«Я все говорил, что хочу умереть в 30 лет,— что ж, мне уже 29»
Фрэнсис Скотт Фицджеральд о том, как все надоело
К 125-летию со дня рождения Фрэнсиса Скотта Фицджеральда перечитали его письма и собрали цитаты, в которых он выступает настоящим представителем потерянного поколения — пьет, пишет и страдает от того, что все вроде бы хорошо, но от этого только хуже
Фото: AFP
Фото: AFP
1
К осени у меня готова книга хороших рассказов. Теперь буду писать дрянные, пока не поправлю свои дела, чтобы взяться за новый роман. Напечатав его, посмотрю, как будет дальше. Если он принесет достаточно, чтобы больше не писать чепухи, я останусь романистом. А если нет, вернусь в Америку, поеду в Голливуд и овладею ремеслом киношника.
2
Простите, что пишу карандашом: я сегодня устал, подавлен и испытываю отвращение к чернилам, потому что они бесповоротно губят мысль, обесцвечивая живое чувство, которое превращается всего только в вылинявшее умозаключение. Какая тоска!
3
Меня тошнит от здешних американцев: за полмесяца они мне изрядно надоели, эти нелепые, назойливые женщины и девицы, которые все без исключения убеждены, что ты к ним неравнодушен, все читали Джеймса Джойса (во всяком случае, так говорят) и все, как одна, без ума от Менкена. Если современные американки подражают моим героиням, значит, я сослужил им дурную службу.
4
Жаль, что действие «Улисса» не происходит в Америке: ирландский средний класс почему-то действует на меня угнетающе, вызывает какую-то глухую, ноющую боль. Добрая половина моих предков — выходцы из этой среды, быть может, даже из более бедных слоев общества. Когда я читаю «Улисса», то чувствую себя раздетым донага.
5
Американская молодежь способна только с умным видом повторять истины, доставшиеся ей в наследство от лучшего, военного поколения, которое почти до всего дошло своим умом. Она решительна, неглубока, цинична, нетерпелива, бунтарски настроена и пуста. Мне такая молодежь не нравится.
6
Все мои книги можно разделить на сжатые и растянутые. «По эту сторону рая» и «Гэтсби» были сжатыми, «Прекрасных, но обреченных» и «Ночь» я хотел сделать глубже и объемнее, а в результате обе можно было бы сократить по крайней мере на четверть, особенно «Ночь» (я их примерно на столько и сократил, но оказалось, что все равно мало).
7
За два с половиной месяца, что я здесь, я продвинул роман на 20 000 слов и написал рассказ. Учитывая, в каком положении я нахожусь последние годы, это для меня высшее достижение. Расплачиваться за него пришлось обычной моей нервной депрессией и пьянством до той степени, когда на меня может с презрением смотреть последний мальчишка-официант в бистро.
8
Этот год начался вяло; я чувствую какой-то проклятый застой, ни к чему нет интереса, а уж мне-то должно бы хотеться работать и работать, хотя бы для того, чтобы не думать.
9
Как бы мне хотелось, чтобы мне опять было 22 и я снова мог бы драматически переживать свои невзгоды и извлекать из них лихорадочное наслаждение. Помните, я тогда все говорил, что хочу умереть в 30 лет,— что ж, мне уже 29, а желание это не прошло.
10
Я переживаю скверное время, потому что пять месяцев бездельничал и очень хочу вернуться наконец к работе. Безделье внушает мне особенно злую тоску, пусть это и покажется нелепым. Третий мой роман, если я его когда-нибудь напишу, несомненно, будет мрачен до полной безнадежности.
11
Если не пью, я совсем одинок — пытаюсь работать, или просто извожу себя, или читаю детективы и сам себе доказываю, что человек в моем состоянии, да еще никогда не умевший, если нужно, помолчать, никому не может быть приятным собеседником. Но, напившись, я заставляю их всех расплачиваться, расплачиваться, расплачиваться…
12
У меня теперь выработалась такая манера: часам к 11 я напиваюсь до того, что перестаю владеть собой, из глаз хлещут слезы, а может, и не слезы, а лишний джин; я собираю вокруг себя всех, кому это интересно, и рассказываю, что никто меня в мире не любит и я тоже никого не люблю — и Зельду не люблю, и всю слушающую меня компанию.
13
Америка настолько упадочна, что ее гениальные дети прокляты еще в утробе матери. Вы можете назвать хотя бы одного американского художника, кроме Джеймса и Уистлера (а они жили в Англии), который не умер бы от алкоголизма?
14
Хочется с пятью-шестью друзьями закатиться куда-нибудь подальше и выпить так, чтоб небу стало жарко, только мне теперь все внушает отвращение: и жизнь, и литература, и такие разгулы.
15
Нанялся бы матросом или придумал для себя другое занятие, связанное с грубой работой, потому что ужасно устал от той дряблости, полуинтеллигентности и расслабленности, которую мне приходится делить со своим поколением.
16
Все мои книги — сплошное сожаление, что я не стал таким хорошим, каким намеревался быть (а хорошим, к твоему сведению, называют сейчас такого человека, который мухи не обидит, но во имя светлых идеалов истребит сотни тысяч себе подобных, то есть существо «совестливое», а совестливым, в свою очередь, считают того, кто не боится в лунную полночь предстать перед собственным Высшим судом).
17
Все, что я думаю о писательском ремесле, можно выразить одной фразой. Писать нужно для молодежи собственного поколения, для критиков того поколения, которое придет на смену, и для профессоров всех последующих поколений.
18
«Четыре нокдауна» — первый рассказ, написанный мною. Я сочинил его как-то вечером с отчаяния: передо мной лежала кипа отказов из издательств, и, чтобы поправить свои финансовые дела, я написал так, как хотелось издателям журнала. Благожелательность, с которой рассказ был встречен читателями, меня сильно озадачила.
19
В своем мировоззрении, господин Хиббен, я — последователь Теодора Драйзера и Джозефа Конрада и считаю, что жизнь слишком груба и безжалостна к сынам человеческим.
20
Только работа дает мне ощущение счастья — ну, может быть, еще стаканчик от случая к случаю, но и то и другое — роскошь, а расплачиваешься за нее похмельем, физическим и душевным.