Андрей Шаронов — глава Национального ESG Альянса, НКО, созданного крупными российскими компаниями с целью объединения усилий для экологической, социальной и управленческой трансформации бизнеса. В интервью «Ъ-Регенерации» он рассказал о своем понимании, истоках, настоящем, будущем ESG и активностях альянса.
Глава Национального ESG Альянса Андрей Шаронов
Фото: Екатерина Чеснокова / РИА Новости
Глава Национального ESG Альянса Андрей Шаронов
Фото: Екатерина Чеснокова / РИА Новости
— Что для вас означает устойчивое развитие?
— Я услышал этот термин лет 25 или почти 30 назад и не придал этому никакого значения. Мой научный руководитель неправильно его произнес, и я пропустил это мимо ушей. Всерьез я начал сталкиваться с этим, наверное, уже после 2010 года, когда действовал Киотский протокол, в Европе возник рынок углеродных кредитов. Я дозревал до этой темы и понял, что это не просто какая-то экономическая тенденция, а действительно некая философская вещь, которая, конечно, в себе содержит элементы бизнеса, экономические убеждения и много этических вопросов.
Фундаментально устойчивое развитие — это деятельность в течение неопределенно долгого времени. Вот базовый принцип. А дальше уже возникает ответственность перед будущими поколениями и то, что в своем развитии мы не ставим их под угрозу, что очень гуманно. Мы и сами живем потому, что прошлые поколения дали нам такую возможность, мы не пришли на выжженную землю. Конечно, проблемы есть, но тем не менее мы в состоянии жить и работать. Поэтому для меня это философия с большим этическим компонентом, если хотите, с глобальной миссией. И поэтому в первую очередь мне это интересно. Во вторую очередь устойчивое развитие требует экономических стимулов — как положительных, так и отрицательных, что заставляет даже компании, для которых этическая компонента играет меньшее значение, обращать внимание на эту тенденцию и философию.
— Как вы оцениваете текущее состояние рынка устойчивого развития в России?
— Степень проникновения этих идей в рыночные инструменты и инфраструктуру очень разная как в России, так и в мире. Есть очень продвинутые страны, и есть страны, которые почти не смотрят в этом направлении, хотя их все меньше. И внутри стран ситуация между компаниями тоже очень отличается, между секторами экономики, между различными регионами, даже между домохозяйствами в силу осведомленности, в силу этических стандартов, которые каким-то образом возникают в этих компаниях, у этих людей, хозяйств, правительств, в конце концов.
А что касается России, долгое время эта повестка воспринималась как минимум настороженно, как максимум — враждебно, поскольку считалось, что это способ недобросовестной конкуренции, когда Россия через вхождение в этот процесс оказывается в невыгодных условиях в силу исторически сложившейся структуры экономики. Считалось, что нам достичь углеродной нейтральности или снижения выбросов тяжелее, чем многим другим развитым странам, в силу структуры экономики: значительного количества производств с большим углеродным следом. Что мы должны больше топить, чем страны в жарком климате (они должны охлаждать, что тоже требует затрат энергии).
В последние годы, с 2019-го по 2021-й, эта повестка очень активно обсуждалась, продвигалась, и можно сказать, что решения, которые были приняты в 2021 году, поставили точку в дебатах, наше это или не наше. Теперь это наше. У нас есть базовый документ, который называется «Стратегия низкоуглеродного развития», под которой правительство не просто подписалось, а расписало — правда, очень укрупненно — шаги, как двигаться к снижению углеродного следа. Россия публично продекларировала обязательства по достижению углеродной нейтральности к 2060 году. Пока никто точно не знает, как это сделать, но обязательства приняты, обязательства совпадают со многими крупными развивающимися странами: Китай, Южная Корея, Турция — тоже 2060 год. А Индия — 2070 год, там более сложная ситуация.
Дальше надо вспомнить, что у нас начался сахалинский эксперимент. С 1 сентября 2022 года создан реестр углеродных единиц, в первом чтении прошли поправки к закону об электроэнергетике, которые вводят национальную систему сертификатов «зеленой», возобновляемой энергии. Банк России начал заниматься нефинансовыми рейтингами и планирует подготовить методические рекомендации на этот счет. И, скорее всего, если смотреть на весь мир, а мы к этому все равно будем двигаться, речь идет о конвергенции финансовой и нефинансовой отчетности. Будет единая отчетность. Нефинансовая станет не просто элементом джентльменского набора, она станет обязательной, по крайней мере для публичных компаний.
