В прокате — фильм Игоря Поплаухина «На тебе сошелся клином белый свет», антибайопик последней звезды русского рок-андерграунда Янки Дягилевой, утонувшей под Новосибирском в мае 1991 года в возрасте 24 лет при так и не выясненных обстоятельствах. Михаилу Трофименкову, отнюдь не фанатику почвенного сибирского панка, после просмотра стало тем не менее обидно за Янку.
Экранной Яне (Кира Пиевская) катастрофически недостает пламенности реальной Янки Дягилевой
Фото: Фонд «Кинопрайм»; Hype Film
Экранной Яне (Кира Пиевская) катастрофически недостает пламенности реальной Янки Дягилевой
Фото: Фонд «Кинопрайм»; Hype Film
Игорь Поплаухин снял фильм для тех, кто умеет читать. Точнее говоря, для тех, кто прочитает вступительный титр к фильму. Дескать, Янка, певица, пропала, погибла, и этот фильм — хроника ее последних дней. Иначе, без этого титра, понять, что происходит, точнее говоря, не происходит на экране, было бы просто невозможно.
Ну да, ну да, «Последние дни» — так назывался великолепный фильм Гаса Ван Сента (2005), посвященный предсмертному томлению другой рок-иконы — Курта Кобейна. И Поплаухин слепо, прямолинейно копирует эстетику Ван Сента, стараясь воспроизвести атмосферу бессобытийности, беременной трагедией. Когда любая мелочь — да хотя бы визит почтальона — воспринимается как зловещее знамение. Но для того чтобы достичь того градуса напряженного предчувствия беды, которого добился Ван Сент в «Последних днях», надо, увы, быть Ван Сентом.
Итак, что мы видим на экране в «На тебе сошелся клином белый свет». Полтора часа — а кажется, что и все три — по экрану бродит какая-то рыжая девушка по имени Яна (Кира Пиевская). Большую часть времени бродит она с тоскливым выражением лица, очевидно, обозначающим предельное экзистенциальное разочарование в окружающей действительности. Разочарования, которое погонит ее в финале с невнятной семейной вечеринки в холодные воды сибирской реки, где она примет, прежде чем утонуть, классическую позу Офелии с картины прерафаэлита Джона Эверетта Миллеса.
Безрадостно-живописно она ловит руками солнечный луч или капли дождя на полиэтиленовой пленке. Поднимает, как невыносимый груз, нормальный шланг, на который смотрит, как на ядовитую змею. В ее устах самая невинная фраза «А у нас тут шашлыки» звучит как кошмарная реплика сумасшедшей мамы маньяка из «Груза 200» Алексея Балабанова: «Мухи у нас».
Иногда, впрочем, Яна меняет беспричинно тоскливое выражение лица на столь же беспричинно веселое. И тогда она пускается бегать по дачным комнатам или по лесу, обниматься с подругой Катей (Екатерина Ермишина), с которой без видимых причин поссорится. Или, хохоча, втирать в волосы сводного брата Сергея (Георгий Кудренко) краску для волос. Сейчас, дескать, я из тебя пепельного блондина сделаю.
Шутка, впрочем, звучит вполне зловеще, если знать, что везут с собой на дачу Яна и Сергей. А везут они прах друга и, очевидно, любовника Яны, скончавшегося от передозировки каких-то таблетосов на ее концерте. Это, кстати, едва ли не единственный эпизод, из которого можно понять, что Яна — певица. Да и то прямо на сцене у нее пропадает голос. Что было бы крайне неприятно, если бы Яна пела тот яростный сибирский рок — «Медведь выходит на охоту душить собак»,— который пела реальная Янка Дягилева. Но с экрана она выдает что-то невнятное, этакий эмбиент, для которого наличие голоса, кажется, и не обязательно.
Вокруг некоей Яны кружатся некие персонажи, чьи связи с ней определить удается далеко не сразу. Вот Катя, например. Это подруга или такая моложавая мама? Так мама, что проскальзывает в разговоре, умерла. Значит, подруга. Тогда красивая седая женщина — мачеха. А очкарик в шляпе, возмущающийся, что Яна фамильярно называет его Стасиком,— это ее отец, выдающий загадочную даже по меркам фильма истину: «Высоты бояться — в лес не ходить». А Сергей, ага, сводный брат. А лысый гопник с перебитым носом (Максим Козлов) — это типа Егор Летов, на которого актер похож еще меньше, чем Яна на Янку?
У всех у них есть одна общая и невыносимая черта — страсть рассказывать свои сны или фантасмагорические детские воспоминания. О колдунах-цыганах, пробиравшихся по ночам в дом, чтобы рассыпать на столе соль и воткнуть в матрасы иголки. О шаровой молнии, застрявшей в проводах. О том, как мертвая бабушка ищет свой паспорт. О какой-то странной собаке. Возникает ощущение, что полтора часа ты провел в обществе тихих сумасшедших, чьи тяжелые гены угробили тишайшую Яну.
Что осталось за кадром? Да практически все и осталось, начиная со времени действия. Весна 1991-го — дикая, бурлящая панк-эпоха, символами которой были и Янка, и Летов. Это мы, столичные мальчики и девочки, питались манерными «Аквариумом» и «Кино». А в Сибири медведи душили собак. Экранное бездействие может быть датировано любым периодом от 1970-х до 2020-х, настолько оно лишено любой конкретики. Отсутствует сама Янка: в экранной девушке незаметно ни малейшего проявления хоть какой-то искры божьей — только тихая шизофрения. Отсутствует среда, в которой она варилась и которая, как это всегда бывает с рок-музыкантами, отчасти повинна в ее гибели. Хорошо хоть на финальных титрах прозвучит голос Янки — настоящий голос: «А ты кидай, кидай свои слова в мою прорубь». Но, прозвучав, он лишь подчеркнет трагический разрыв между реальной судьбой и талантом и их экранным не-воплощением.