Книги

Автор книги "Сволочи" выпустил сборник рассказов "План спасения". В принципе прозаика Дмитрия Горчева можно представить исполняющим свои сатирические миниатюры со сцены. Его тексты как будто стремятся к устному произнесению: очень уж много здесь междометий. К тому же часто пишутся как слышатся, да и прописные буквы не всегда соблюдаются. Что наверняка связано с интернетовской стилистикой: загляните в форумы — там "жи-ши" иначе как с буквой "ы" не пишут. Здесь же, в интернете, и обитает аудитория писателя Горчева, который начал издаваться лет пять назад, а так все больше свои тексты вывешивает в электронном виде.

С интернетовской всеядностью сопоставима и широта тематики его рассказов: от "картин идеального мироустройства" до небольших сюжетиков с участием Билла Гейтса ("Бил Гейца"), Владимира Сорокина или Николая Патрушева. Автор объяснит, в чем разница между "неудачником" и "лузером", и посоветует, что делать, чтобы продолжить род человеческий. Интонационный градус скачет от страницы к странице: то повествование ведется от лица усталого наблюдателя, то вдруг неожиданно вклинивается бомжеватый городской сумасшедший и орет что-то свое в пустоту.

Но, видимо, питерскому автору не суждено пополнить ряды телевизионных юмористов. Все дело в формате: у Горчева есть два художественных приема, которые не могут позволить себе даже Жванецкий с Гришковцом. Во-первых, это мат, а во-вторых — интертекстуальность. То есть рядом со словом из трех букв обязательно расцветет какая-нибудь цитатка из Эдгара По. Например, "петух прокукарекал — утро у нас, ворон каркнул — невермор пришел". Рассказы Горчева от души приправлены нецензурной лексикой. Вот попробуй убери эту горчинку — останутся лишь пресные мысли и образы. Опять же интересно представить, как будут смотреться репризы того же Жванецкого, перекочуй туда горчевские веселенькие словечки. Но вообще-то мат здесь не для украшения. Вся эта нецензурщина какая-то дерганая и нервная. Наверное, дело в том, что такая проза, идущая по накатанным путям традиции Венедикта Ерофеева, рассчитана на такое же, как и у автора "Москвы--Петушков", всеобщее поклонение. Но поезд-то с тех пор ушел. Теперь зрители, пришедшие на смену читателям Ерофеева, поклоняются Петросянам. Вот у непонятой литературной сатиры от обиды матюги по всему телу и высыпают.

Рассказ о жизненной необходимости мата вошел в сборник Пантелеймона Романова, вышедший в серии "Антология сатиры и юмора ХХ века". Здесь собраны сатирические рассказы автора эпопеи "Русь", причем некоторые тексты публикуются впервые. Кажется, авторам прошлого и придется утолять сегодняшний "сатирический" голод. И новым Зощенко будет изданный сейчас Пантелеймон Романов, а новым Чеховым — просто сам Чехов. Так вот, на одном заводе решили бороться "с укоренившейся привычкой ругаться нехорошими словами": стали взимать штрафы. В результате эксперимента работа застопорилась, поскольку любое объяснение обходилось рабочим не меньше чем "в рублевку". И так пока не сдались и не объявили ругань "технически необходимой". В другом рассказе тех, кого коробит такой "родной язык", вообще сразу объявляют иностранцами. Вот уже и есть один критерий, по которому будут устанавливаться правила новой жизни. Рассказы Пантелеймона Романова и должны были неутомимо фиксировать это становление. Даже если ничего хорошего в этой новой реальности не получается, а чаще всего именно так и происходит.

Когда Романов описывает бесконечное ожидание, его реалистические рассказы начинают дрейфовать в сторону сюрреального. Вот один состав, до отказа набитый пассажирами, никак не трогается с места. Вот другая очередь на вокзале ждет не дождется, когда же подадут поезд. Но поезда не будет, потому что отвалилась "какая-то гайка". Вот еще народ стоит в кассу — тут же можно на время прикупить младенцев, чтобы пройти вне очереди. Кому-то подсунули уже подросшего дитенка — и вне очереди не получилось. В бессмысленных учреждениях люди ходят с этажа на этаж, так ничего и не добившись. Слободские мужички сидят на завалинке и толкуют "об начальстве", и тоже впустую. Плутает наш народ в "лабиринтах новой действительности".

Автор явно догадывался, что эти плутания — явление отнюдь не временное. Об этом его программный рассказ "Русская душа" (1916), открывающий сборник. Профессор Андрей Христофорович Вышнеградский отправляется в далекую деревню навестить своих братьев Николая и Авенира: просвещенный городской житель, моложавый глоубтроттер не может найти общий язык с закоснелыми в своей "природной" жизни родственниками. У него — прогресс, дисциплина и культура. У них — простор, запустение и духовность. Он по утрам делает гимнастику, они в 40 лет смотрятся стариками и никогда не лечат зубы ("Если у них заболевали зубы, они обвязывали всю голову шерстяными платками, лезли на стену, стонали по ночам и прикладывали, по совету тети Липы, к локтю хрен"). Герои Пантелеймона Романова — это наши любимые чеховские человеки каких-нибудь десять лет спустя. Представьте, что бодрого и прогрессивно настроенного профессора Серебрякова встретили бы опустившийся беззубый дядя Ваня и растолстевшая до неприличия Соня — на чьей стороне были бы симпатии читателей, обещай им хоть небо в алмазах?

Эту перемену прекрасно почувствовал, например, внимательный читатель Пантелеймона Романова Александр Солженицын. В целом положительно оценив романовскую сатиру, он назвал рассказ "Русская душа" слабым, а его заглавие — "агитационным". Александр Солженицын оказался недоволен тем, что священник изображен не за молитвой, а за обжорством. И в то же время обиделся за Николая с Авениром. Будь его воля, он бы заставил деревенских героев чистить зубы и делать гимнастику. Но не больше, ведь главное — простор и духовность! А профессора пускай отправляются в свою заграницу.