В конце октября на Netflix выйдет фильм «На Западном фронте без перемен» — третья (на этот раз немецкая) экранизация знаменитого романа Эриха Марии Ремарка, ставшего одним из канонических текстов литературы «потерянного поколения». В ожидании фильма перечитали фронтовые дневники и письма писателей, философов и художников, составивших то поколение, которое смогло пережить Первую мировую, но так и не смогло с нее вернуться.
Отто Дикс. «Измученные войска идут назад (битва на Сомме)», 1924
Фото: Otto Dix © VG Bild-Kunst, Bonn 2021
Отто Дикс. «Измученные войска идут назад (битва на Сомме)», 1924
Фото: Otto Dix © VG Bild-Kunst, Bonn 2021
1
С тех пор как я приехал сюда, у меня не было сухих ног. <...> Я сплю на каменном полу, денщик перепачкал мои вещи грязью. Мы едим и пьем из старых консервных банок. На лицах всех офицеров затравленное выражение, которое я никогда прежде не видел и которое невозможно встретить в Англии, кроме как в тюрьме.
Уилфред Оуэн, поэт, письмо матери, 4 января 1917
2
Говорят, в этой войне нет ничего смешного. И это так. Не скажу, что война — ад, уж очень заездили такие слова со времен генерала Шермана, но раз восемь я предпочел бы угодить в преисподнюю. Может статься, там не так скверно, как на этой войне.
Эрнест Хемингуэй, писатель, письмо родным, 18 августа 1918
3
Чем серьезнее положение, тем грубее становятся унтер-офицеры. Они чувствуют, что теперь могут безнаказанно проявлять всю свою низость, так как командование потеряло голову и больше не контролирует ситуацию. Каждое слово, которое сейчас можно услышать,— грубость. Ведь приличия больше ничего не стоят, и люди отказываются от той малости, которой еще обладают.
Людвиг Витгенштейн, философ, дневник, 12 ноября 1914
4
Самое обычное утро: сперва ты на ногах и замерзаешь до костей, а потом — пробежка, чуть-чуть согреешься, но только затем, чтобы замерзнуть снова. И под занавес — целый час отрабатываем метание учебных гранат. Ланч и морозный вечер. <…> стоим как вкопанные заледеневшими группками на ветру, пока нам что-то втолковывают! Чай, очередная свалка,— я пробился к плитке и поджарил себе кусочек тоста на кончике ножа; ну и деньки!
Джон Р. Р. Толкин, писатель, письмо Эдит Бретт, 26 ноября 1915
5
В этот раз моим нервам пришел конец еще до того, как я увидел передовую, разлагающиеся трупы и колючую проволоку; на время меня обезоружили и заперли, чтобы обследовать и оценить мою боеспособность. Каждый нерв, до последнего нейрона, во мне сопротивляется.
Отто Дикс, художник, письмо Леоноре Гордон, 1917
6
Трупы лежали и слева и справа, лежали и наши и вражьи, лежали свежие и многодневные, цельные и изуродованные. <...> Один австриец был, очевидно, похоронен заживо, но похоронен неглубоко. Придя в сознание, он стал отрывать себя, успел высвободить голову и руки и так и умер с торчащими из травы руками и головой. <...> Ну скажи же мне, ради Бога, разве это можно видеть и не сойти с ума? Оказывается, что можно, и можно не только не сойти с ума, можно гораздо больше, можно в тот же день есть, пить, спать и даже ничего не видеть во сне.
Федор Степун, философ, письмо жене, 28 октября 1914
7
Война не превращает меня в реалиста, напротив: я так остро чувствую смысл, стоящий за каждым боем, за каждой пулей, что материализм и реализм совершенно растворяются. Битвы, ранения, движения — все кажется мистическим, нереальным.
Франц Марк, художник, письмо жене, 12 сентября 1914
8
Забавно, что та мирная жизнь, на которую мы жаловались и которую проклинали, оказалась теперь возвышена до статуса райской.
Макс Бекман, художник, записная книжка, апрель 1915
9
Ощущения идут потоком — я просто впитываю их как губка. Ужас завален ужасом настолько, что больше просто невозможно. Отчаяние сменяется психотическим смехом.
