Во Флоренцию со своим ренессансом

Московский Музей Анатолия Зверева (Музей AZ) завершил выставочную трилогию, сопоставляющую кинематограф Тарковского и советское неофициальное искусство 1960–1980-х. Выставка, посвященная «Солярису», развернута с невероятным размахом на площадке, для музея совершенно новой и притом заграничной,— во флорентийском Фонде Дзеффирелли. Рассказывает Сергей Ходнев.

Образцовые позднебарочные фасады палаццо Сан-Фиренце трудно не заметить — дворец стоит почти на площади Синьории. Когда-то там размещалась семинария, потом суд, а с прошлого года обитает Фонд Франко Дзеффирелли, для которого выставка из Москвы — пилотный международный выставочный проект. Само выставочное пространство соответственное: это встроенная в комплекс палаццо бывшая церковь размером эдак примерно с петербургскую Мальтийскую капеллу Кваренги (и тоже с высоким цилиндрическим сводом). Ее пространство теперь затенено, так что декор XVIII века едва выступает из сумрака, и почти во всю длину нефа, повторяя круглящуюся линию свода, выстроена сомасштабная ему конструкция, огромный цилиндр с проемами. В одном конце нефа рдеет и пылает космическая видеоинсталляция Платона Инфанте, в другом светятся импозантные кадры из «Соляриса» (и со съемочной площадки «Соляриса»), звучит откуда-то фа-минорная хоральная прелюдия Баха в обработке Артемьева, а под сводом тихо плавают в тумане хоры стройные светил. То есть все мы, конечно, знали, что будничное развешивание живописи в рядочек — это не про Музей AZ. Но такого, как эта выставка, задуманная арт-директором музея Полиной Лобачевской и спродюсированная его руководительницей Наталией Опалевой, в практике зверевского музея еще не было.

Хотя сама кураторская идея за этой гигантской инсталляцией, огромной и предельно наглядной, как будто бы совсем простая. У Тарковского космические странники брали с собой на борт Брейгеля, рублевскую «Троицу» и Венеру Милосскую. Ну а тут в предполагаемом космическом корабле — советские художники шестидесятых-восьмидесятых. В первой из выставок «трилогии Тарковского» музей сопоставлял «Сталкера» и искусство Петра Беленка, во второй — «Андрея Рублева» и Дмитрия Плавинского, теперь же показывает 12 художников из своего собрания. «Головы» Владимира Янкилевского и гуаши Владимира Яковлева, «Срезанное лицо» Олега Целкова и сюрреалистические пейзажи Юло Соостера, постмодернистские миражи Дмитрия Плавинского и неокубизм Владимира Немухина, бронзы Эрнста Неизвестного и кувшины Дмитрия Краснопевцева, коллажи Петра Беленка и Лидии Мастерковой, абстракции Франциско Инфанте и самого Анатолия Зверева. Общим счетом 34 не всегда громкие работы (плюс, правда, еще видеоарт по их мотивам, который демонстрируется на круглых экранах-«иллюминаторах»). Зато в настолько торжественном выставочном контексте, что естественным образом приходит в голову тоже торжественное определение, которое Музей Зверева любит применять к своему любимому искусству,— «советский ренессанс».

Здесь есть, конечно, некоторая сложность. «Ренессанс» — это о высоком оптимизме, радостных поисках прежней гармонии и упоении «истинным античным вкусом и первой чистой сладостью» земной любви. Вдобавок «ренессансы» средневековой Европы и Византии — не только развороты в сторону классического искусства, это каждый раз очередная гальванизация имперской идеи со смутным ощущением, что державный Рим, хоть старый, хоть новый, как раз и есть гарант возрождения. (Да и флорентийское Возрождение все-таки заигрывало с имперским мифом — для города Медичи было важно, что основал его именно Цезарь.) Проблематика советского андерграунда, конечно, постренессансная; если глядеть через вёльфлиновские очки, тут слишком много неустроенности, неустойчивости, тревоги — а это симптоматика скорее уж барочная. Как барочны по природе своей и одержимость космическими исследованиями, и — если вспоминать Лема — сам жанр научной фантастики. Неудивительно, что с атмосферой флорентийского позднего барокко, тяжелого и уже упадочного, двойной оммаж Тарковскому и художникам-нонконформистам все же резонирует.

К тому же при всей зачарованности кинематографом Тарковского те ощущения, которые выставка вольно и невольно вызывает в зрителе, скорее театральные. Наверное, это по-своему логично. В конце концов, достаточно вспомнить, что выставка о «Сталкере» проходила в московском «Электротеатре», а выставка об «Андрее Рублеве» — в Театре наций. В этом смысле посвящение «Солярису» в музее итальянского классика не только кино, но и театра — закономерный финал беспримерной выставочной эпопеи.