В компаниях появляются ESG-офицеры, уполномоченные сотрудники, которые занимаются этой темой. Многие компании начинают вводить внутреннюю цену на углерод. Часть из них даже не называет эту цену, но говорит, что теперь все инвестпроекты рассматриваются с учетом цены на углерод. Корпорации и люди, которые в это не верят по-настоящему, никогда бы этого не делали из-за риска отвергнуть интересные инвестпроекты. Тем не менее компании на это идут.
Еще одна интересная тенденция — «зеленые» цепочки поставок. Бизнес не просто начинает блюсти собственное поведение, он начинает требовать того же от своих поставщиков. И мы знаем примеры крупнейших российских компаний, которые требуют или настойчиво просят поставщиков в цепочках декларировать по установленной форме свое соответствие «зеленым» критериям. Это не филантропия. Компания понимает, что через какое-то время она должна будет декларировать не только свой углеродный след, но и след своих поставщиков по третьему вкладу (Scope-3, учитывает прямые и косвенные парниковые выбросы компании).
Вынужденный поворот на восток, который сейчас де-факто происходит, не даст никакого послабления компаниям с точки зрения международного регулирования. Восточные рынки семимильными шагами приближаются к уровню, который есть на наиболее развитом рынке — европейском.
Европа будет требовать от своих поставщиков раскрывать весь углеродный след своих товаров, когда они будут торговать с ней.
Китай, Турция, Индия стали крупными потребителями российской продукции. Через них российская продукция будет попадать в каком-то переделе в Европу, и мы должны будем за это отчитываться. Процесс не остановился, он движется. Все равно мы выглядим как часть глобального механизма.
— Чего, на ваш взгляд, прежде всего не хватает рынку устойчивого развития в России?
— Инфраструктуры и стимулов прежде всего. ESG-инфраструктуры в широком смысле этого слова, стандартов. Есть много стандартов нефинансовой отчетности, но компании говорят: скажите нам, где минимум, по которому мы должны отчитываться, и поясните метрики, которые мы должны предъявлять. Это же касается финансовых рейтингов, которые по-прежнему пользуются спросом.
Российские компании, даже будучи отделенными от традиционных рынков, пытаются получать рейтинги у российских рейтинговых агентств, чтобы иметь бенчмарки, продолжая видеть себя глобальными игроками. Стандартов компании ждут от правительства, Банка России и неправительственных организаций. Одной из таких организаций является Альянс. Сейчас мы работаем, например, над Атласом ESG-инфраструктуры, который должен показать всю «карту местности». Цель в том, чтобы любой человек или любая компания увидели, что собой представляет эта инфраструктура, кто и какие услуги оказывает, какова функциональная роль этих игроков и набор конкретных организаций, которые эти функции выполняют.
— На какой стадии сейчас находится эта работа, какие видны потребности?
— Наша работа идет методом краудсорсинга: участники экосистемы устойчивого развития сами заявляют о себе и своей отрасли. Сначала нами была сделана очень крупномасштабная схема, где определились основные роли на этом рынке. Далее под каждую роль в качестве автора, который ее описывает, мы пригласили авторитетные организации. Вернее, они сами заявили о своем желании стать авторами раздела. Например, рейтинговые агентства, игроки рынка, которые создают или аудируют нефинансовую отчетность,— каждый описывает роль своей организации в этой парадигме, а другие эксперты это описание верифицируют. Задача Атласа — показать функции и носителей этих функций по всему периметру ESG-инфраструктуры. В результате можно будет квалифицированно ответить на ваш вопрос и сказать, какие потребности у нас есть, где существуют пробелы. Например, функция есть, а ее носителей нет.
— Когда вы ожидаете результатов?
— 16 декабря мы представили первую главу Атласа, которая посвящена нефинансовой отчетности. А Атлас целиком — а там будут разделы об отчетности, инновациях, оценке, методологии, государстве — мы ждем в конце 2023 года. Но Атлас — это не картина, которую можно закончить и поставить в рамку, это живая история, которую нужно поддерживать. Мы рассчитываем, что это будет актуальная информация с обновлением раз в один-два месяца.
— Альянс должен был стать в том числе площадкой для диалога компаний и государства. Как он складывается?
