На платформе Kion выходит «Вертинский» Авдотьи Смирновой — байопик великого русского шансонье, которого сыграл Алексей Филимонов («Еще один год», «Большая поэзия»). Жизнь Вертинского рассказана через его главные песни: восемь серий — восемь песен
Фото: Первый канал
Фото: Первый канал
Русский биографический сериал — уже давно не жанр, а диагноз: постановщики, которым искренне наплевать и на героев, и на минимальную достоверность, в лучшем случае экранизируют за оставшиеся от бюджета копейки статьи из «Википедии». В худшем: Есенин пьет на брудершафт с Чкаловым, в то время как, спрятавшись под столиком, Сталин с Вольфом Мессингом совращают Любовь Орлову.
«Вертинский» Авдотьи Смирновой — не сериал, а полноценный фильм, несмотря на восьмичасовой формат,— отменяет все, что снято в России о судьбах людей в омуте ХХ века. Отказавшись от унылого потока жизнеописания, Смирнова просто — настолько просто, что до нее никто не додумался,— структурирует жизнь героя через его песни. Восемь серий — восемь песен: от «Кокаинетки» до «Доченек» — восемь вех судьбы Вертинского.
Ни в коем случае не жертвы своего времени, и тем более не победителя непобедимых исторических сил, и, страшно сказать, даже не гения, а «просто» шансонье, но доброго и любимого режиссером за его доброту человека, оказавшегося, как десятки миллионов современников, участником и соучастником века. Мировых и гражданских войн, «бреда Разведок, ужаса Чрезвычаек», морока эмиграции, угара надышавшихся эфиром межвоенных лет Парижа, снятого так, что «Клуб „Коттон"» закачается, и Берлина, в свою очередь снятого так, что со Смирновой почтительно раскланяется сам Фриц Ланг, не говоря уже о Бобе Фоссе.
Фото: Первый канал
Фото: Первый канал
Фото: Первый канал
Фото: Первый канал
Фото: Первый канал
Фото: Первый канал
Фото: Первый канал
Оказывается (для русского кино это такой сюрприз), визуальная роскошь может сочетаться с чувственной, атмосферной достоверностью эпохи. А увлекательность интриги с безоглядной беспощадностью крови и любви, неважно — гетеро- или гомосексуальной (одно из откровений фильма — Геннадий Смирнов в роли гея Полякова, аккомпаниатора Вертинского).
Вертинский (Алексей Филимонов) Смирновой — Пьеро не только на сцене, но и в жизни. Вечно влюбленный, вечно пытающийся накормить вечно голодных (еда, о еда, один из выразительнейших лейтмотивов «Вертинского») Коломбин ХХ века, за одну из которых он принимает даже преуспевающую Марлен Дитрих (Виктория Исакова), и вечно получающий пощечины. Но одновременно — и как бы помимо своей воли — он и Пьеро, и Арлекин.
«Вертинский» — не байопик, а классический плутовской роман, который историки литературы трактуют как сниженное отражение странствий средневекового рыцаря. Что ж, экранный Вертинский именно рыцарь, вынужденный, идет ли речь о добыче кокаина в Москве 1915 года или выживании в голодном Константинополе 1923-го, выступать в роли изобретательного плута, этакого Братца Лиса. А ХХ век — новое Средневековье.
Плутовской роман швыряет героя из огня да в полымя. Из братского удушья богемы в смрад и кровь фронтового санитарного поезда. Из простреливаемой шальными пулями уличных боев Москвы 1917 года, кажущейся хрупкому интеллигенту красным адом, в неподдельный ад «белого террора» на Юге России. Из голодной и пьяной фантасмагории галлиполийских лагерей врангелевской армии в жуликоватый карнавал Константинополя. Из румынской тюрьмы в криминальный гламур Парижа, упивающегося зрелищами публичных казней на гильотине. А оттуда — докопались до низа, снизу постучались — в берлинский баухаус, сквозь щели которого прет в мир абсолютное, мохнатое зло нацизма. Далее — везде.
Авдотья Смирнова даже в самые бурлескные моменты эпопеи, богатой на отменные гэги, демонстрирует абсолютный исторический вкус, чувство эпохи, ставившей перед нежными Пьеро выбор: «большевизироваться» или призывать чуму на оба — фашистский и большевистский — дома, становясь тем самым на сторону чумы.
Метафизическую упорядоченность бреду эпохи придает сквозной персонаж Бурковской (Анна Михалкова, окончательно определившаяся как ведущая российская актриса): сначала белогвардейской карательницы, потом двойного агента кутеповского террористического подполья и ОГПУ. Специалисты по волшебной сказке назвали бы ее трикстером — плутоватым посредником между мирами, провокатором и резонером-демагогом, повелителем хаоса. Персонаж Михалковой — скажу как эксперт в области межвоенной конспирологии — абсолютно правдоподобен именно в силу своей неправдоподобности. Как абсолютно правдоподобен в силу своей мощной фантасмагоричности и сам фильм об «усталом старом клоуне» с картонным мечом, тщетно поющем глухой к нему эпохе о том, что «даже светлые подвиги — это только ступени в бесконечные пропасти — к недоступной Весне!».
Kion, с 13 сентября