Поколение мертвых
Михаил Трофименков о всех тех, кто был убит в Сараево
Одновременно со смертью эрцгерцога Фраца Фердинанда, одновременно с гибелью старой Европы, 28 июня 1914 года на свет родилось поколение, которое мы называем "потерянным" и границы которого — географические и хронологические — благодушно стараемся очертить почетче, покомпактнее. Михаил Трофименков — о единственном поколении, которое никуда не ушло
Фото: DIOMEDIA/ Heritage Images / Fine Art Images
Фото: VG Bild Kunst, Bonn 2014
Фото: VG Bild-Kunst, Bonn
Разговор о "потерянном поколении" легко и приятно девальвировать до уровня скороговорки: Хемингуэй-Ремарк-Фицджеральд-Олдингтон, "Три товарища"-"Фиеста"-"Смерть героя"-"Ночь нежна". Ну, еще картины Отто Дикса, хотя тошнотворное человеческое желе в траншеях остается на периферии мифа, созданного еще "шестидесятниками". Прочитав в "Иностранке" "Праздник, который всегда с тобой", они опознали в героях "своих". Разочарованных, но верных "общечеловеческим" идеалам, циничных и нежных. Художников, раненных веком. Гуманистов, умудренных страшным опытом.
Сменим ракурс: "поколение" — не орден гуманистов, не литературное направление. И раненых там не держали: только убитые. Сколько бы лет они ни прожили после того, как их убили в 1914-м.
*
С разницей в шесть апрельских дней 1889 года в Австрии родились два мальчика. Один стал богемным художником, "косил" от армии так, что его объявили в розыск. Второй учился в Кембридже у Бертрана Рассела. На фронт оба пошли добровольцами. Один воевал храбро — грудь в Железных крестах — прошел Изер, Ипр, Аррас, Сомму, был ранен, контужен, едва не ослеп. Второй попал в плен, где написал трактат, в котором вывел формулу функции истинности и предложил "молчать о том, о чем говорить невозможно".
Адольф Гитлер и Людвиг Витгенштейн.
Два мальчика, родившихся "рядом" — 29 октября 1897-го и 10 февраля 1898-го,— рвались на фронт. Один был безутешен: врожденная хромота лишила его счастья умереть за кайзера. Второй, угодив в санитары, прозрел и написал жестокую "Балладу о мертвом солдате".
Йозеф Геббельс и Бертольт Брехт.
Меченный шрапнелью бешеный Эрнст Рем и пацифист-католик Жорж Бернанос. Фриц Ланг, отказавшийся снимать "нацистский "Броненосец Потемкин"". Рудольф Хесс, будущий комендант Освенцима, 16-летним сбежавший на фронт. "Отец" фотомонтажа, сменивший — на пике антианглийской истерии — арийское имя Хельмут Херцфельд на "Джон Хартфилд". Жаждущий немедленного мирового пожара Жак Дорио, сын кузнеца, вожак французского комсомола, кончивший жизнь фюрером французских нацистов.
Все они герои-орденоносцы, братья по крови, все они "потерянное поколение".
*
"Когда я слышу слово "культура", я снимаю с предохранителя свой браунинг": реплика из драмы "Шлагетер" — о молодом ветеране, продолжавшем мировую войну в одиночку, пуская под откос французские поезда,— стала синонимом нацистского варварства. Еще бы: ее автор — Ганс Йост, будущий группенфюрер СС, президент Палаты писателей рейха, посвятил пьесу "Адольфу Гитлеру с любовью и непоколебимой верностью". Напиши ее кто другой, и звучала бы она иначе. А написать ее мог кто угодно. Под ней подписались бы любые — "черные", "красные" — фронтовики, убивавшие друг друга в уличных рукопашных.
«На западном фронте без перемен».
Режиссер Льюис Майлстоун, 1930 год
Фото: DIOMEDIA/Entertainment pictures
Разве не то же самое выкрикивали на своем птичьем языке дадаисты — интернационал-дезертиры и уклонисты, укрывшиеся на швейцарском "ковчеге" посреди кровавого океана. Их Великое Ничто, как и автоматическое письмо сюрреалистов, было безусловно предпочтительнее культуры, допустившей, накликавшей войну.
Йост грезил смертью за фатерланд. Луи Арагон (фронтовой санитар, кавалер Военного креста) клялся, что сюрреалисты "всегда протянут врагу руку", Макс Эрнст (артиллерист, тяжело раненный) якобы ударил 64-летнюю писательницу Рашильд, сказавшую, что честная француженка никогда не выйдет за немца. Но это все детали.