— Нашими основными партнерами в государственном сегменте, пожалуй, являются Минэкономразвития и Банк России, а также институт развития ВЭБ.РФ. Мы общаемся и с другими организациями, в том числе с Минэнерго, Минпромторгом, Роспотребнадзором, в меньшей степени — с Минприроды. Но первые участники наиболее важны для нас, и это понятно: Минэкономразвития является координатором повестки в России, а ЦБ отвечает за ESG-регулирование на финансовых рынках, что тоже важно для наших учредителей. В нашем взаимодействии с регуляторами мы стараемся быть проактивными: двигаемся в ту сторону, где видим интерес и спрос со стороны учредителей. Если говорить о ЦБ, то с ним идет диалог по нефинансовой отчетности. Мы столкнулись с тем, что крупные компании в Альянсе недовольны тем, что они не понимают природу ESG-рейтингов и генезис возникновения результатов таких рейтингов. Они хотят четко видеть, по каким правилам формируется оценка. Надо сказать, что тут есть подвижки и со стороны рейтингового сообщества России, они раскрыли свои методологии. Ряд крупнейших рейтинговых агентств предложил компаниями Альянса проанализировать их методологии и дать замечания и предложения. Еще полгода назад это было неслыханно, а сейчас произошло.
Банк России, надо отдать ему должное, быстро отреагировал еще во время наших первых встреч весной. Еще в конце зимы в ЦБ говорили, что нефинансовые рейтинги — это настолько далеко, неинтересно, это не наука, это искусство, кто что видит, тот то и поет. Очень скоро они нашли параллель и поняли, что этим важно заниматься. Достаточно вспомнить, как развивались рейтинги кредитные. Это сначала тоже выглядело как какое-то шаманство, а оказалось, что кредитный рейтинг является важнейшим инструментом, который показывает вероятность невозврата кредита заемщиком, что очень важно и для кредитной организации, и для регулятора. Сейчас стало понятно, что нефинансовый рейтинг — это важная метрика, которая тоже влияет на риски компании. Это, конечно, существенно более многообразная и многомерная вещь, чем кредитный рейтинг, но она тоже влияет на риски, а значит, и на оценку платежеспособности компании.
— Что должно лежать в основе нефинансовой отчетности бизнеса — компания или мир?
— Генезис термина ESG связан с инвестиционной средой. Хотя считается, что впервые он прозвучал в 2003 году из уст генсека ООН. Но все же этот инструмент в большей степени позиционировался как способ оценки рисков инвесторов, то есть инвесторы смотрели, какие экологические, социальные и управленческие риски несет бизнес компании, как они могут сказаться на стоимости акций и в целом на возможности продолжать бизнес.
Потом ситуация перевернулась: стали смотреть, как компания влияет на мир, и, кстати, на это тоже можно смотреть с точки зрения рисков. Если компания плохо влияет на мир, то мир ей ответит таким же образом: перестанет покупать ее продукцию, начнет преследовать через государственные, судебные системы, подвергнет публичной обструкции, что скажется на акционерной стоимости. Поэтому две эти вещи — компания для мира и мир для компании — смыкаются.
Нужно иметь в виду, что этика имеет большое мировоззренческое значение в философии ESG. Многие компании и инвесторы идут в сторону ESG в том числе из этических соображений, хотя на коротком горизонте такие инвестиции могут выглядеть как затраты.
— Оцените качество раскрытия нефинансовой информации в России, какова она, на ваш взгляд, сегодня? Чего тут не хватает?
— Я буквально вчера смотрел данные ЦБ — правда, это были данные за 2021 год, 2022-й очень необычный в этом смысле, возможно, мы увидим отрицательные тренды. Вот эти данные констатируют, что в 2021-м увеличилось количество компаний, которые публикуют нефинансовую отчетность. Если я правильно помню, 64% компаний сделали ее частью обязательной отчетности — ввели раздел, а 6% компаний выпускают специальные нефинансовые отчеты. ЦБ обращает внимание, что качество раскрытия становится лучше. Это не совсем касается ESG, это касается соответствия принципам корпоративного управления, его кодексу. И если мне не изменяет память, компании из первого и второго котировальных листов соблюдают 86% требований кодекса. Компании не из котировального листа соблюдают его примерно на 50–52%. Но, как говорит Банк России, объяснение компаний, почему они не соблюдают эти части, выглядит уже вполне разумно и логично, а это тоже говорит о повышении качества отчетности.
Компании в России находятся в разной ситуации: есть лидеры с более чем 15-летним опытом такой работы. Например, «Русал» впервые выпустил подобный отчет в 2005 году. Он покрывал 2004-й и назывался «Начиная диалог». Затем в 2007 году они выпустили социальный отчет за два прошедших года. С тех пор делают это регулярно. Конечно, отчетность прогрессирует, многие компании ее аудируют у авторитетных международных аудиторов.
