 |
— В тот момент, когда все начиналось, вы отдавали себе отчет, что после этого вас полстраны будет ненавидеть?
— Я не отдавал себе отчет. С первого дня трагедии была напряженная работа, когда не было возможности даже подумать о том, как все это будет кем-то восприниматься. Да, было такое ощущение, как будто бросаешься... ну, не в омут, но дух захватывает от скорости, от динамики и от трагичности всего происходящего. На самом деле понимание всего, что случилось, пришло уже где-то через месяц. И это понимание, конечно, серьезно нагрузило. Когда начинаешь думать о том, что говорил, что мог бы сказать... Это не в том плане, что я что-то скрывал или что-то не сказал. Часто, наоборот, возникают мысли, что нужно было говорить меньше, реже. Но это был период, когда журналистам тоже нужно было получать опыт. До этого только отдельные люди могли разговаривать с нами на одном языке.
— Но в ваших высказываниях были и явные несовпадения, которые понимал любой непрофессионал. Например, слышны ли стуки с подводной лодки или не слышны — показания все время менялись. Сейчас вы можете рассказать, какую долю информации вы тогда сознательно, по должности искажали?
— Никакого искажения не было! Была только фактическая информация, которая докладывалась в Главный штаб ВМФ. Если были доклады в Главный штаб о каких-то стуках, они озвучивались. Это происходило буквально так: информация приходила в Главный штаб ВМФ, доклад поступал на центральный командный пункт Главного штаба и через несколько минут озвучивался.
— В чем тогда причина такой недостоверной информации? Главный штаб кто-то дезинформировал?
— Нет, на самом деле есть очень большой процент различных инсинуаций. Вот, скажем, до сих пор на плаву держится утверждение о том, что в официальном заявлении главного командования и конкретно моем содержались слова, что с командиром "Курска" установлена телефонная связь, подается электропитание и т. д. Это пошло с легкой руки одного информагентства и одной газеты — не буду их называть. Я думаю, что это вопрос профессиональной ответственности.
— Давайте не будем отвлекаться на опровержения того, что вы не говорили. Вполне достаточно того, что вы говорили. В частности, что есть связь, что с экипажем "Курска" перестукиваются...
— Да, информация о стуках содержалась в сообщениях.
— Так кто же вам тогда врал об этом?
— А еще, по-моему, и нет вывода о стуках. Правительственная комиссия закончит расследование и скажет о шумах, о стуках...
— То есть вы и сейчас утверждаете, что стуки были?
— То, что докладывал Северный флот из района гибели, ретранслировалось моментально. Я и говорю: возможно, надо было говорить реже. Но мы тогда надеялись быть понятыми журналистами и несколько переборщили с объемом информации.
— В результате вы год назад стали для общества символом профессионального дезинформатора.
— Да, я собрал целый список различных обвинений, прозвищ и т. д... Но я не представляю: ну был бы на моем месте другой человек... Или, допустим, вообще бы мы молчали. Было бы лучше? Не я, так другой человек попал бы под обстрел. И я очень сильно переживал по поводу того, что меня выставляют обманщиком, дезинформатором. Но я несколько раз копал свои архивы. Это реальное время, реальная обстановка. Я не имею права придумывать. То, что мной говорилось,— это не только мои слова. Это все перекликается с записями в журнале на центральном командном пункте. Это не информация, которая получена путем телефонных звонков на Северный флот или путем переговоров с какими-то людьми. Это абсолютно сухая официальная информация из докладов с места проведения операции.
— А как ваши родные воспринимали всю эту ситуацию?
— Особенно тяжело у меня воспринимал это все отец. Он подводник, и на его службу выпала трагедия подводной лодки К-129, когда погиб весь экипаж при невыясненных обстоятельствах (8 марта 1968 года советская дизель-электрическая подлодка проекта 629А с тремя ядерными ракетами на борту затонула в районе Гавайских островов на глубине 5 тыс. м, погибли 59 человек.— Ъ). Он был командиром дивизии, куда входила эта лодка. Он ее отправил в море, и она погибла. До сих пор мы не знаем причины ее гибели. Он тогда получил инфаркт. Он лично писал письма всем родственникам погибших. Но тогда было время, когда об этом не говорили.
— А как ваш отец оценил вашу роль в истории с "Курском"?
— Я прислушивался к его советам. И смысл этих советов был в одном: не говорить ничего от себя, поскольку это может породить домыслы, и не говорить то, в чем не разбираешься.
— Вы чувствовали заряд раздражения и ненависти к вам у родственников членов погибшего экипажа?
