Исторические сочинения всегда входят в моду в постреволюционные эпохи
Получается забавная симметрия: сразу после революций много пишут о будущем — тут тебе и «Аэлита», и «Мы», и множество утопий и антиутопий, ныне совершенно забытых. Зато едва повеют прохладные ветры, как главной темой кинематографа и литературы становится прошлое: Тынянов тоже не от хорошей жизни написал «Подпоручика Киже» и «Восковую персону», а дальше поехало. Главным в тридцатые был Толстой со своим «Петром». В сороковые понабежала толпа — писать и снимать про Ивана. В начале пятидесятых в моде был Тамерлан, а потом Чингисхан: сталинская эпоха искала себе все более древние образцы, проваливалась во времена, когда власть была божественна, а народ — беспрекословен и монолитен.
Наши времена не исключение, и это понятно: эпоха ищет оформления. Пока она еще не отлилась в конкретные формы, но вектор поиска вполне понятен.
Наша странная революция девяностых тоже все больше сочиняла утопии и антиутопии, с отчетливым преобладанием последних. Тут тебе и «Кысь», и «Новые Робинзоны», и «Невозвращенец», и «Не успеть». И сериалы были такие — может, и не об особенно далеком будущем, но уж явно не о настоящем. «День рождения буржуя», «Горячев и другие», даже «Улицы разбитых фонарей» — все было не о жизни, которая вокруг, а о какой-то другой, вот-вот долженствующей настать. В которой менты мстят преступникам по собственному произволу, без оглядки на закон, на улицах то и дело раздается стрельба, а добрые бизнесмены убивают злых при помощи гипноза.
Сегодня — мода на ретро. Рассматриваются варианты раннего сталинизма («Дети Арбата»), войны («Штрафбат», «Диверсант», «Свои»), позднего сталинизма («Московская сага»), хрущевского волюнтаризма («Водитель для Веры») и застоя («Долгое прощание»). Поскольку близится шестидесятилетие Великой Победы — единственного праздника, который страну объединяет, — можно ожидать потока исторических романов, кинофильмов и сериалов именно на эту тему.
Одновременный выход профессиональных «Детей Арбата» по хорошей трилогии Рыбакова и пафосной «Московской саги» по трилогии Аксенова более чем неслучаен.
В «Детях Арбата» речь идет о начале террора и даже о его преддверии, и в этом смысле сериал Андрея Эшпая куда как актуален.
В нем нет сусального умиления нашим прошлым и нет, слава богу, столь модных ныне идей насчет того, что у нас было великое прошлое с великими противостояниями, а стало быть моральные оценки можно отбросить: главное — великость. Но камера беспощадна, и главного не спрячешь: Эшпай не только ужасается, он и любуется. Любуется яркими, влюбчивыми, смешливыми, страстными, роковыми девушками, возможными только в тоталитарной ночи, когда все чувства обострены до неприличия. И юношами первого послереволюционного поколения тоже любуется: отличные были юноши — и подраться умели, и полюбить, и вызов бросить режиму, который их же сформировал. Весь роман Рыбакова был тоской по форме, оформленности, крепкому и сильному сюжету — в литературе шестидесятых-семидесятых этого давно не было. Напечатать «Детей Арбата» во времена застоя нельзя было вовсе не потому, что в книге разоблачался культ личности — можно было торговаться, делать купюры, идти на уступки, — а потому, что сам дух и масштаб рыбаковской книги был живым вызовом безвременью. Вот какие при Сталине были люди и страсти — и все для чего?! Чтобы теперь вот этот вот шамкающий бровеносец изображал нам тут борьбу за мир?! Эшпай знает больше Рыбакова и снимает позже — но и он не может не любоваться: пусть не пейзажами, не фактурой, но людьми, их большими страстями и сильной волей. «Дети Арбата» — сериал для тех, кто мечтает о духовной дисциплине, настоящей любви и серьезной борьбе, искусство скорее для потенциальных жертв, нежели для потенциальных сатрапов. Будьте упорны, мужественны, умейте любить, тоталитаризм бывает очень благотворен в нравственном отношении, отковывая себе могильщиков, — это еще Томас Манн писал.
