Это сладкое слово — несвобода

Мировая премьера дебютного фильма Малики Мусаевой «Клетка ищет птицу» состоялась на Берлинском фестивале этого года. Но задумывался он еще в конце 2010-х, в совершенно иной реальности. Тем выше оценил его актуальный и универсальный смысл Андрей Плахов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Это первый получивший международное фестивальное признание полнометражный фильм, снятый на чеченском языке. Мусаева, сама уроженка Чечни,— выпускница кабардино-балкарской мастерской Александра Сокурова. За последние годы мы привыкли к успехам этой школы, привыкли и к тому, что ее сквозной темой оказывается судьба молодой женщины с Северного Кавказа, стремящейся вырваться из тесноты родовых, клановых уз, освободиться от удушающей любви близких и террора среды. Так было в «Тесноте» Кантемира Балагова, так было в картине «Разжимая кулаки» Киры Коваленко.

Так и в фильме «Клетка ищет птицу»: его название, как и названия работ ее соучеников по мастерской, образно-символично. Они перекликаются между собой, а в активе Коваленко есть даже короткометражка, которая называется точно так же; Мусаева сознательно подхватила ключевую для всей мастерской тему. Название действительно емкое, к тому же оно обратимо, вполне допускает инверсию, с ним можно поиграть. Недаром многие путают: бессознательно перефразируя, называют ленту Мусаевой «Птица ищет клетку» — и обе формулы в равной степени наполнены смыслом.

В «Тесноте» главная героиня была еврейкой из Нальчика, в «Кулаках» это осетинка, травмированная Бесланом, в «Клетке» ее место заняла семнадцатилетняя чеченка Яха (Хадижа Батаева), рыжеволосая романтичная школьница с умными глазами. Она собирает перья птиц и сама похожа на птицу; закадровое птичье пение вполне естественно становится звуковым лейтмотивом картины. Но время девичьей свободы ограничено. Как и почти любую ее сверстницу из округи, Яху готовят к замужеству, и жениха будет выбирать не она. Девушка должна повторить судьбу матери и старшей сестры — стать покорной женой, рожать детей, возможно, страдать от обидчика-мужа. Так заведено природой и традицией; надо подчиниться им и настоятельным советам близких, любящих Яху и, несомненно, «желающих ей добра».

Героиня пытается протестовать, обмануть, сбежать. История не уникальная, даже в каком-то смысле типичная. Но типично и то, что часто та же самая девушка, «повзрослев и помудрев», становится стражницей «клетки»: препятствует своим юным родственницам разорвать порочный круг патриархата. Психология клетки прочно сидит в сознании.

Феминистский месседж фильма, усиленный чеченской спецификой, сам по себе работает, но фильм легко мог бы скатиться в нравоучительную банальность, если бы не его художественный строй, изобличающий и талант, и серьезную профессиональную школу. Экспрессивная манера съемки, эстетика субъективной камеры характерны для большинства сокуровских выпускников. Это относится и к данному случаю, но с некоторыми поправками. Здесь особенно чувствуется влияние режиссерской манеры мастера — даже больше, чем у Балагова или Коваленко. Скорее ближе к стилю работы Мусаевой фильмы Александра Золотухина «Мальчик русский» и «Брат мой», если говорить об учениках Сокурова.

Но прежде всего кино про «одинокий голос чеченки» разительно напоминает самого Сокурова его раннего периода. Первые же кадры фильма Мусаевой, в которых Яха и ее лучшая подруга Мадина бегут и резвятся на зеленых холмах, окружающих деревню, неуловимо напоминают начало «Одинокого голоса человека», знаменитого дебюта Сокурова. Такое же ощущение земной тверди, телесной тактильности, такая же изнуряющая плотность кадра и переход к другому, который дается усилием, спазматически рывком — и вдруг из всего этого рождается головокружительный, пьянящий ритм.

У ученицы есть учитель, есть и «праучитель»: это великий французский режиссер Робер Брессон, чрезвычайно ценимый Сокуровым. Сцены, в которых сначала две девушки, а потом одна из них катятся с холма, напоминают про классический шедевр Брессона «Мушетт». Но это не выглядит ученическим подражанием или синефильским упражнением. Нет, в «Клетке» все же виден самостоятельный режиссерский почерк, а за ним стоят личность, взгляд на мир, причем мир этот сам по себе сильно отличается и от европейского, и от русского.

Фильм снимался в маленьком селе Аршты на границе Чечни и Ингушетии. Герои, местные жители, практически играют самих себя. И прежде всего героини: они и в жизни, и в кино матери и дочери, сестры, тетки, подруги. Хотя в центре внимания история «чеченской Мушетт», ее окружает коллаж из нескольких женских судеб, отражающихся одна в другой. Мужчины здесь большей частью остаются за кадром; в кадре — женщины, которые сторожат клетку.

Местное сообщество парализовано страхом: слишком красноречиво кладбище погибших на недавних войнах — заполненное настолько, что не отыскать могилу близкого. Ведь и отец Яхи тоже умер не своей смертью. Неравнодушная природа, груз тяжелой истории, клаустрофобия уклада, в котором женщине уготована роль плененной птицы,— все это наполняет фильм глубокими социальными и художественными смыслами. Один из самых актуальных состоит в том, что многие совершенно добровольно предпочитают свободе несвободу.