— Я очень боялся первой встречи с родственниками. Это было в течение двух месяцев после самой трагедии. Но я пообщался с родственниками, и некоторые мне говорили большое спасибо за то, что не было нагнетания обстановки. Более того, я поддерживаю со многими из них очень хорошие контакты.
— Но, наверное, были и другие примеры.
— Конечно, были. Некоторые обвиняли меня. Это очень лично затронуло меня, потому что я в этом плане человек восприимчивый. Естественно, это очень сильно заставило переживать и нервничать. Но я все время думал об одном: не пресс-служба ВМФ занималась операцией по спасению, не пресс-служба ВМФ занималась операцией по подъему тел, не пресс-служба ВМФ сейчас занимается подъемом лодки. Она лишь озвучивает все то, что происходит. Можно было решить с помощью каких-то ньюсмейкеров, которые могли бы говорить. Но тогда было не время определять, кто будет говорить, где будет говорить, определять их число. С трагедией такого масштаба мы столкнулись впервые. Можно сравнить две трагедии — "Комсомольца" и "Курска"? В информационном плане это абсолютно несравнимо: тогда все молчали, сейчас мы говорили.
— Вы бы хотели все отыграть назад, чтобы остаться никому не известным Игорем Дыгало и избежать этой скандальной славы?
— Если отыгрывать все назад, я бы хотел, чтобы не было этой трагедии. Я бы хотел стоять перед камерами и говорить об успехах "Курска". А от ответственности я не бегу — повторись все снова, я бы не задумываясь снова включился в эту работу.
— А как вообще вы переживаете известность? К вам пристают на улицах?
— Вначале... я не скажу, что это нравилось, это было как-то необычно. Сейчас — нет. На улицах узнавали много раз, и, что удивительно, ни разу не было негативной реакции. В основном люди интересовались и спрашивали, что будет дальше, как все произошло. И чаще люди, опираясь на какие-то статьи, спрашивали: "А правда?" Абсолютно доброжелательно. Очень много людей предлагали свою помощь. Прямо здесь, под воротами Главного штаба. Какие-то экстрасенсы, какие-то эксперты привозили свои предложения. Был, правда, случай, когда Союз офицеров под знаменами целую демонстрацию устроил у Главного штаба: "Скажите нам правду". Но это была больше акция, необходимая им для раскрутки.
— Говорят, что какие-то части лодки уже тайно подняты, обследованы и позволяют судить о том, что причиной взрыва стали торпеды. И именно поэтому никогда не прозвучит правда о причинах гибели лодки, в противном случае пришлось бы отдать под суд чуть ли не командование ВМФ.
— В годовщину трагедии главком ВМФ выступал в Видяево, и в его выступлении прозвучала очень четкая фраза: мы сами заинтересованы в том, чтобы причины гибели стали известны. Подводному флоту нельзя развиваться без выяснения причин аварии.
— Но ведь выяснить причину можно для внутреннего пользования, а не для общественности.
— Нет, здесь так не получится. А та версия, о которой вы говорите, на мой взгляд, не может иметь место. Это абсолютно глупая версия, которая распускается для того, чтобы спровоцировать нас на какие-то заявления.
Мы в первую очередь заинтересованы в том, чтобы знать все причины: столкновение — не столкновение, взрыв торпеды — не взрыв, мина или не мина. Мы должны разобраться для себя, иначе на флоте можно поставить крест. Лично я отвечаю за эти слова главкома, моего непосредственного начальника, которого я знаю много лет. Это его личная заинтересованность. Здесь нет двуличия.
— Игорь, на момент трагедии вы были капитаном 2-го ранга, а теперь уже капитан 1-го ранга. Вас повысили за успешное информационное освещение гибели "Курска"?
— Нет, абсолютно нет! Я уже где-то слышал такое обвинение. Моя штатная должность — помощник главкома. Это должность капитана 1-го ранга. Соответственно, я получил звание абсолютно без привязки к "Курску". Поэтому истолковывать это как награду или поощрение — абсолютно нет!
— В любом случае если бы вы, с точки зрения командования, провалили информационную операцию, то вас бы, наверное, не повышали, а, наоборот, уволили или разжаловали. А вы до сих пор остаетесь начальником пресс-службы ВМФ.
— Может быть, может быть. Но если бы меня поощряли за операцию с "Курском", то я бы отказался. Потому что трагедия не может быть основанием для награды или поощрения человека. Да и никто не будет поощрять, это нетактично. У нас есть свои традиции — более чем трехвековые.