Крах среди ясного неба
Игорь Гулин об «Июльском дожде» как прощании с оттепелью
В прокат выходит отреставрированный шедевр Марлена Хуциева «Июльский дождь» 1966 года — светлый и отчаянный фильм о финале оттепели
«Июльский дождь», 1966
Фото: Мосфильм
«Июльский дождь», 1966
Фото: Мосфильм
В послевоенном советском кино есть ряд больших мастеров — тех, чье величие не надо доказывать ни себе, ни миру: Тарковский, Герман, Климов… Марлен Хуциев входит в этот ряд и чем-то трудноуловимо отличается от остальных его фигурантов. У тех есть легко описываемое место в каноне — та мера, которой измеряется их кино и которой оно меряет зрителя: метафизика у Тарковского, хаос истории у Германа, нестерпимый аффект и пафос у Климова. У фильмов Хуциева будто бы нет такого порога вхождения. Они легко впускают зрителя в себя, обволакивают и очаровывают. Самое важное происходит потом, и об этом потом сложно говорить. Оно требует сосредоточенности и мужества, будто бы несовместимых с воздушной красотой его картин. К «Июльскому дождю» это относится в первую очередь.
«Дождь» обычно вспоминают парой с «Заставой Ильича». Сам Хуциев иногда называл их дилогией. Второй фильм и правда похож на первый, так что современники считали, что автор повторяется. Надо приглядеться, чтобы понять, насколько он отличается. Здесь важно многое. Вместо романтика и денди Шпаликова Хуциев взял в соавторы сценария Анатолия Гребнева. Тот был на 15 лет старше, не был бунтарем и новатором. Наоборот, это был вполне «нормальный» советский драматург, но обладавший особым чувством меланхолии, разъедавшей все его самые правильные сюжеты. Вместо полетов камеры Маргариты Пилихиной по улицам, комнатам и лицам в «Заставе» — в «Дожде» долгие проходы оператора Германа Лаврова. Часто камера застывает, и статичные кадры становятся почти мучительными. В «Дожде» герои больше не читают и не слушают чужие стихи. Только напившийся Женя бормочет в трубку Пастернака: «Легко проснуться и прозреть, словесный сор из сердца вытрясть…» — и ясно, что ни у кого этого не получится.
Несмотря на свой лирический тон, «Застава Ильича» — не идиллия. Это рассказ о сомнении и испытании. В «Июльском дожде» испытание провалено. Крах поколения свершился поразительно быстро. Отсюда — стремительное старение, которое часто отмечают: фильмы сняты почти без перерыва, но в 1964 году героям двадцать, а в 1966-м — сразу тридцать.
Фото: РИА Новости
Фото: РИА Новости
Фото: Мосфильм
Это крах моральный: Володя выбирает карьеру вместо профессиональной честности — соглашается подписать работу именем научного руководителя. Вроде бы пустяк, но включается память о страшном эпизоде «Заставы», когда работающего в НИИ героя начальник подбивает стать сексотом (в прокатной версии, «Мне двадцать лет», этот сюжет был превращен в служебную интригу, но мрачные тона оставались).
Это крах любви — у павшего человека невозможно счастье. Лена уходит от Володи, но вряд ли к невидимому Жене. Тот, кажется, и сам не хочет с ней встречаться, предпочитая ночные разговоры по телефону. Встреча создаст отношения, которые уже невозможно представить чистыми, разрушит их маленькую и нелепую утопию.
Это крах веры, о котором нельзя было сказать открыто. Он — фигура умолчания. «Застава» заполнена знаками коммунистического идеала, воскрешение которого было ставкой оттепели: знаменитый пролог с красноармейцами, смена караула у Мавзолея, страстный монолог про святость песни «Интернационал», «Сентиментальный марш» Окуджавы. Во второй картине дилогии всего этого просто нет, революция исчезает без следа. Это полное отсутствие идеологии заставляло многих видеть в «Июльском дожде» фильм абсолютно европейский, избавленный от пут официоза ради чистой человечности. На деле здесь не освобождение, а утрата.
Поэтому неизбежен и крах дружбы. Дружба героев «Заставы» держалась общей верой. Они шутили циничные шутки, но треп этот был прививкой от пафоса. Теперь он стал просто трепом — пустыми фразами, которые стыдно договаривать до конца. Персонажи проводят время вместе, чтобы не быть одним, им скучно и плохо. Поэтому Лена все время хочет уйти.
