В ГМИИ им. А. С. Пушкина открылась грандиозная выставка «Бывают странные сближенья…», которая отчасти заменила постоянную экспозицию старых мастеров и античной скульптуры, но при этом, по сути, совершенно по-новому явила свыше четырехсот произведений мирового искусства — от древнеегипетского до современного. Знаменитый французский куратор Жан-Юбер Мартен решительно отверг музейные и историко-искусствоведческие каноны, расположив по соседству произведения порой абсолютно разных эпох и культур (а еще — ритуальные предметы, чучела животных, минералы) так, что одни экспонаты дают ключ к пониманию других. Рассказывает Игорь Гребельников.
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Завлечь Жан-Юбера Мартена, 77-летнего легендарного куратора, поработать в Москве можно было, пожалуй, лишь очень важным проектом. Такими стали здесь его две предыдущие выставки с временной дистанцией между ними в 35 лет. В 1981 году в ГМИИ состоялась выставка «Париж—Москва. 1900–1930», признанная эпохальной из-за своего подхода, отметавшего политические и культурные границы: в стылые брежневские времена в привязке к французским импрессионистам, кубистам, фовистам показали запрещенный русский авангард. В 2009 году Мартен курировал основной проект Московской биеннале современного искусства — выставку «Против исключения», показанную в музее «Гараж»: она тоже обрушивала на здешнего зрителя доселе невиданное — колоритное многообразие азиатского и африканского искусства, смешавшегося с европейским и русским.
В 2016 году он откликнулся на смелое предложение директора ГМИИ Марины Лошак. Ей так понравилась выставка Мартена «Carambolages» в парижском Гран-Пале (там классическое искусство смешивалось с современным и разного рода «экзотикой», вроде африканского амулета или шубы эскимоса, а зрителю в отсутствие этикеток предлагалось разобраться в родстве экспонатов и самому наделять их художественной ценностью), что она попросила сделать нечто подобное с коллекцией Пушкинского музея. Да еще в масштабе всего Главного здания.
Но и сейчас есть ощущение, что выставка «Бывают странные сближенья…» (ее куратор со стороны ГМИИ — Александра Данилова), занявшая «всего-то» второй этаж почти целиком, масштабом превзошла музей.
Тут столь густо и причудливо объединены самые разнородные экспонаты, что различить их «странное сближенье» вряд ли удастся за один визит. Да и не только разнородные: скажем, те же портреты, объединенные в одну из тринадцати глав выставки. Они подобраны по принципу разнообразия взглядов и дарят зрителю довольно неожиданный опыт — стойкое ощущение, что это его разглядывают, а не он.
Некоторые кураторские идеи точно бы встретили в штыки в Париже. Раздел «От возлюбленной к колдунье», посвященный эволюции эротизированных женских образов в классическом искусстве, феминистки разнесли бы в пух и прах. Даром что перед входом в раздел висит огромный баннер женской группы художниц Guerrilla Girls, отстаивающих в масках горилл женские права на поле искусства. Баннер, стилизованный под лист комикса, вопрошает: «В музеях больше изображений обнаженных женщин, чем работ женщин-художников?» Подборкой экспонатов из ГМИИ на эту тему Мартен честно отвечает: «Да». Но выстроенные на манер комиксовой истории полотна — вереница нагих богинь, пикантных сцен, Сусанн и прочих поруганий женщин — такой «комикс» уже вряд ли может проскочить внутреннюю музейную цензуру на Западе. Как, пожалуй, и предложение потрогать муляж женской груди в разделе «Пять чувств», хотя он точно воспроизводит рельефную обложку сюрреалистического журнала, оформленного Марселем Дюшаном, который выставлен тут же, под стеклом витрины.
Подавляющее большинство экспонатов — из постоянной коллекции и запасников Пушкинского музея. Но даже вещи, десятилетиями пребывавшие на виду, тут показываются с совершенно новой стороны. И снова дело не только в диковинном соседстве, скажем, сезанновской «Горы Сан-Виктуар» с флюоритом из Геологического музея и старинными индийскими серьгами: куратор обращает внимание на сходство геометрических изломов в живописном мазке, минерале и работе ювелира. Или ренессансной скульптуры Мадонны с кубистской «Скрипкой» Пикассо, дробящиеся грани которой отзываются острыми драпировками одеяния Богоматери.
