией не считал. Называл себя коммунистом, подчеркивая, что хорошо понимает огромную разницу между идеалом коммунизма и реальностью коммунистической власти в прошлом и коммунистической партии в настоящем.
Сложная и противоречивая фигура покойного представала чрезвычайно упрощенной не только в объяснениях студентов, но и в речах над гробом. Каждый из говоривших упрощал личность ученого, выбирая из сложной системы его воззрений лишь то, что понятно, или то, что выгодно.
Например, лидер коммунистов Геннадий Зюганов рассказал, как впервые встретился с господином Зиновьевым за границей, как они целую ночь проговорили о судьбах России.
— Поражала,— сказал господин Зюганов,— простота изложения самых сложных мыслей. Он был провидец. Если бы мы внимательно отнеслись к его книгам, избежали бы многих потрясений.
Казалось, вот-вот господин Зюганов приведет пример простого изложения сложных мыслей, которое так поразило его, но лидер коммунистов не привел примера. Господин Зюганов только заверил родственников покойного, что те всегда могут рассчитывать на любую помощь коммунистической партии. Это, надо сказать, было благородное обещание.
Студенты этажом ниже галдели. Друзья и коллеги покойного говорили тихо. Из траурных речей расслышать можно было только отдельные фразы. Например, цитату из Данте Алигьери "Иди своей дорогой, и пусть другие говорят что угодно". Или отрывок из стихотворения покойного. Слова, обращенные к Богу: "Что жизнь мне дал — благодарю. / Вдвойне — что взял ее обратно".
Перекричать беззаботных студентов удалось только вице-спикеру Государственной думы Владимиру Жириновскому. Он сказал:
— Мы, прощаясь, скорбим, но и благодарим Александра Александровича, что оставил нам такое богатое наследие. Я хотел бы, чтобы у нас не было печального настроя. Потому что мы все уйдем, уходят миллионы. Это нормальный процесс.
Не знаю, как другим слушателям, мне стало неловко.
Ректор МГУ Виктор Садовничий говорил о том, что в последние годы, предложив господину Зиновьеву кафедру, он пытался как бы искупить перед ученым вину страны, изгнавшей его. Ректор говорил, что ученый должен быть самостоятелен и отважен, он не должен быть частью партии или государства, а должен быть государством в себе. И покойный являл яркий пример этакой интеллектуальной независимости. Ректор рассказал, что незадолго до смерти Александра Зиновьева встретил его на университетской аллее прогуливавшимся.
Они остановились поболтать. Говорили о теореме Ферма.