Все постколониальное просто

В прокате — фильм английского режиссера филиппинского происхождения (Raging Grace). Михаилу Трофименкову показалось, что режиссер лишь минут за двадцать до конца вспомнил, что снимает фильм ужасов, а не социальную драму о тяжелой доле нелегальных иммигрантов в Великобритании.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Зарсилья разыграл в тяжеловесном лондонском особняке фильм-квартет, каждый из участников которого попеременно оказывается то жертвой, то палачом. Единственная его участница, почти не выходящая из роли жертвы,— Джой (Макс Айгенманн). Нелегальная филиппинская иммигрантка, мать-одиночка дочери Грейс (Джейден Боадилья), перебивающаяся поденной работой уборщицы и кухарки у высокомерных белых господ. Да к тому же еще и безбожно задолжавшая мутному типу, якобы гарантирующему своим клиентам получение легального статуса. Так что предложение поработать на семью Гаррет с ее пятисотлетним бизнесом кажется Джой манной небесной.

Вот только Грейс она вынуждена скрывать от работодателей, прятать то в шкафу, то под кроватью. Лучше бы, конечно, запирать дитятко в клетку. Любимое развлечение Грейс — подсыпать специи в мамин кофе (это в лучшем случае). В худшем же — добавить нехорошей тете в шампунь нечто такое, от чего у тети выпадут волосы, лицо покроется красными пятнами, и хорошо, если глазки не вывалятся.

Та самая нехорошая тетя Кэтрин (Лиэнн Бест) управляет особняком Гарретов и старательно-корыстно поддерживает в состоянии медикаментозной комы старенького дядю (Дэвид Хейман), даже в бессознательном состоянии напоминающего Дракулу, мертвого и довольного.

И наконец, четвертый участник квартета — сам дядюшка, неосторожно выведенный из комы добросердечной Джой. Любопытно, что волшебным средством для оживления полупокойников оказывается некий филиппинский отвар, вообще-то галлюциногенный наркотик.

Ах да, есть еще и пятая героиня. Но она дремлет во гробу хрустальном где-то в потаенных подвалах особняка. И какую роль играет в сюжете, кажется, непонятно самому режиссеру.

В основном же сюжет организован по принципу «если в первом акте на стене висит ружье». Если Кэтрин в начале фильма сожалеет, что в особняке не случился пожар, сулящий ей неимоверную страховку, то можно быть уверенным, что ближе к финалу экран полыхнет лютым пламенем.

Но главное в фильме — перебивающие действие титры: цитаты прежде всего из великого стихотворения великого империалиста Редьярда Киплинга «Бремя белых». Поскольку «Призраки дома Гарретов» даже не столько триллер, сколько антиколониальный или, как принято сейчас говорить, постколониальный памфлет. И даже скопище зомби, ближе к финалу вдруг оккупирующих обреченный особняк,— не просто зомби, а умученные за годы эксплуатации и оккупации филиппинцы. То, что Филиппины эксплуатировали и оккупировали США, а за англичанами вроде бы никакой исторической вины нет, Зарсилье безразлично.

Антиколониальное послание читалось бы и само по себе, без отсылок к Киплингу. Достаточно увидеть, как реанимированный Гаррет, сбросив маску доброго дедушки, с утробным рычанием жрет руками курицу, чтобы понять: вот оно, как сказали бы в СССР 1920-х годов, мурло империализма.

Но беда фильма в том, что Джой и Гарреты в перерывах между поджогами, ножевыми атаками и прочими отравлениями непрестанно обмениваются многословными идеологическими инвективами.

Белые господа настаивают, что выходцы из третьего мира им всем по гроб жизни обязаны, что это они дали им работу, кров над головой, а то бы они все передохли на своих вшивых Филиппинах. А Джой гордо отвечает, что, напротив, белые господа передохли бы, если б не рабсила, выгуливающая их собак, опекающая их детей, драящая их унитазы. Джой, конечно, по большому счету права. Но, когда правота гремит с экрана не раз и не два, она вызывает желание выступить «адвокатом белого дьявола». Или, во всяком случае, попросить режиссера, чтобы зомби на экране было побольше, а идеологии поменьше.