В 1914-м случилась не мировая война. Назвать ее величайшей геополитической катастрофой всей новой истории справедливо, но недостаточно. Случился Страшный суд.
Мясорубка траншей; сотни тысяч полегших в боях "за домик паромщика" под Верденом; заградотряды и солдаты, расстрелянные, "чтоб другим неповадно было"; толпы безумных слепцов, на свое горе переживших газовую атаку,— это было не самым страшным. Страшнее всего то, что судные трубы взвыли, как и положено, ни с того ни с сего.
В 1939-м все знали, что будет война, за что предстоит сражаться. В 1914-м войну — такую войну — не сулили никакие знамения. Прогресс, мораль, патриотизм, вера в одночасье оказались напевами "крысоловов". Попы, учителя, депутаты, поэты увлекли народы на бойню. "Венец творенья, боров, человек, // Ступай куда положено — в свинарник!" (Готфрид Бенн).
Цивилизация шикарно покончила с собой, лишив "пушечное мясо" любых иллюзий и идеалов. Часы Европы указывали не на полночь, а на 00 часов, 00 минут. Уцелевшие выбирали "другое время".
Абстрактное время выживших ценностей: сухих портянок, крепких башмаков, котелка каши.
Первобытное время: "Ныне мы возвращаемся к тому, что было шесть столетий назад" (Гитлер).
Будущее время всемирной Коммуны, отменяющее время как таковое.
В обмен на смысл жизни поколение получило оружие. "Джонни дали винтовку" — так назывался великий роман Дальтона Трамбо о юноше, превращенном в живой обрубок. Вооруженные люди знали одно: с этим миром по-хорошему нельзя. Так не все ли равно, куда податься: в штурмовики или комиссары, к Тельману или Муссолини. "Белый" и "красный" террор стали неизбежны уже в августе 1914-го.
Даже сновидец Андре Бретон, терроризировавший разве что соратников-поэтов, считал "простейшим сюрреалистическим жестом" "выйти на улицу и стрелять в толпу, пока не кончатся патроны".
*
В Крыму 1920 года детей пугали именами двух 34-летних диктаторов полуострова. Белого — генерала Слащева, прототипа вешателя Хлудова из "Бега", и красного — Белы Куна, вымещавшего на пленных ужас "белого террора" в Венгрии. Если бы они посмотрели друг другу в глаза, им показалось бы, что они смотрятся в зеркало.
Для нас "потерянное поколение" — это, по определению, "иностранцы". Русский опыт из их коллективного опыта выпал, вытесненный опытом гражданской войны. Но была она естественным продолжением войны мировой и пять первых "мирных" лет бушевала от Дублина и Рура до Владивостока. В 1918-1923 годах Европа — помимо войны в России — пережила штук сорок войн, конфликтов, советских республик. Погибли — не считая России — полтора десятка глав государств и правительств (в то время как в 1914-1918 годах — один, в 1924-1939 годах — пять).
Илья Ильф — голос русского "потерянного поколения"? Абсурд? Вчитайтесь в гениальный рассказ "Повелитель евреев".
«Западный фронт, 1918». Режиссер Георг Пабст, 1930 год
Фото: AFP/ Photo12
"Я узнал страх смерти, и мне стало страшно жить. Я был солдатом и штурмовал бунтовщицкие деревни. Разве я когда-нибудь забуду блестящий рельс, через который перепрыгнул, и огромного человека, ждавшего меня внизу под откосом? Штык его винтовки провалился, когда я выстрелил, и этого забыть нельзя". "Разве я когда-нибудь забуду битое стекло, сыпавшееся из расстрелянных окон поезда, убегавшего из-под обстрела. От пяти часов вечера я знал страх смерти. Потом я узнал его еще много раз и уже не помню, как я могу забыть поле, разорванное кавалерией, и звон сыплющегося стекла".
А это — "Путешествие на край ночи" Луи-Фердинанда Селина: " ...порывы ветра в листьях тополей сливались с сухим потрескиванием, которое доносилось до нас со стороны немцев. Это неизвестные солдаты стреляли мимо, но они окружали нас тысячью смертей, которые опутывали нас, как плащи. Я боялся двинуться".
Из русских книг о Первой мировой на ум приходит разве что "Иностранный легион" Виктора Финка. Но русские "Прощай, оружие!" и "Великий Гэтсби" тоже написаны. Просто зовутся они иначе. "Россия, кровью умытая", "Сорок первый", "Белая гвардия", "Города и годы", "Конармия", "Циники".
Артем Веселый, Лавренев, Булгаков, Федин, Бабель, Мариенгоф...
