Игорь Гаврилов поговорил с музыкантами группы Zventa Sventana Тиной Кузнецовой и Юрием Усачевым о новом звуке в альбоме «Звента Свентана», а также о том, зачем в 2023 году ездить в этнографические экспедиции и на какие вопросы дает сегодня ответы фольклор.
Фото: Ирина Бужор, Коммерсантъ
Фото: Ирина Бужор, Коммерсантъ
— Чаще всего о Zventa Sventana говорят как о группе, «смешивающей фольклор и электронику», и на этом останавливаются. Между тем и фольклор — достаточно широкое понятие, и электроника бывает крайне разная. В чем ваши главные открытия на этом альбоме?
Тина Кузнецова: Для меня этот релиз важен тем, что мы позволили себе абсолютно лирический, стихийный альбом, исключив задачу сделать танцевальные хиты. Он записан в неограниченной художественной свободе. Что касается географии традиции, мне безумно нравится Север. Это космически красивые песни, со сложными и терпкими ладами, и непростые по певческому дыханию. К примеру, в прошлом альбоме для меня было достаточно смело выпустить «Мне почуялось, послышалось». Но мы получили неслыханный резонанс — для многих эта песня оказалось центральной в альбоме. Это придало мне больше сил транслировать глубину.
Юрий Усачев: С точки зрения электроники мы двинулись в более глубокий саунд. Если бы у нас были более активные, танцевальные барабаны, это в принципе могло бы называться техно. По стилистике мы продвинулись в такой глубокий декаданс. Здесь нарочно перемешаны все стили и жанры. Хотелось избежать привязки к какому-то одному четкому направлению, которое рано или поздно устарело бы.
Хотелось, чтобы это просто называлось «электроника». Альбом «Звента Свентана» — как оркестр в широком смысле слова. С одной стороны, эта музыка классичная по своему настроению. С другой — неопределимая по стилю. Это электроника, которой наплевать на законы и рамки. Размеры в народных песнях всегда очень сложные, поэтому наша электроника шла на большой компромисс. Для нас важно сохранить аутентичность песни, не подстраивать ее под современные жанры электронной музыки. Мы проделали большую работу, чтобы эти сложные ритмы были доступны современному восприятию и человек не терял реальности происходящего. В каждой композиции скрыты свои секретные ключи, и упаковать их — сделать понятными, сохранив суть,— это, пожалуй, и есть для нас большое достижение.
— Мне кажется, что в песнях «Да кого нет, того больно жалко» и «Ох, я давно дружка не видела» вы расширили свой спектр в сторону современной фортепианной музыки, неоакадемизма, это уже совсем не танцевальная музыка. Того и гляди следующий альбом будет решен в каком-нибудь кроссовере, эмбиенте или новом академизме.
Т. К.: Надо напомнить, что я пианистка, и это мой основной инструмент. Здесь я просто отдала ему предпочтение — позволила выйти на первый план. Я росла в классической среде: домашняя фонотека ощутимо формировала музыкальные вкусы, и, конечно, это была преимущественно классика. Мама, как педагог фортепиано, всегда много играла дома. И сестра — ученица школы при консерватории — тоже много тренировалась рядом. Словом, дома всегда звучала классика. Что касается следующего релиза — у нас есть идея выпустить альбом ремиксов.
Ю. У.: Zventa Sventana старается показать, что все элементы музыкальной культуры можно перемешивать, если это делать со вкусом и любовью. Вообще понятия «танцевальной музыки» и «электронной музыки» не тождественны. Мы вплетаем много живых инструментов — бас-гитару, фортепиано, барабаны, саксофон… Просто они запакованы в виртуальный звуковой мир и виртуальные объемы, не существующие на планете Земля. К примеру, некоторые партии мы намеренно записали с другой скоростью и затем искусственно вернули ее в норму, что придало альбому некое психоделическое звучание.
— Русский фольклор — материал, с которым в последние годы ваши коллеги работают все больше. Причем к нему стали обращаться радикальные музыканты, такие как, например, Яна Кедрина (в проекте Kosaya Gora). Чувствуете ли вы свое влияние в этой тенденции? Обращаются ли к вам за какими-то профессиональными рекомендациями такие группы, как hodila izba или Settlers?
Т. К.: Фольклор — это стихия. И для меня народная музыка, причем любого этноса,— это лучшее, что создал народ. Я подхватила эту стихию, и мы подаем пример, что работать с ней можно, что это получается, и получается хорошо. А дальше — у кого как. Мы влияем скорее опосредованно, чем напрямую. Но могу сказать уверенно, что мы вдохновляем коллег из всех артистических сфер.
— Есть такая точка зрения: все песни уже найдены этнографами XIX–XX веков и новый материал обнаружить невозможно. Если ради чего-либо и есть смысл ехать в этнографические экспедиции, то только ради поиска новых версий уже изученных песен.
Т. К.: Каждая поездка — уникальное знание с точки зрения антропологии и фольклористики. Это погружение в вереницу человеческих судеб, в быт: кухню, рукоделие, повседневные традиции, праздники, календарь. Словом, это бесценный опыт, и он уходит вместе с носителями. Для меня это колоссальное обогащение, пища для творчества и знание о своем народе. Никак нельзя согласиться, что все изучено. Каждая версия известной песни уникальна и является новым открытием. Могут меняться слова, мелодия, аккорд, голосоведение, интерпретация смыслов и прочие профессиональные нюансы.
— Есть распространенное мнение, состоящее в том, что российская история ходит по кругу, в ней, по сути, уже все было. И тогда, стало быть, в фольклоре можно найти ответы на все вопросы, даже самые сложные. Вот на сегодняшние вопросы фольклор дает ответы?
Т. К.: Даже в самые критические времена народная песня воспевает жизнь. Потому что только жизнь противостоит смерти.