Джон Дос Пассос, писатель, дневник, 31 июля 1917
10
12 дней я не умывался, не снимал сапог и не спал крепким сном. 12 дней мы провалялись в норах, и в любой момент туда мог прилететь снаряд. <...> Наверное, это время, когда мы оставались без помощи, было неизбежным, однако мы все равно испытываем горечь по отношению к тем в Англии, кто могли бы нам помочь, но не хотели.
Уилфред Оуэн, поэт, письмо матери, 25 апреля 1917
11
Вши, крысы, колючая проволока, блохи, снаряды, бомбы, землянки, трупы, кровь, алкоголь, мыши, кошки, газ, артиллерия, грязь, пули, пулеметы, огонь, сталь — вот что такое война! И это все проделка дьявола.
Отто Дикс, художник, дневник, 1915–1916
12
Уже несколько дней подряд я не видел ничего, кроме самых чудовищных сцен, которые только может вообразить себе человеческий разум.
Франц Марк, художник, письмо жене, 2 марта 1916
13
Работал в траншеях, срисовывал останки боша и англичанина — просто черепа, кости, одежду, винтовки, бутылку с водой.
Уильям Орпен, художник, письмо отцу, 1917
14
Окопы извилисты, и бледные лица выглядывают из блиндажей, многие еще только подготавливали свои позиции, а повсюду вокруг них были могилы. Они сидели у своих землянок, а сквозь мешки с землей торчали кресты. Звучит как небылица, но один мужчина жарил картошку прямо на могиле у своей землянки. Само существование жизни здесь давно превратилось в нелепый парадокс.
Макс Бекман, художник, письмо жене, 21 мая 1915
15
Разница между казаками и солдатами заключается лишь в том, что казаки с чистою совестью тащат все: нужное и ненужное; а солдаты, испытывая все же некоторые угрызения совести, берут лишь нужные им вещи. Очень строго к этому я совершенно не могу относиться. Человек, который отдает свою жизнь, не может щадить благополучия галичанина и жизни его телки и курицы. Человек, испытывающий над собою величайшее насилие, не может не стать насильником.
Федор Степун, философ, письмо жене, 20 ноября 1914
16
Война — это полная чертова чепуха, обширная раковая опухоль, питаемая ложью и корыстной злобой тех, кто не воюет. Из всего, что есть на этом свете, в последнюю очередь стоит бороться за правительство. Никому из бедняг, чьи изуродованные, грязные тела я отвожу в больницу, нет никакого дела до целей этого смехотворного дела.
Джон Дос Пассос, писатель, письмо Рамси Марвину, 23 августа 1917
17
Только не подумайте, что немецкая молодежь из патриотических чувств страдает и погибает за «кайзера и рейх». Патриотизм декларируют исключительно спекулянты, наживающиеся на войне.
Эрих Мария Ремарк, писатель, дневник, лето 1918
18
Разве это достойный шаг, если я жертвую своей жизнью во имя абсурдной идеи, рассчитываясь за глупости государственных деятелей, во имя человека, которого уже давно отвергаю? Разве эта война не есть безумное извращение естественного положения вещей?
Эрих Мария Ремарк, писатель, дневник, лето 1918
19
Вчера нас обстреляли. Я в отчаянии. Я боялся смерти. Теперь у меня только одно желание — жить! А очень трудно отказаться от жизни, если так ее любишь.
Людвиг Витгенштейн, философ, дневник, 29 июля 1916
20
Сможем ли мы когда-нибудь снова стать прежними? <...> Вспомни о тех вещах, которые мы делали вместе: как гуляли по долине под дождем, гуляли по полю Тиглата в сумерках, как я впервые показывал тебе какой-нибудь свой текст, а ты мне проигрывал отрывки из ненаписанных опер. А теперь — ну такое… Впрочем, может быть, у нас еще и будут хорошие времена, хоть я и был на войне.
Клайв Стейплз Льюис, писатель, письмо Артуру Гривзу, 12 февраля 1918
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram