будни
Вчера в Моздоке на месте взорванного террористом-смертником госпиталя (Ъ рассказал о теракте 2 августа) завершились спасательные работы. По официальным данным, в развалинах нашли 50 погибших и еще 80 раненых. Похороны первых погибших прошли в тот же день. Хоронили врача, застигнутого взрывом прямо в операционной. С подробностями из Моздока — ОЛЬГА Ъ-АЛЛЕНОВА.
"Там нечего снимать, ребята"
— Стой! Проезд запрещен! — кричит немолодой майор на контрольно-пропускном пункте у въезда в Моздокский район.— Особое распоряжение — в город пускать только местных, с моздокской пропиской. У вас моздокская? Тогда до свиданья.
На обочине собралось несколько машин, мужчины-кавказцы сидят прямо на земле уже несколько часов. Они ехали в Моздок из соседней Кабардино-Балкарии, чтобы проведать родных.
Мы пытаемся объяснить майору, что направляемся в командировку, но тот, внимательно изучив наши удостоверения, только качает головой: "Город закрыт. Чтобы проехать, нужно получить разрешение из Владикавказа, от министра". "Но не могу же я сейчас поехать во Владикавказ! И вообще у меня договоренность с мэром города Адамовым, можете ему позвонить",— на ходу сочиняю я. Я знаю, что звонить в час ночи майор никому не будет. Наконец, связавшись по рации с городской милицией и передав мою историю, майор открывает шлагбаум. Мужчины, сидящие на земле, с завистью смотрят нам вслед.
На улицах города — ни души, в окнах домов темно, не работает ни одна торговая точка, а в нескольких местах выставлены патрули. Только у госпиталя, точнее, там, где он был, раздается шум и чьи-то выкрики. То, что мы видим, похоже на сцену из фантастического фильма: остов здания и руины вокруг освещены бледным, искусственным светом. Маленькие темные фигуры движутся, как в замедленной съемке. Это спасатели осторожно разгребают завалы и пытаются спасти хоть кого-то еще. Но спасать больше некого, последнего живого извлекли еще прошлой ночью. Дорогу преграждают три солдата с автоматами: "Дальше нельзя". Подходит капитан с сильно блестящими глазами.
— Там нечего снимать, ребята, поверьте,— говорит он тихо.— Там даже тел нет, просто потихоньку вывозят мусор. Если попадается человеческий фрагмент, работа останавливается. Смотришь и не веришь, что это от человека осталось. И так всю ночь.
Капитана зовут Андрей. Он бы пропустил нас, но у него приказ. Андрей служит в Моздоке по контракту уже пять лет. В госпитале у него остался друг.
— Он лег подлечиться, а потом в отпуск собирался,— говорит капитан.— Этот госпиталь считался лучшим, все стремились сюда попасть. Я за друга был рад, у него старая контузия, и здесь ему обещали помочь. Его еще вчера нашли, под средним слоем.
Госпиталь располагался на небольшой территории бок о бок с картонной фабрикой. Здесь вообще было мало места. Отделения были переполнены, и поэтому недавно рядом с основным корпусом построили инфекционное отделение из металлопласта и дерева. Именно в этом здании, которое от взрыва буквально сложилось как карточный домик, почти все уцелели. Из основного кирпичного корпуса спасли только тех, кто был на четвертом и третьем этажах.
— Первые часов пять стоны прямо из-под земли шли,— задумчиво говорит капитан Андрей.— А потом стихло. Все умерли. А там еще человек 15 должно находиться. Только собаки уже ничего чуют.— Помолчав, Андрей добавляет: — В Чечне такого не видел. Огромный черный гриб поднялся и все похоронил. Я, кажется, только здесь и понял, что такое война.
— Товарищ капитан,— отозвали Андрея два солдата.— Был же приказ с журналистами не разговаривать.
Капитан махнул рукой и пошел прочь.
"Оглянулась, а сзади ничего нет — все четыре этажа исчезли"
К утру из городской больницы, куда больше суток поступали раненые из госпиталя, эвакуировали всех тяжелых. Их увезли в ростовский госпиталь, в госпиталь имени Бурденко в Москву и в военно-медицинскую академию Санкт-Петербурга. В моздокской больнице осталось несколько человек. Их мы нашли в травматологическом отделении. Медсестра Марина Магомедова устроилась в госпиталь, в терапевтическое отделение, год назад, чему радовалась вся ее семья. Теперь семья радуется тому, что Марина выжила; у девушки несколько переломов и ушибы позвоночника.— Я на четвертом этаже была,— рассказывает она.— Что-то меня тряхнуло, оглянулась, а сзади ничего нет, пустота. Все четыре этажа исчезли. Я кинулась куда-то вперед и провалилась. Очнулась от боли. Кирпичи на лице, руками пошевелить не могу. Рядом санитарочка наша оказалась, ее не сильно придавило, она кое-как выбралась, лицо мне освободила, чтобы дышать я могла, и побежала за помощью. Привела ребят из рабочей команды — это мы так срочников называем, которые в госпитале все чинят и ремонтируют. Они меня вытащили, поймали какую-то машину и отправили в больницу.
Я спрашиваю у Марины, кто виноват в том, что произошло.
— Я не знаю, кто виноват,— говорит она.— Никто не думал, что это может случиться с нами. Мы ведь никому зла не сделали. Мы людей лечили.
— Мы тут уже десять лет мучаемся,— говорит Вера Митяева.— Как началась первая война, так и пошло: убийства, похищения. Но такого еще не было. Весь город в трауре, у всех кто-то да был в госпитале.
Вера почти не пострадала, потому что за полчаса до взрыва вышла из госпиталя погулять.
— Я на лавочке сидела,— вспоминает она.— Вижу, "КамАЗ" мчится прямо на меня. Он резко свернул направо, на огромной скорости врезался в ворота, и я на земле оказалась. Помню только, что за рулем мужчина был, кавказец, в белой рубашке. И лицо у него было странное. Пустое.
"Если бы стояли заграждения, мы не довозили бы этих мальчишек до операционного стола"
Весь вчерашний день у госпиталя стояли люди. Те, кто здесь работал, и те, у кого здесь лечились родственники. Люди не отрываясь следили за тем, что происходит за воротами, во дворе госпиталя. Многие не верили, что больше никогда не придут сюда на работу. Медсестра Наталья Порошина не уходит домой уже вторые сутки. Говорит, что госпиталь — это ее жизнь. Она проработала здесь много лет.
Из ворот в сопровождении высокого военного выходит молодая девушка с пыльными руками и пыльными папками. Лицо она закрыла руками, плечи трясутся. Катя Назаренко работала в госпитале бухгалтером, теперь она вместе с военными ищет финансовую документацию, без которой нельзя выдать работникам зарплату и пенсии.
Кате всего 19 лет. Вечером в пятницу ее вызвали на работу: забыли выдать расчет солдату-дембелю. Чтобы девушка освободилась пораньше, ей помогал госпитальный программист Сергей Тарануха, срочник из Сургута. Катя закончила около семи, и Сергей отвез ее домой. А сам вернулся к своему компьютеру. Через десять минут раздался взрыв. Сергея до сих пор не нашли. Его родители, совсем молодая пара, неделю назад приезжали проведать сына. Привезли хороший телефон для медчасти, чтобы сын мог дозвониться. Теперь в глаза этой паре трудно смотреть. Их уже несколько раз возили в морг, куда поступают тела и то, что от них осталось, но своего сына они так и не опознали.
Плечи у Кати по-прежнему вздрагивают. Высокий военный, командированный из Ростова какой-то финансовой службой, просит ее собраться.
— Нам очень нужна ваша помощь,— растерянно произносит он.
Мама Кати Елена Назаренко, машинистка из медчасти, говорит, что в полдень будут хоронить двух пациентов госпиталя и одного врача, Андрея Кнышенко. С врачом пойдут прощаться все сотрудники госпиталя. Только она не пойдет.
— Я его помню веселым и добрым, он для каждого находил доброе слово,— плачет женщина.— Я не хочу видеть его мертвым.
Вечером в пятницу травматолог Андрей Кнышенко, хирург Александр Дзуцев, ординатор Арсен Абдуллаев и еще несколько медсестер и врачей делали сложную операцию в операционном блоке на втором этаже. Взрыв застал их, когда операция уже подходила к концу. Никто не выжил. Когда спасатели разгребали нижние слои завалов, увидели руки в резиновых перчатках и кусочек халата. Крикнули, что нашли врача. Это было тело хирурга Дзуцева. Спустя несколько часов нашли остальных.
Я спросила у женщин, за что арестовали их командира, начальника госпиталя подполковника Артура Аркеляна. И услышала, что ни за что.
— Он только 3 июля принял должность,— говорит Елена Назаренко.— Все ходил и говорил, что ему здесь что-то не нравится, а что — не поймет. А до него командир был, тому вообще "героя" надо дать, столько жизней он спас. Две войны, контузии... Он госпиталь поднял, все тут перестроил, переделал.
— Почему же не выставили бетонные заграждения на въезде? — спрашиваю я.— Тогда бы не было такой трагедии.
Несколько женщин, услышав мой вопрос, подходят ближе и объясняют:
— Вон там, рядышком, на поле, садятся вертолеты, которые обычно привозят тяжелых раненых. Наши "скорые" забирают раненых и мчатся в госпиталь. Если бы на дороге стояли какие-то заграждения, мы просто не довозили бы этих мальчишек до операционного стола. Сколько жизней спасли эти считанные минуты! И еще многих везут с черепно-мозговыми ранениями, а с таким раненым машину качнет пару раз — и человек умрет.
Это они говорят о "лежачих полицейских", которые также должны быть у госпиталя.
Есть и другая проблема — госпитальной дорогой пользуются "КамАЗы" с расположенного неподалеку кирпичного завода. Говорят, что эта дорога для них самая удобная, и здесь машины, как правило, едут на большой скорости. И еще говорят, что предыдущий командир госпиталя не раз поднимал вопрос о запрещении проезда по этой дороге. Сотрудники госпиталя считают, что власти просто "нашли крайнего в этой истории".
— Разве командир виноват, что в город спокойно заезжают "КамАЗы", груженные взрывчаткой? — спрашивают они.— И разве он виноват в том, что эта проклятая война идет? Ну не можем мы бетонными блоками от всего мира отгородиться! Мы не свои жизни сюда пришли спасать, а чужие.
"Тебя в Кабуле спасли, а его в Моздоке не спасли"
Хоронить врача Андрея Кнышенко поехали почти все, что выжил в госпитале.— Вон тот врач, хирург, друг Андрея,— показали мне на темноволосого мужчину.— Его Эрик зовут. Они с Андреем были не разлей вода. Все время над всеми шутили, с ними легко и весело было.
Эрик взял нас в свою машину. Когда у него зазвонил телефон, он сказал самым будничным голосом: "Я к Андрюше", как будто ехал к Андрюше в гости. Сидящая рядом со мной девушка всхлипнула. Больше Эрик не сказал ни слова. Мы прошли за ним во двор аккуратного дома, где живут родители жены Андрея Кнышенко. Сам Андрей приехал в Моздок с Украины, но хоронить его решили здесь. Во дворе у закрытого гроба сидели недавно приехавшие родители и брат погибшего. Мать обнимала гроб руками и просила, чтобы сын забрал ее к себе. Муж о чем-то ее просил, но она плакала еще сильнее:
— Ну не могу я молиться, ничего я не могу.
Ветер задул свечу у траурного портрета, с которого смотрело симпатичное молодое лицо. Пришел священник в белом, отслужил за упокой. Кто-то снова зажег свечу. Рыдания стали тише, на лице у матери появилась обреченность. Она обняла сидящего рядом старшего сына и сказала удивленно:
— Тебя в Кабуле спасли, а его в Моздоке не спасли.
И снова обняла гроб.
Андрея Кнышенко похоронили на старом моздокском кладбище. Наверное, это правильно. В этом городе он лечил и спасал людей, и здесь его все любили. Значит, на его могиле всегда будут цветы.
ОЛЬГА Ъ-АЛЛЕНОВА, Моздок