И те, кто опоздал к началу Страшного суда: Гайдар, Фадеев, Тихонов, Сельвинский, Пастернак...
"Лежим, истлевающие // От глотки до ног... // Не выцвела трава еще // В солдатское сукно; // Еще бежит из тела // Болотная ржавь, // А сумка истлела, // Распалась, рассеклась, // И книги лежат..." (Эдуард Багрицкий).
"Груды искромсанных тел. // Тлеют и корчатся трупы. // Мозг вытекает струей // Из проломленных лбов. // Остекленели глаза" (Эрнст Толлер).
"Из всех этих туш текло ужасно много крови" (Селин).
*
Свои последние, подводящие все итоги стихи Мандельштам написал — даже 1937-й не заслонил 1914-й — о "миллионах, убитых задешево", "неподкупном небе окопном" и "улыбке приплюснутой Швейка".
"Наливаются кровью аорты, // И звучит по рядам шепотком: // — Я рожден в девяносто четвертом, // Я рожден в девяносто втором... // И, в кулак зажимая истертый // Год рожденья с гурьбой и гуртом, // Я шепчу обескровленным ртом: // — Я рожден в ночь с второго на третье // Января в девяносто одном // Ненадежном году, и столетья // Окружают меня огнем".
"Девяносто четвертый", "девяносто второй": Мандельштам словно берет в артиллерийскую "вилку" 1893-й. Вообще-то, хронологические рамки "потерянного поколения" широки. Грубо говоря, от 41-летнего Анри Барбюса, пошедшего добровольцем, чтобы написать "Огонь", первую великую книгу о войне, до Эрнста Буша — ровесника века. Но 1893 год — символический: год рождения тех, кто встретит войну 21-летними.
Это год Сергея Эфрона и Тухачевского, Маяковского и чекиста Якова Агранова, подарившего поэту роковой револьвер.
Год Дрие Ла Рошеля, ушедшего на фронт с томиком "Заратустры". Сюрреалиста, автора "Блуждающего огонька" (1931) — лучшей книги о самоубийстве. Он мечтал, что единый порыв "черных" и "красных" снесет парламентский строй. Когда этого не случилось, от отчаяния свихнулся на почве антисемитизма и страха перед сифилисом, а в 1945-м казнил себя, засунув голову в газовую духовку. Его ровесник — писатель Режис Мессак, инвалид войны и пацифист, жадно впитывал рассказы о концлагерях и сам сгинул в лагере. Перед нацистским судом этот участник Сопротивления выражал готовность пожать руку немецкому солдату, чья пуля когда-то раздробила ему череп.
И это год еще одного самоубийцы — Эрнста Толлера. Крупнейший драматург-экспрессионист в 1919-м руководил обороной Баварской Советской Республики, был приговорен к смерти, отсидел пять лет. В мае 1939-го он повесился в Нью-Йорке, узнав о триумфальном параде франкистов в Мадриде. Георга Гросса в том же 1919-м спасли от расстрела за участие в кровавом восстании "спартакистов" в Берлине фальшивые документы. Его графику, населенную кошмарными марионетками-калеками и столь же кошмарными тыловыми паразитами, суд Веймарской республики объявит "порнографией". Между тем его цикл "Се человек" был всего лишь репортажем со Страшного суда.
«Ангелы ада». Режиссер Говард Хьюз, 1930 год
Фото: AFP/ Kobal / The Picture Desk
В 1893 году родился и Герман Геринг. Стройный красавец — в борова и прототипа, как говорят, Карлсона, его превратит полицейская пуля, пробившая ему пах во время "пивного путча",— перешел из пехоты в авиацию, лишь бы убежать из ада траншей. Только удачный брак не дал прославленному асу скатиться "на гражданке" до того, до чего опустились тысячи таких, как он: до балаганных, зачастую смертоносных, если не самоубийственных, авиашоу. Тех, кому везло, Голливуд ангажировал на модные фильмы о летчиках. На съемках лучшего из них — "Ангелов ада" (1930) Ховарда Хьюза — трое из них погибли.
*
Жорж Скапини — "лицо поколения" — тоже родился в 1893 году. Хроника с его участием кажется кошмаром доктора Мабузе. Вот он, берлинский уполномоченный режима Виши по делам военнопленных, хвалится по радио, как удачно выменивает у немцев по одному пленному на трех юношей, "добровольно" отбывающих на работы в Германию, предостерегает от побегов из лагерей. Парадный мундир, черная нашлепка на одном глазу: эта часть лица слишком изуродована. Незряч и второй глаз: монстр ощупывает текст, записанный по Брайлю.
