«Не думайте, что это какая-то провокация»

Куратор выставки «Бывают странные сближенья…» Жан-Юбер Мартен рассказал Игорю Гребельникову о работе в ГМИИ и об основаниях своего метода.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— С тех пор как Марина Лошак, увидев вашу выставку «Carambolages» в Гран-пале, пригласила вас сделать нечто подобное в ГМИИ, прошло пять лет. За это время в мире очень многое изменилось. Как-то повлияли внешние обстоятельства на изначальный план нынешней выставки? Чем она принципиально отличается от той?

— Если вы имеете в виду пандемию, то на концепцию выставки она не повлияла. Правда, из-за того, что выставка отложилась, у меня появилось больше времени на размышления и подготовку, какие-то идеи я уточнял, что-то новое приходило в голову. А еще из-за того, что в течение полутора лет я не мог приехать в Москву, мы вынуждены были работать через Zoom, по телефону, по электронной почте.

По сравнению с парижской это совершенно иная выставка. Во-первых, «Carambolages» полностью состояла из заимствованных произведений, выданных на время музеями и частными коллекциями, и из-за финансовых ограничений по большей части это были произведения из собраний парижского региона. Здесь же выставка основана на собрании Пушкинского музея, в то числе и шедеврах такого уровня, доступа к которому на той выставке у меня не было. На выставке «Carambolages» идея аналогий между произведениями проходила единой линией через всю выставку. Здесь же экспозиция разделена на главы, и каждая из них является неким законченным целым.

Еще одно важное отличие: все экспонаты «Carambolages» были произведениями искусства — мне хотелось в нее включить экспонаты, которые таковыми не являются, но тогда я от этой мысли отказался. На этой же выставке с позволения Марины Лошак такие объекты есть — минералы, чучела животных, мне было очень приятно это сделать. Для меня это еще один шаг в сторону выхода за границы традиционной истории искусства. На этой выставке я занимаюсь тем, что объясняю одни визуальные образы при помощи других, и очень часто как раз соседство, скажем, с чучелом птицы становится ключом к понимаю того, что изображено на картине.

— Здесь, как и на парижской выставке, у произведений нет этикеток. Но те, кому без них непривычно, могут взять буклет или скачать его онлайн. Вы как советуете смотреть выставку?

— Конечно, я бы предпочел, чтобы зрители смотрели ее без этикеток, но ни в коем случае не настаиваю на этом. Просто я абсолютно уверен, что, когда нет этикеток, зритель внимательнее смотрит на произведение. Но их отсутствие не самое главное для меня: не думайте, что это какая-то провокация, стремление эпатировать публику, абсолютно нет.

— Но разве не стоит за этим экспозиционным решением желания приблизить зрителя к опыту восприятия, скажем, представителя дописьменной культуры, дикаря, ведь ему этикетка и не нужна — он ведь не умеет читать? Признаюсь, я ловил себя на таком ощущении.

— Да, до некоторой степени у меня было такое намерение. И мне нравится ваш комментарий о том, что вы почувствовали себя кем-то другим. Я бы хотел, чтобы эту выставку могла воспринять самая широкая публика, в том числе и люди, не так хорошо знающие историю искусства, ведь те, кто ее знает, в любом случае хорошо сориентируются и смогут оценить, насколько удачны или нет те или иные сопоставления. Но остальные могут воспринять эту выставку, полагаясь исключительно на свое зрение. Вот перед нами картина Жоржа Брака «Замок Ла Рош Гюйон» и рядом православная икона. Даже ничего не зная о кубизме или традиции иконописи, вглядываясь в это соседство, за увидите, насколько похоже изображены скалы у Брака и на иконе. Мне кажется, что как раз благодаря такому методу неожиданных сопоставлений музеи смогут привлекать значительно большую публику, чем это происходит сейчас.

— Для выставки вы многое вынули из запасников Пушкинского музея, даже то, что никогда не выставлялось. Как правило, музейщики остро воспринимают такого рода вмешательства, но процесс пошел, и сейчас во всем мире крупные музеи меняют экспозиции, многое извлекая из запасников. Одно дело — когда они это делают сами, другое — сторонний человек. Нет ли тут почвы для конфликтов?