Иное дело — «Московская сага». Сериал этот вялый, кислый, в жанре и стилистике «позднего вампира». И то сказать, даже в аксеновском романе Сталин и Берия фигурируют в основном в главах, посвященных расцвету и закату красной империи. Сталин — старый, страдающий запорами, при этом к его личику уже прилипла маска доброго отца. «Сага» — даже более цельный продукт, чем «Дети Арбата», здесь многое снято в духе маразмирующего величия: масштаб уже есть, а напряжения никакого. Все совсем как настоящее — и империя, и масштаб, и аресты, и девушки, и даже московская архитектура; но ничто уже не работает. Можно, конечно, вдохнуть в это какую-то жизнь — но ненадолго. И между прочим, «Сага» имела колоссальный успех — не меньший, чем «Дети Арбата», а то и больший — именно из-за волшебного единства разваливающейся формы и вялого содержания, а главное, из-за того, что нашим людям желателен именно такой вариант будущего. Империя, в которой Сталин уже старый и добрый: ведь настоящего-то колымского ужаса в сериале нет, сериальный формат его не выдерживает.
Загадкой был потрясающий успех «Штрафбата», в котором количество ляпов в самом деле зашкаливало, — но сторонники сериала (в основном либералы) их в упор не замечали, а противники (патриоты) только эти ляпы и видели. Художественные достоинства сериала более чем скромны, а вот идеология замечательная: война все списала, объединила и преступников, и простых граждан, и воров, и убийц, и ничтожеств — и из всех получились солдаты под руководством подлинно бессмертного комбата, и все пригодились Отечеству. Не случайно современный зритель способен сопереживать по-настоящему только штрафбату: выведи ты на экран идеального, романтического солдата Алешу из «Баллады о солдате» — он себя в нем не узнает. В Борисе из фильма «Летят журавли», в Алеше, в героях «Тишины» и «Чистого неба» узнавали себя чистые юноши шестидесятых. А нынешняя Россия, сплошь ощущающая себя замаранной, грешной, — узнает себя в «Штрафбате», где всех простили, потому что война.
«Водитель для Веры» рассказывает о том, что под прессом советского социума люди могут остаться людьми — и даже стать ими вдруг, пусть в их гэбэшном прошлом ничто к этому не располагало. Картина о растлении, о том, как простого советского парня делают карьеристом, стукачом и холуем, перерождается в историю о том, как из холуев и убийц все-таки, вдруг, невзначай, в самый непредсказуемый момент лезет наружу их неубиваемая человеческая сущность. Может, Чухрай слишком оптимистичен — но успех его картины говорит о симптоматичном изломе массового сознания: да, в повседневной жизни мы врем на каждом шагу, изменяем себе и каких только мерзостей не творим — но в критической ситуации обязательно поведем себя как люди. Честное слово. А если ведем не так — значит, ситуация еще недостаточно критическая. А внутри-то мы ого-го. Мораль, чрезвычайно распространенная в раннетоталитарных обществах — и ужасно для них удобная.
Россия выбирает себе костюмчик, ищет форму, примеряет стиль. Трудно сказать, на чем она остановится. Несомненно одно: тоска по форме. Не обязательно военной. Назовем это жаждой оформленности — потому что жить в тумане неопределенности нет ни сил, ни желания. История требует сюжета, архитектура — стиля, а человеческие отношения — драматического напряжения. Обратите внимание, что нынешнее кино — не о революции, не о Гражданской войне и не об Александре II, освободителе крестьянства. Оно о временах, когда это напряжение обеспечивалось еженощным уводом персонажей в никуда и государственным поощрением уцелевших. Что ж поделать, если сериалы лучше всего снимать именно о таких ситуациях.
Правда, в классическом сериале есть еще два обязательных приема. Один герой лежит в коме, а другого перепутали в детстве. Особенность нашего ретро в том, что в коме лежит главный герой — общая страна проживания. А при рождении подменили всех — потому что родили для одного, а выпустили в совершенно другое. С учетом этих двух обстоятельств отечественная сериальная ретрокультура может считаться совершенной.
Евгений МАРГОЛИТ,Дмитрий БЫКОВ