гастроли опера
В рамках обменных гастролей двух Больших театров — варшавского и московского — зрители познакомились с оперой национального польского классика Станислава Монюшко "Страшный двор". В числе тех, кого одарили бесплатным билетом в партер, оказалась ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ.
Вообще-то гастроли заезжих трупп, особенно выступающих на сцене Большого театра, обычно сопровождаются громкой рекламой. Но на сей раз Большой то ли денег на рекламу пожалел, то ли сознательно не стал привлекать внимание к набирающему обороты варшавскому театру-конкуренту — на "Страшный двор" билеты раздавали бесплатно. Причем не то чтобы на ярусы, а прямо в партер или бельэтаж.
Собранному таким образом залу долго было не до музыки: первый акт сопровождали шуршание шоколадной фольги и громкие пенсионерские комментарии: "Ой, братья-то не хотят жениться... Ой, а это две сестры, какие хорошенькие". Начав потреблять классическую польскую оперу, словно провинциальную оперетку, только к началу второго акта народ понял, с чем имеет дело.
"Страшный двор", сперва чем-то напомнивший "Свадьбу в Малиновке", постепенно заполняли моцартовские ансамбли и вердиевские стретты. Вперемешку с мистикой гоголевского "Вия" и простосердечием персонажей его же "Диканьки" все это складывалось в панораму зрелого национального стиля. Рядом с постмоцартовскими колоратурами — шикарные мазурки. Романтический спутник девичьей ворожбы — шляхетский патриотизм панычей. Под руку с бытовой насмешкой над инородцами — ирония (комичная разборка с подстреленным кабаном). И надо всем этим простая мораль о благородной любви к отечеству, проецируемой на святость семейных уз.
Всю эту многосоставную лексику режиссер Михаил Грабовский и сценографы Зофья де Инес и Славомир Левчук освободили от излишних подробностей декора и великопольского пафоса. Вместо массивных тяжестей антуража — декорации-знаки: аскетические балки беленой хаты братьев-панычей; уют гобеленовой драпировки в обиталище их избранниц-сестер; мнимая мистика оживших женских портретов страшного подворья; и под конец — открывшийся простор знаменитой белой мазурки. Самозабвенный танец-гимн с взлетающими в воздух белыми шапками (хореограф Эмиль Весоловский) на ура подначивается хоровым текстом: "Хэй, заграйче сиачиссе ржниче нам до уха!" ("Пускай играет музыка, лаская наш слух!")
Казалось, после модернистского "Короля Рогера", уже продемонстрировавшего Москве амбиции Варшавской оперы, "Страшный двор" неминуемо будет отдавать нафталином. Но из национальной оперы-колосса, как оказалось, напрочь выветрили имперский дух. Ироничный режиссер-сервировщик допустил сюда помимо бутафорских подносов-гигантов с фруктами, дичью и башней-тортом даже эпизод с чарльстоном и диско, хулигански отплясываемыми прабабками брачующихся героинь ХIХ века,— уместный жест постановщиков в адрес цензурных гонений, которым подвергся после подавления польского восстания 1863 года "Страшный двор" Монюшко.
Вокальный уровень, сладившийся где-то ко второму акту (вначале оркестру Яцека Каспшика все время приходилось подталкивать певцов, возможно обескураженных странным отношением публики), в итоге оправдал самые смелые ожидания. В слаженном женском ансамбле с "умным" возрастным меццо Стефании Точиски (пани Чесникова) и надежным — Анны Любаньски (Ядвига) настоящей драгоценностью оказалась молоденькая Ивона Хосса (Ханна), обладательница красивого, с безупречными колоратурами и огромным диапазоном сопрано. В мужской группе очень эффектно звучали лирический тенор Дариуша Стахуры (Стефан), густой бас Ромуальда Тесаровича (ключник Скалуба) и бархатный баритон Адама Крушевского (Мечник). Таким образом, "Страшный двор" Монюшко позволил варшавянам не только похвастать элегантной реинкарнацией собственной классики, но и намекнуть, что они не посрамят и любую другую: с таким оркестром и такой коллекцией голосов можно браться за все — от Генделя и Моцарта до Верди и Пуччини.