— Мне кажется, для музеев полезно, когда кто-то со стороны смотрит незамыленным взглядом на то, что хранится. Постоянная экспозиция Пушкинского музея экспонируется довольно традиционным способом — по эпохам и по географическим регионам. Да, эта развеска во многом определялась качеством произведений: тут я имею в виду их атрибуцию, ведь предпочтение при развеске отдается произведениям, у которых атрибутирован автор, особенно если этот художник — известный. Если вы откроете каталоги постоянной экспозиции ГМИИ, то увидите, какое внимание уделяется тому, сам мастер написал картину или она создана в его мастерской — кто там держал кисть? Меня же вопросы атрибуции занимают меньше, чем иконография, то, что изображено. И именно потому на эту выставку попали произведения из запасников, которые хранителям казались менее интересными и их не брали в постоянную экспозицию — у них нет подобающего атрибуционного качества.

Если говорить о направлениях в истории искусства, то я скорее являюсь продолжателем идей Аби Варбурга и Эрнста Гомбриха, чем тех, кто в первую очередь занят вопросами аутентичности.

У меня был такой опыт, когда коллекцию возглавляемого мной музея пересматривали люди со стороны. В 2001 году, будучи директором музея Kunstpalast в Дюсельдорфе, я решил полностью изменить постоянную экспозицию и пригласил для этого двух художников. Мы вместе проделали работу, но в основном развеской занимались они. И все это время вели бесконечный спор с двумя хранителями, которые восприняли новшества в штыки. Новая экспозиция бурно обсуждалась в германском музейном сообществе, соответственно, об этом писали в прессе, благодаря чему на обновленную постоянную экспозицию пришло очень много посетителей. Я был счастлив.

— У ваших выставок много как обожателей, так и критиков. Как вы реагируете на критику?

— Критика — это замечательно. Любая выставка, в том числе и эта — не истина в последней инстанции. Это эксперимент, приглашение к дискуссии — для меня это очень важно. Критика мне как раз помогает что-то улучшить, понять, куда двигаться дальше. В связи с выставкой «Carambolages» мне даже не хватило остроты или масштаба дебатов. Журналист газеты Le Monde написал рецензию, в которой он придирался к мелочам, к тому же отсутствию этикеток, и я пригласил его на дебаты. Я пытался загнать его в позицию приверженца традиционных выставок, а он, напротив, пытался снизить градус спора. Были еще два публичных обсуждения, но, честно, мне не хватило накала дискуссии. Мой возраст позволяет взглянуть на это ретроспективно: когда я был студентом факультета истории искусства, было абсолютно немыслимым сопоставить два произведения, если между ними не было исторически верифицированных точек соприкосновения. Но и в 1998 году, когда я делал выставку «Маги земли», многие критики, да и мои друзья говорили, что так нельзя — в одной выставке показывать произведения, принадлежащие к разным культурам. Как видите, с тех пор произошли некоторые изменения.

— Да уж. В последнем рейтинге самых влиятельных людей в мире искусства, составленном журналом ArtReview, на первом месте — движение Black Lives Matter, добрая половина списка — исследователи и художественные коллективы. Выставкой «Маги земли» вы первым открыли так масштабно в том числе и современное африканское искусство, и вот спустя почти 30 лет оно занимает свое место в музеях и общественных обсуждениях. Чувствуете ли себя пророком?

— Сразу скажу: ничего не знаю об этом рейтинге журнала ArtReview, обычно такие списки публикуются в журналах с явной ориентацией на арт-рынок. Хотя, конечно, признаю свой вклад в то, как все эволюционирует в отношении искусства, что называется, «коренных народов». Даже сейчас, если вы забьете в Google «Маги земли», то прочитаете, что это противоречивая выставка Жан-Юбера Мартена, вызвавшая дебаты. И если спустя 30 лет ее называют противоречивой, то значит поднятые на ней вопросы до сих пор остаются актуальными.

— Воспринимаете ли наше время таким же переломным, как то, когда создавалась выставка «Маги земли» — осыпались колонии, рушился советский режим, наступала эпоха мультикультурализма?

— Вообще я не люблю категоризировать то время, в которое ты живешь, меня даже пугает эта идея. И тогда, и сейчас много непредсказуемого: в этом смысле конец 1980-х похож на наше время: события на площади Тяньаньмэнь, падение Берлинской стены — это невозможно было предсказать. Если сейчас и происходит какой-то слом, то это связано с пандемией, ее ощутили на всем земном шаре, но каким будет влияние, мы не можем сказать. Я не люблю и когда историки искусства пытаются категоризировать современных художников. Все, чего я ожидаю,— это художников, которые создадут что-то, чего я даже не мог бы себе вообразить.