Наконец, это крах искренности — главного модуса оттепельного искусства. Она превращается в фальшь. Поэтому невозможно настоящее высказывание. И фильм Хуциева ничего не рассказывает. Грустная история дается даже не намеками, а минутными всполохами сюжета. При первом просмотре ее можно просто не заметить. (Можно сравнить «Июльский дождь» с поздними вещами Шпаликова, разыгрывавшего кризис человека 60-х в историях вполне связных: сначала в собственной «Долгой счастливой жизни», потом — в сценарии к «Ты и я» Шепитько.)
Фото: Киностудия им. М. Горького; Первое творческое объединение
Фото: Киностудия им. М. Горького; Первое творческое объединение
Именно здесь, как ни странно, объяснение тому, что фильм этот настолько прекрасен. Хуциевский кинематограф скорее поэтический, чем интеллектуальный, слишком въедливый анализ его выглядит насилием. Тем не менее можно попробовать кое-что в нем прояснить.
В мире Хуциева действуют три силы. Первая из них — человек, личность. Вторая — идеал, родина которого — история: революция, война и настоящий день как их законное продолжение. Третья — мир, пространство, воздух — не фон событий, а живущая своей жизнью великолепная стихия. Верность идеалу делает человека полноправным жителем, соучастником мира. Герои хуциевской дилогии 60-х проходят проверку этой верности. В «Заставе Ильича» они выдерживает ее, в «Июльском дожде» — нет.
Так судьбы человека и пространства расходятся, и последнее живет своей жизнью. «Июльский дождь» наполнен образами рая — леса, моря, невозможно красивой Москвы. Но, находясь рядом с ними, в своей маяте и скуке персонажи больше не причастны этим чудесам. Между людьми и миром — зияние, место утраченного идеала.
Обитательница этой прорехи — героиня Евгении Ураловой, Лена. Она не принадлежит до конца ни павшему социальному миру, ни невинному миру пространства, но зависает между ними. И здесь еще одно важное отличие от «Заставы». Там в центре сюжета было трое молодых мужчин. Они преследовали женщин, бегали от них, восхищались ими. В центре «Июльского дождя» — женщина.
Начиная с дебютной «Весны на Заречной улице» женщина в мире Хуциева — существо немного другой, чем мужчина, природы. У нее особенное, естественное родство с идеалом — не через историю. И сама она может служить к нему проводником — ренессансной Беатриче. В «Июльском дожде» эта метафора становится профессией героини. Она работает в типографии, печатающей репродукции классических полотен и буквально живет среди образов идеала. Этот вроде бы эксцентричный мотив хуциевского фильма на самом деле пророческий: репродукции шедевров Ренессанса станут неотъемлемой частью вещного мира застоя, чем-то вроде маленьких окон в идеальный мир для безнадежно потерянных героев кинематографа 1970-х.
Но для героев 1960-х — ни для Володи, ни для Жени, ни для остальных — Лена уже не может играть эту спасительную роль. «Июльский дождь» — мистерия развода между мужчиной и миром. Персонаж Юрия Визбора, испошлившийся романтик Алик, поет окуджавовское «Куда ж мы уходим, когда над землею бушует весна», и строки эти получают новый отчаянный смысл.
Лена — свидетельница этого развода. У нее особое, отличное от других героев место не столько в сюжете, сколько в пространстве фильма. Несколько раз на протяжении картины она напряженно, почти навязчиво оглядывается в камеру. Эта встреча взглядов — прощание.
«Июльский дождь», 1966
Фото: РИА Новости
«Июльский дождь», 1966
Фото: РИА Новости
«Июльский дождь» кончается странной счастливой сценой. Казавшиеся почти антагонистами Лена и Алик оба оказываются на Красной площади — на праздновании 9 Мая. Память войны и победы у Хуциева — единственное оставшееся для человека место непререкаемой правды. Этот опыт нельзя предать, как можно предать революцию, но его нельзя и длить в настоящее.
Следующая работа Хуциева, телевизионный «Был месяц май», будет бегством в это чистое и страшное военное прошлое. Свой первый кинофильм после «Июльского дождя» он снимет через 17 лет. В «Послесловии» камера с трудом покидает пределы квартиры; двое героев ждут женщину, свою жену и дочь, но та так и не появляется. Ничего нельзя изменить. Над поколением шестидесятников, в судьбе которого «Послесловие» ставит точку, уже давно произнесен приговор. Он вынесен в «Июльском дожде» — без жалости и без ярости, с небесной ясностью, не дозволяющей апелляции.
В прокате с 25 марта
