— Вам сейчас многие завидуют, ведь каждому хочется в один день проснуться знаменитостью. С вами это произошло, вы, так сказать, вытянули счастливый лотерейный билет. Ну и как, стоит мечтать о таком успехе?
— Выиграть в Венеции и купить лотерейный билет — разные вещи. За билет ты заплатил 30 рублей, стер защитное покрытие и узнал, выиграл или нет. А для победы в Венеции требуется очень много трудиться. У выигранной мной медали есть обратная сторона. Сейчас я не принадлежу себе. Я боюсь, что даже когда исчезнет информационный повод, когда пройдет премьера, я не смогу принадлежать себе уже в силу каких-то виртуальных причин. Более того, из-за чудовищного ритма жизни меня стало иногда заносить. Я стал допускать ошибки и говорить то, что не следует.
— В любом случае приятные моменты у вас были. Что вас во время Венецианского фестиваля больше тронуло — легендарная овация, длившаяся 15 минут после окончания фильма, или сама церемония награждения?
— Самым важным был день премьеры фильма, 3 сентября. На фестивале было много слухов, нам много разного говорили разные люди. Настоящее признание было тогда, когда люди встали и начали аплодировать. Этим уже было сказано все. Мы понимали, что это триумф, победа. Потом я, правда, подумал, что в конкурсе участвует двадцать фильмов. Возможно, что все эти картины зритель встречал именно так. Но в момент, когда мы слушали эту овацию, все мы были в восторге.
— Вы можете сравнить свой фильм с другими картинами, показанными в Венеции?
— Нет, потому что у меня не было возможности ничего посмотреть.
— Какую нишу в фестивальном кино занимает "Возвращение"?
— Здесь мне трудно судить. Потому что я есть этот фильм, я он и есть! Невозможно говорить о себе. Мне тяжело абстрагироваться, взглянуть на него со стороны. Ведь я два с половиной месяца монтировал эту картину по семь часов в день, а потом приходил домой и ночью отсматривал дубли следующего эпизода. Ну как я могу отстраниться от этого? Ведь я все в нем досконально знаю, каждый звук, каждый призвук, каждое эхо, каждый поворот камеры, каждый прищуренный глаз, каждую травинку.
— Насколько я знаю, вы наотрез отказываетесь говорить об идейном содержании вашего фильма?
— Я в какой-то момент принял это принципиальное решение, и очень этому рад. Представьте, что мы с вами стоим на выставке картин, я художник, а вы зритель. И я подвожу вас к своей картине и начинаю рассказывать, что на ней: "Вы видите, там есть такая перспектива, и вот там сидит человек, а знаете, что означает этот человек? Ведь это не просто человечек, посмотрите, на кого он похож". Это же будет неправильно и глупо. В кино то же самое, каждый должен понимать то, что может, или то, что хочет.
— Ваш фильм высоко оценили европейские критики и зрители. Картину даже выдвинули на "Оскар". Русскому зрителю она понравится? "Возвращение" вписывается в наш менталитет?
— Вполне. Меня в Америке один киномеханик спросил: "Я очень много кручу русских фильмов. Скажите, почему русское кино всегда плохо кончается? Почему у вас везде такой трагизм? Вы что не можете снять кино со счастливым концом?" Думаю, действительно, такое мировоззрение нам близко. Русский человек живет в постоянном преодолении. Он всю жизнь выживает, преодолевает, поэтому идея, артикулированная Достоевским, что "в страдании жизнь", для нас и для нашего кино совершенно справедлива. Мы привыкли страдать, нам это приносит даже удовольствие. Я это со знаком плюс говорю. Я сам такой же, и фильм мой вполне в нашу культурную традицию вписывается.
— В вашем фильме все кончается хорошо или плохо?
— "Возвращение" — это не просто частная история человека, который погиб. Дело не в том, что его должно быть жалко. Это закон жизни, это ее мистерия. В фильме происходит то, что всегда происходило и всегда будет происходить в реальности. И термины "это плохо" или "это хорошо" в данном случае не совсем уместны. Так и есть, так должно быть, так всегда будет.