В прокат выходит «Новейший завет» бельгийского режиссера Жако Ван Дормаля, кажется, задавшегося целью опровергнуть русскую народную блатную мудрость «Бог не фраер»
Бог Отец (Бенуа Пульворд) — именно что засаленный фраер из безликого Брюсселя, домашний тиран и пьяница с инцестуальными позывами, радующийся жизни (она обрыдла ему еще до начала Творения), только набивая в компьютере все новые и новые заповеди, предписывающие, например, бутерброду всегда падать маслом вниз. Сын бродит где-то по свету, но его статуэтка оживает, чтобы указать сестре Эа (само существование которой отец-подлец скрывает от человечества), как сбежать из ненавистного дома. Слив человечеству хранившуюся в папином компьютере базу данных о том, сколько кому из людей осталось жить, Эа отправляется на поиски шести дополнительных апостолов.
С этого момента фильм, в котором можно было подозревать и богоборческую притчу, и антиклерикальную сатиру, и рождественскую слезовыжималку, идет вразнос. Точнее, нет — топчется вразнос. Хотя бы потому, что решительно непонятно, с какой стати Эа искать (точнее говоря, назначать методом тыка) каких-то новых апостолов. Чем старые не угодили, режиссер не объясняет.
Апостолов зовут Орели, Жан-Клод, Марк, Франсуа, Мартина и Вилли. Каждый по-своему несчастен. Красотка Орели лишилась руки. Малыш Вилли смертельно болен. Марк дрочит. Франсуа любит убивать. О ком-то Ван Дормаль словоохотлив, о ком-то скупо сообщает, что его работа — дерьмо, жизнь — тоже, да к тому же он скоро помрет: непонятно, радоваться за него или печалиться.
Простите, это, вообще, о чем? Вот это, в розовых оборочках, с марципановым то ли фейерверком, то ли северным сиянием как символом счастья: я не издеваюсь, а честно описываю представления Ван Дормаля о рае.
Бельгия, конечно, сама по себе — страна в розовых оборочках. Но бюргерский рай породил и самые дикие педофильские скандалы последних десятилетий, и самые дикие массовые убийства, учиненные некими безумными "Убийцами из Брабанта". Хотелось бы отнести к парадоксам бельгийской души и кино Ван Дормаля, но оно, к сожалению, объяснимо рационально.
Все, что делает Ван Дормаль, определяется одним его свойством. В быту оно бывает и таким, и сяким, и трогательным, и неприятным. Когда же оно приобретает эстетическое измерение, на режиссере можно ставить крест. Речь идет о желании понравиться зрителям — не уговорить, не заставить полюбить себя, а подольститься к ним. Это желание выдает и режиссерскую беспомощность, и режиссерское, скажем так, хитроумие.
Лесть зрительской чувствительности, как правило, достигает своей цели. "Тото-герой" (1991) и "День восьмой" (1995) Ван Дормаля получили в Канне, соответственно, "Золотую камеру" за лучший дебют и актерский приз Даниэлю Отею и Паскалю Дюкену. Если история Тото, уверенного, что его перепутали в родильном доме, еще обладала какой-то свежестью, то "День восьмой" был бесстыдным перепевом "Человека дождя".
Ни один вменяемый режиссер не будет обозначать в фильме все проблемы, будоражащие чувствительность общества. Ни один, кроме Ван Дормаля
Но в том-то и заключен позорный секрет желания понравиться, что ведомый им режиссер боится рисковать, ставит на повторение того, что уже завоевало сердца зрителей. "Новейший завет" перегружен отсылками к среднеевропейскому набору "фильмов-которые-обязаны-нравиться-иначе-вы-бесчувственные-тупицы". Это не синефильская игра цитатами, складывающимися в оригинальный текст. Не обозначение традиции, наследником которой ощущает себя режиссер. Не почтительный поклон великим предтечам. Это поведение приказчика из галантереи, у которого слегка помутился разум из-за множества взаимоисключающих пожеланий покупателя. Вследствие помутнения он не предлагает клиенту шарфики или там юбки одну за другой, а напяливает на себя все, что есть в ассортименте.
Вот святое семейство усаживается за стол. Эа передвигает взглядом по столу стакан с молоком. Что ж, "Сталкера" в Европе помнят и уважают, а значит, уважат режиссера, цитирующего Тарковского.
Вот Мартина находит покой и счастье в объятиях крупной гориллы. В свое время фильм Нагисы Осимы "Макс, любовь моя" (1985), где мужу с обезьяной изменяла героиня Шарлотты Рэмплинг, был пикантной провокацией: Осима презабавно изобразил загадочного японского извращенца, которого после "Империи чувств" мечтала вновь увидеть в нем Европа. На вопрос, откуда в постели Мартины взялся дикий обезьян, есть один лишь ответ: от Осимы.
Про цитату из Магритта упоминать излишне. Если его живописные ребусы в Бельгии штампуют на пепельницах, как не пропечатать один из них на пленке.
Ван Дормаль шикарно попадает в капкан собственного хитроумия. Эа развлекает и утешает Орели: перед бедолагой выделывает на столе балетные па кисть руки. Ван Дормаль имел в виду "Руку Бога" Огюста Родена, но перемудрил. Танцующая рука не может ассоциироваться ни с чем, кроме "Вещи" из "Семейки Адамс". И вместе с ней в слезоточивый фильм, радостно гикая, отплясывая "Мамушку с выходом", врывается совершенно неуместная в фильме о, извините, богоискательстве, веселая чертовщина.
Что может быть смешнее "Вещи", танцующей "под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди"? Только Ван Дормаль, нахватавший понемногу и у Родена, и у Тарковского, и у Осимы, а в финале этого пиршества высоколобых ассоциаций признавшийся в заветном желании стать бельгийским Дэном Брауном.
Его угодничество не только эстетического, но и "ценностного" толка. У любого благотворительного фонда своя специализация: кто-то занимается бомжами, кто-то — "детьми 404". Ни один вменяемый режиссер не будет обозначать в фильме все проблемы, будоражащие чувствительность общества. Ни один, кроме Ван Дормаля.
Педофилия и домашнее насилие? Отец с классической присказкой "Ты же моя дочь!" отдергивает занавеску, за которой Эа принимает душ.
Уличное насилие неонацистов? Стоит Отцу выбраться в сотворенный им мир, как он получает по голове от неприятных бритоголовых подростков. В госпитале ему добавят: а, это Ван Дормаль уже о несовершенстве государственной системы здравоохранения.
Удел бездомных? Медиум между Эа и апостолами — Виктор. Бомжует он из-за того, что, жертва ошибки правоохранителей, полгода провел на нарах и с тех пор боится замкнутых помещений. Отлично, что Ван Дормаль не забывает и о проблемах юриспруденции.
Отца, попавшегося полицейским, высылают в Узбекистан. Очень смешно, конечно, но умница-режиссер и на форуме, посвященном нелегальным мигрантам, отметился. И про трансгендеров помнит: Вилли перед смертью хочет стать девочкой.
Избыточность хочется свести к чему-то простому. Суммарное ощущение от "Новейшего завета": экранизация анекдота о паралитике, последнюю надежду возлагавшем на паломничество в Лурд. Подняли его вместе с коляской, погрузили в чудотворный источник. И чудо произошло. Коляска обрела новые шины: в розовых оборочках.
В прокате с 12 ноября