Даже в разделе, посвященном эволюции жанра пейзажа, зрителя ждет головокружительная смена точек обзора. От голландского пейзажа XVII века с его подробно написанными облаками (как уверяет Мартен, крестьянская жизнь так зависела от переменчивой погоды, что детально написанное небо — это, по сути, метеорологическая сводка) к батальным полотнам, раскрывающим уже вид сверху, над полем боя, от них — к снимку расстрела демонстрации на Невском проспекте в 1917 году, сделанному на крыше дома, к кадру Родченко, снятому вертикально вниз, и, наконец, к чучелу сизой чайки, расправившей крылья над музейным пространством.
Тринадцать глав, на которые поделена экспозиция, это вовсе не рассказы об экспонатах, стилях и эпохах в искусстве — не то, на чем набили руку музеи и что сегодня уже не способно так увлечь.
Соединяя экспонаты музея классического искусства с природными объектами или работами современных художников, живопись старых мастеров с обломками античной посуды или скифским золотом, скульптуру Древнего Египта со статуэтками средневекового Китая, живописные пейзажи с географическими картами, куратор восстает и против бог весть чьего вкуса, сформировавшего старые музейные собрания.
Мартен давно прославился кураторским вольнодумством — отказом от сложившихся в истории искусства иерархий, которые, разумеется, отражают общественные и политические расклады. Он исходит из того, что произведения, «освобожденные» от заезженных интерпретаций, как и от вековых разделений на высокие и низкие жанры, на изящные и декоративно-прикладные искусства, способны заговорить со зрителем напрямую — нужно только создать подходящие условия.
Ради этого куратор не только совмещает несовместимое, но и отказывается от этикеток, ведь его экспозиция — это «игра для всех чувств». На входе вывешены «правила», предлагающие как раз отказ от музейных догм: зритель должен сам связать выставленные произведения «глазом и воображением», есть подсказка: каждый экспонат «обусловлен предыдущим и предвосхищает последующий».
Впрочем, у словесной немоты экспозиции есть замечательная «оборотная сторона» — каталог выставки, в котором Мартен поместил и что-то вроде своего антимузейного, антиакадемического манифеста, и блистательные подробные комментарии к каждому разделу, выдающие в нем высочайшего уровня историка искусства и интерпретатора произведений.
Поначалу непривычно обходиться без этикеток и пояснений — тут легко сдаться и взять на кассе (или скачать) буклет, в котором все названо. Но, как ни удивительно, это быстро утомляет. Проще поддаться смешанным чувствам и игровому настрою, да и «задания» — разные по степени сложности: легкие, посложнее, а то и ставящие в тупик. Благо экспозиция обставлена с неожиданным комфортом: тут нет подгоняющих к выходу белых стен, а клейновский интерьер дополнен старинными витринами, столиками, постаментами, консолями, шкафчиками, извлеченными Мартеном из кладовок ГМИИ. Причем вся эта мебель используется для показа произведений: шкафчики и витрины — понятно, но вот старинный постамент — идеальное основание для современной скульптуры, а ампирный комод из наборного дерева — для косметического набора глазных протезов.
Тут можно ощутить себя персонажем диккенсовской «Лавки древностей», и тогда покажется, что рядом с этими странно собранными произведениями отступает морок внешнего мира.
Тем яснее в очертаниях скалы из «Искушения святого Иеронима» проступит силуэт головы пеликана, чучело которого красуется над картиной. Слепки античных статуй воображение окрасит в подобающие им яркие цвета, как этому учит «выкройка» бумажной куклы римского легионера из детского набора начала ХХ века. Накал любовных страстей в разделе, посвященном женским изображениям, покажется нешуточным рядом с чучелом тетерева, овладевающего самкой. А яблоко, в специальном разделе выставки кочующее из картины в картину — как символ искушения, товар на рынке, плод, к которому тянется младенец Иисус, и много что еще,— в итоге легко обратится сферой, в руках Спасителя символизирующей мироздание.