22-летний Скапини лишился глаз в 1915 году — об этом он написал "Науку тьмы", сделал карьеру в ультраправом лагере, основал комитет "Франция-Германия".
Межвоенная политика — вообще бал калек. Фриком на этом балу смотрелся физически и душевно здоровый человек. Но такого надо было еще поискать.
Симон Сабиани, вице-мэр и "авторитетный" хозяин Марселя, потерял глаз и был изувечен, в шестой раз за шесть часов поднимая полк в контратаку. Трое из четырех его братьев пали "на поле чести", четвертый провел 52 месяца в плену. Сабиани тоже заключит союз с нацистами.
"Когда скучаешь лежа, ищешь всякие способы развеяться; так однажды я проводил время, подсчитывая свои ранения. Я установил, что, не считая таких мелочей, как рикошеты и царапины, на меня пришлось в целом четырнадцать попаданий, а именно: пять винтовочных выстрелов, два снарядных осколка, четыре ручных гранаты, одна шрапнельная пуля и два пулевых осколка, входные и выходные отверстия от которых оставили на мне двадцать шрамов". Философ и певец войны Эрнст Юнгер не бахвалится и не пугает: обычный опыт поколения, один на всех.
Брат Людвига Витгенштейна, пианист Пауль Витгенштейн потерял правую руку и выучился играть левой. У одного сына Огюста Ренуара — актера Пьера — не двигалась раненая рука, другому — режиссеру Жану — хирурги спасли ногу, но хромота осталась.
Морфий баюкал и Геринга, и Слащева, и будущего министра культуры автора гимна ГДР Иоханнеса Бехера. Газ прожег легкие и Гитлеру, и Михаилу Зощенко с Валентином Катаевым, и эстету-оккультисту Уильяму Сибруку, янки-добровольцу, водившему санитарную машину под Верденом. В 1931 году он испытает непреодолимое желание узнать людей на вкус и поджарит стейк из жертвы несчастного случая, чье тело выкрадет с медицинского факультета Сорбонны.
В 1925-м коммунисты взорвали софийский собор Святой Недели, убив или покалечив 700 высокопоставленных лиц. Царь Борис и премьер Цанков, чудом избежав смерти, спустили на страну ветеранские эскадроны смерти. Сотни людей — цвет интеллигенции — "пропали без вести": их душили в казармах. Безымянные рвы раскопали в 1954-м, но жертв опознали на диво легко. Нашли голубой стеклянный глаз: значит, в эту яму бросили 30-летнего Гео Милева, лучшего поэта Болгарии, переводчика Верлена, друга Верхарна. Глаза он лишился в бою у озера Дойран, вся страна знала его эксцентричную челку, прятавшую шрамы на лице. А вот — протез левой ноги. Значит, здесь лежит еще один боевой офицер — журналист Динол Динков.
Шеф убийц — генерал Вылков, когда его будут судить, скажет, нет, не такие уж и абсурдные слова об убитом депутате-коммунисте Тодоре Страшимилове: "Мы познакомились, кажется, в штабе Второй армии, при котором он был корреспондентом. И будь он сейчас в живых, он мог бы сказать обо мне несколько добрых слов".
*
1896 год тоже тянет на роль символа: люди этого "урожая" уходили в огонь 18-летними. А многие так и остались жить в огне: вечные солдаты мировой гражданской, ставшие коммунистами в сибирском плену. Чемпион австрийской армии по фехтованию (среди унтер-офицеров), отчаянно, что твой Зорро, храбрый Олеко Дундич погиб в 1920-м, штурмуя "белопольский" Ровно. Мате Залка, автор образцового романа "потерянного поколения" "Добердо",— в 1937-м под Уэской, командуя под именем "генерала Лукача" 12-й интербригадой.
«Великая иллюзия». Режиссер Жан Ренуар, 1937 год
Фото: DIOMEDIA/ Entertainment pictures
Скотт Фицджеральд и Леонид Каннегисер — убийца Урицкого, атаман дадаистов Тристан Тцара и Морис Конради — убийца Воровского. Дзига Вертов и сэр Освальд Мосли: этот летчик-наблюдатель, раздробивший ногу при неудачной посадке, стал самым юным британским парламентарием и создателем Британского союза фашистов.
Волонтер Дос Пассос, как и Хемингуэй, водил на фронте санитарную машину. Интерн-психиатр Андре Бретон служил в военном госпитале в Нанте. Вообще, среди тех, кто стал голосом войны, поразительно много медиков: по шкале жути их опыт, наверное, следует сразу за опытом калек.