— Известна проблема с нефинансовой отчетностью в России. Компании чаще всего раскрывают то, что им удобно, а не то, что существенно.
— Да. Несмотря на то что отчеты аудируются, конечно, можно сказать и так. Но можно сказать, что это процесс взросления. Взрослеет рынок, взрослеет компания, отчетность становится более требовательной. В мире в этом году началась борьба с гринвошингом. Я, возможно, выскажу крамольную мысль, но на каком-то этапе гринвошинг не самая плохая вещь.
Мне кажется, что иногда гринвошинг означает, что компания понимает, что ей уже нужно что-то предъявлять в области устойчивого развития, а предъявить пока нечего, и она пытается притянуть какие-то факты, склеить из этого что-то и показать: вот, мы это делаем.
Но это такая детская болезнь, как говорил один наш политик, болезнь новизны. Следующим этапом, мне кажется, будет важный сигнал: пишите, но не врите. ЦБ сказал, что сделает рекомендации в отношении нефинансовой отчетности. Это означает, что будет стандарт и регулятор будет проверять соответствие этому стандарту. То есть движение, на мой взгляд, идет в правильном направлении. Вопрос, как долго это будет идти к осязаемому результату.
— Этот год помимо всех потрясений кажется очень профанирующим с точки зрения повестки устойчивого развития. Очень много попыток пускать пыль в глаза, создавать видимость деятельности. Как этот год повлияет на качество повестки?
— Мне кажется, тактически, конечно, есть изменения. Даже самые большие приверженцы устойчивого развития что-то отодвинули на более поздние сроки, сжали соответствующую повестку. С другой стороны, стратегически и мир, и Россия не уходят он нее, потому что ни один из поводов заниматься ей не исчез. Не исчезли бедность, климатические угрозы, не исчезло желание жить и желание дышать чистым воздухом, не исчезли угрозы нехватки воды, пищи, земли и так далее. Не исчезло желание отдавать предпочтение экологическим продуктам, проектам и инвестициям. Растет число инвесторов, которые предпочитают поделиться доходностью, но поддержать важные с точки зрения ESG вливания. Это не только экология и климат.
Давать деньги на проекты, которые на самом деле посвящены устойчивому развитию,— это как раз наиболее осмысленные и проверяемые вложения. Казалось бы, нам сейчас не до этого, тем не менее эти процессы продолжаются, потому устойчивое развитие — стратегия, а то, что сейчас происходит,— тактика.
Это тоже подтверждение.
— Поделитесь впечатлениями о последнем климатическом саммите ООН. Он принесет российскому бизнесу что-либо новое?
— Я не был на нем, знаю о нем со слов очевидцев и медиа. Главный момент, который я для себя выделяю,— то, что диалог между бедными и богатыми странами пока не привел к ощутимым результатам. Но при этом фонд поддержки «бедных» стран был создан буквально в последнюю ночь. Сам факт проведения этого форума в ситуации экономического кризиса и подготовки к повестке следующего форума говорит о том, что даже один из самых серьезных экономических кризисов и военный конфликт, который сейчас идет, никого не лишили уверенности в том, что повестка важна.
— Какими вы видите мир в России в контексте устойчивого развития через десять лет?
— Я бы хотел видеть и мир, и Россию ощутившими какой-то минимальный прогресс в этом движении, его пользу и важность. Многие воспринимают это как совершенно необоснованное и, главное, бесполезное ограничение: мол, мы тратим на это деньги, а ничего не меняется. Температура все равно растет, климат ухудшается, и некоторые говорят, что все попытки построить низкоуглеродную экономику — ерунда. Я хочу, чтобы все прочувствовали, что, с одной стороны, реальность меняется в плохую сторону, но это то, что предупреждает нас: изменение климата приводит к ухудшению условий для существования человечества, для хозяйственной деятельности. С другой стороны, меры, которые принимает человечество, например по восстановлению лесов, они тоже не бессмысленны, дают свой результат. Я бы очень хотел, чтобы в России наконец-то заметно сдвинулась ситуация с твердыми коммунальными отходами, вообще с отходами. Текущий уровень отношения к отходам и окружающей среде со стороны экономики и домохозяйств не соответствует ни нашему экономическому, ни нашему образовательному, ни нашему культурному уровню. Он постыдно низок. Надеюсь, что за десять лет здесь произойдет серьезный сдвиг. Я прежде всего хотел бы изменений в культуре, чтобы каждый относился как минимум к городу, а как максимум — к стране и планете как к среде своего обитания, в которой нельзя гадить.