В этот день Ломоносов отправил в Пруссию Леонарду Эйлеру письмо, в котором среди прочего был такой пассаж: «…все изменения, совершающиеся в природе, происходят таким образом, что сколько к чему прибавилось, столько же отнимется от другого. Так, сколько к одному телу прибавится вещества, столько же отнимется от другого, сколько часов я употребляю на сон, столько же отнимаю от бдения, и т. д. Этот закон природы является настолько всеобщим, что простирается и на правила движения: тело, возбуждающее толчком к движению другое, столько же теряет своего движения, сколько отдаёт от себя этого движения другому телу».
Фото: Э.Фессар и К.А.Вортман / Wikipedia
По примеру со сном видно, что закон Ломоносов описал мимоходом, как нечто всем известное, потому что специальных доказательств этому действительно уже не требовалось. Еще алхимики знали, что масса вещества постоянна до и после реакции. Сомнение посеял в XVII века Бойль, поточнее взвесив в запаянном сосуде реактивы и продукты реакции и увидев, что продуктов получается чуть больше. Но сразу ему с разных сторон указали, что прибавка в массе продукта реакции происходила за счет массы воздуха в запаянной колбе. Правда, еще почти век существовала теория флогистона — неуловимого вещества, которое отвечает за ущерб массы продуктов реакции. Окончательно отождествил флогистон с кислородом Лавуазье в конце XVIIIвека, из-за чего на Западе ему, а не Ломоносову, отдают приоритет открытия закона сохранения массы.
Но Ломоносов и не претендовал на открытие закона. В письме Эйлеру он его лишь четко сформулировал как один из постулатов своей общей теории мироустройства. Всю современную ему физику он очень логично сводил к взаимодействию мельчайших частиц вещества «корпускул» (атомов и молекул, по-современному). Не укладывалась в его теорию мироздания только гравитация: «Чистое притяжение находится под вопросом, и есть всякие доказательства, его вообще отрицающие». Но требовать от Ломоносова еще и изложения в письме коллеге Эйлеру общей теории относительности Эйнштейна, наверное, было бы чересчур.
Ученые последующих поколений сэкономили бы много сил и времени, если бы были знакомы с этим письмом Ломоносова. Но оно было личным, написано на русском языке (прожив 14 лет в России, Эйлер знал его в совершенстве) и осталось в архиве Эйлера среди других писем. Сам Ломоносов ничего иного, впрочем, не ожидал и не требовал, До индекса Хирша (показателя цитируемости ученого) как главного критерия учености наука тогда еще доросла.
Сергей Петухов