Врачи Бенн, Булгаков, Фридрих Вольф — отец гения разведки Маркуса Вольфа. Санитары Эфрон, Дмитрий Фурманов, Арагон, Жан Кокто, Брехт, Поль Элюар.
Еще один волонтер-янки — Дэшил Хэммет — большую часть своего армейского времени сам провел в лазарете: всадники Апокалипсиса прискакали по расписанию — за войной последовала невиданная по масштабам со времен средневековой чумы эпидемия "испанки".
"Мне хотелось умереть не столько от горя, сколько от отвращения" (Рене Клер, санитар).
Госпиталь в Нанте — почти мистическое место. Бретон практиковал там вместе с однокашником Тео Френкелем, будущим интербригадовцем и подполковником эскадрильи "Нормандия-Неман". Со своим ближайшим другом, назвавшим Бретона "Папой сюрреализма", "Папа" смертельно рассорится в 1932 году: Френкель откажется подписаться под листовкой "Труп", смешивавшей Арагона с грязью за дезертирство в стан соцреализма. Но в 1950-х они воссоединятся на почве борьбы за независимость Алжира.
Они-то и нашли в госпитале в начале 1916 года 20-летнего Жака Ваше, элегантного и, очевидно, безумного наркомана, игрока со смертью. Бессвязные тексты и коллажи Ваше они объявят эталоном "автоматического письма", а его самого — после смерти от передозировки морфия в январе 1919 года — иконой сюрреализма. В иконостасе святых и мучеников Бретон поместит Ваше между двумя столпами социализма и антимилитаризма — Жаном Жоресом и Карлом Либкнехтом, убийства которых в июле 1914-го и январе 1919-го обрамляют мировую войну.
В том же госпитале работал и американский художник Айван Олбрайт. В музее Чикагского университета выставлены изготовленные им муляжи изувеченных частей человеческого тела: добросовестный натурализм придает им характер видений, всплывших из ночного кошмара сюрреалистов. Мировую славу Олбрайту принесет "Портрет Дориана Грея", написанный для фильма (1945) Альберта Левина: глумливое исчадие ада, скалящееся с холста, соткано, как из мириад разбегающихся насекомых, из распадающейся плоти. Этого портрета, пожалуй, не было бы, не будь тех, военных муляжей.
*
Пережив метафизическую гибель Европы, поколение мечтало о ее физической гибели, уничтожении фасада, скрывавшего головокружительную пустоту. И, надо отдать ему должное, сделало для приближения этой гибели все, что было в его силах.
Мало того, была назначена даже точная дата второй попытки конца света. Можно гордиться, что это сделал русский писатель.
Илья Эренбург писал "Трест Д.Е." в Берлине в феврале-марте 1923 года. За семь месяцев до поражения дружин Тельмана на баррикадах Гамбурга — последней попытки европейской Коммуны. За восемь месяцев до пика германской инфляции (за один франк давали 18 млрд марок) и фиаско гитлеровского "пивного путча". Еще ничто не было решено, еще не завершился последний акт предыдущей трагедии.
А перо Эренбурга уже выводило сценарий, на который ложатся ныне тени Дрездена и затопленного в 1945-м берлинского метро. Гигантские танки, утюжащие города, и эскадрильи, осыпающие столицы пробирками с бациллами омерзительных эпидемий. Английские лорды превращались в каннибалов, последние участники гражданской войны во Франции душили и рвали друг друга зубами в тоннелях парижской подземки, и танкист "пустыми стеклянными глазами глядел в черный длинный коридор тысячелетий".
«Арсенал». Режиссер Александр Довженко, 1929 год
"К вечеру в Лондоне слышалась пулеметная стрельба. Но это не было политической борьбой. Одни голодные люди стреляли в других голодных людей. Потом, устав стрелять, уцелевшие уснули".
Так вот, в романе последние судороги сотрясали Европу в апреле 1939 года. В реальном, историческом апреле 1939-го Франко объявит о своей победе над Испанской республикой. В марте Гитлер без боя оккупирует Чехословакию, в мае вспыхнет Халхин-Гол. Одни солдаты "потерянного поколения", отступившие через Пиренеи, заполнят французские концлагеря. Другие — в форме вермахта — будут фотографироваться на фоне пражских красот.
"Весной 1940 года аисты не улетели из Египта".
*
О любом поколении можно сказать, что в отмеренный ему час оно "ушло". О любом, но только не о "потерянном". Его дети, внуки, правнуки воспроизводили и продолжают воспроизводить его опыт, зажигая и проигрывая новые войны на старых полях сражений: в оперативных сводках — привычные имена: Сараево, Мосул, Луганск. Ну а как может быть иначе, если в 1914 году европейское время остановилось.