Сатир из Бромли
ГЕРБЕРТ УЭЛЛС И ЕГО ЖЕНЩИНЫ
Меры в женщинах и в творчестве Герберт Уэллс не знал и не хотел, за что во второй половине жизни расплатился быстро прогрессирующей вялостью пера. Временами же в его поздних романах столько направленного против женщин гнева, что сразу видна справедливость поговорки: «Когда черт состарится, его в монастырь тянет»
У англичан первый день недели не понедельник, как у нас, а воскресенье. Именно поэтому, несмотря на давно введенную пятидневную рабочую неделю, вторая половина субботнего дня у англичан до сих пор называется weekеnd. «Испортить
уикенд» — поступок уголовно не наказуемый, но одно из самых пакостных деяний, которое британец может совершить по отношению к британцу.
Для 44-летней Сары Уэллс, жены лавочника Джозефа Уэллса, субботний уикенд 21 сентября 1866 года оказался безнадежно испорчен. На собственном супружеском ложе в присутствии и с помощью повитухи Эммы Харвей и доктора Моргана Сара Уэллс доблестно терпела предродовые схватки. Когда старые часы с шипением и скрежетом пробили половину пятого вечера, стены дома огласил пронзительный младенческий писк. На свет явился третий сын четы Уэллсов — Герберт Джордж Уэллс.
Сара Уэллс вела дневник. Две записи в нем, посвященные грудному Берти, останавливают внимание: «Малыш чрезвычайно беспокойный и назойливый», «Ни с одним из моих детей мне еще не было так трудно».
Берти Уэллс не оказался скверным и неблагодарным сыном. Он мог язвительно отзываться о родителях, скептически и презрительно относился к их нелепым взглядам на жизнь, но — отдадим ему должное — не позволил отцу и матери бедствовать. В 1880 году родители расстались, не расторгая брака, а с середины 1890-х Герберт, ставши сперва финансово независимым, позже — богатым и известным, еще позже — очень богатым и знаменитым, регулярно и щедро им помогал. Точнее — содержал их, ибо прилично зарабатывать старики уже, понятное дело, не могли. Сара Уэллс умерла в 1905-м, Джозеф Уэллс — в 1910-м. Оба дожили до 83-летнего возраста, с учетом того, что Джозеф был на пять лет моложе супруги.
Титул «великий писатель» Герберту Уэллсу принадлежит по праву. Зато абсолютно бесспорен и харизматически неотделим от Уэллса еще один его титул, гораздо менее известный — «великий бабник».
С ЧЕГО БЫ ВДРУГ?
Надо сказать, что наши представления о викторианской Англии XIX века как о стране строгой морали и сплошных запретов по меньшей мере сильно преувеличены. Подобные традиции распространялись исключительно на средний и высший классы общества. В высшем из высших классов — в среде титулованной аристократии — викторианские нравы служили предметом посмешища, а следование им нередко облекалось в шутовскую форму. Английские аристократы, с XVII века защищенные не только титулом, но и законом о неприкосновенности личности, гораздо больше заботились о поддержании своего ранга небожителей в глазах низших классов, чем о реальном следовании строжайшему пуританизму во вкусе Виндзорской вдовицы, как они называли Ее Величество монархиню.
Тем более викторианство не было свойственно английским «низам», работному люду и сельским жителям — точно так же, как монастырские уставы и строгие правила православного благочестия и аскетизма не руководили повседневной жизнью русского крестьянина. Английские простолюдины много работали, поработав, отдыхали, как умели, то есть выпивали и закусывали, крепко выражались при женщинах, дрались, орали песни, плясали до слома каблуков, богохульствовали и предавались блуду.
Да и вообще английская социальная пирамида не была простым геометрическим телом; количество градаций, прослоек, групп, корпораций и связей меж ними в тогдашнем британском обществе совершенно выходит за рамки сегодняшнего нашего разумения.
80 — 90-е годы XIX столетия — время, когда викторианство начало выдыхаться и скукоживаться. Расцвет его пришелся на 40 — 50-е годы, а с принятием пакета весьма прогрессивных для того времени законов (в частности, закона 1871 года о народном образовании и школьной реформе) социальные границы затрещали и стали рушиться. Если мистер Пиквик в 1827-м очутился под судом, а потом и в тюрьме за нарушение обещания жениться (которого не давал), то фаулзовский Чарлз Смитсон («Женщина французского лейтенанта») за то же самое преступление был в 1867-м обруган последними английскими словами, но и только.
А уж у Герберта Уэллса, мелкого буржуа, сына лавочника, который в плавании по волнам житейского моря то и дело цеплял коленками за социальное дно, в 90-х годах возможности порезвиться были почти неограниченные.
...Первой (если не считать сравнительно невинного флирта с Энн Мередит, дочерью пастора) женщиной в жизни Уэллса стала его родственница, дочь отцовского брата, то есть двоюродная сестра по имени Изабелла. Именно с ней атеист и богохульник Уэллс в 1891 году обвенчался в одной из приходских церквей Лондона. По английским законам того времени двоюродные братья и сестры близкими родственниками не считались и брак между ними был дозволен.
Брак оказался поспешным и малоудачным. Изабелла не хотела иметь детей, в чем Герберт Джордж ее поддерживал — семью с детьми не на что было бы содержать. Довольно быстро выяснилось, что отношения супругов напоминают отношения Элизы Дулитл и профессора Хигинса, только в упрощенном варианте и с гарантированно неблагополучным финалом. Изабелла была гораздо «продвинутее» своей литературной подружки-цветочницы, училась благородной профессии (фотограф-ретушер), кое-что знала и читала. Уэллс же на роль профессора никак не тянул. Он был языкат, остроумен, любил ядовито пройтись насчет «священных коров» империи — церкви и монархии (эти разговоры жена сразу же просила прекратить), чрезвычайно легко раздражался и в раздраженном состоянии был способен метать тяжелые предметы. Насытив физическое влечение, помутившее им обоим разум, супруги вскоре стали откровенно скучать и тяготиться друг другом. Не спасало этот брак даже то, что Уэллс по натуре был самым настоящим сатиром и его вспышки страсти отличались непредсказуемостью.
В начале 1893 года Уэллс, преподаватель Университетского заочного колледжа, увидел в аудитории очень красивую девушку. Ее звали Эми Кэтрин Роббинс, и ей под именем Джейн (Уэллс, как восточный владыка, любил самовластно переименовывать своих «рабынь») суждено было стать законной супругой писателя, матерью его двоих сыновей Джорджа Филипа и Фрэнка Ричарда.
Взбалмошный путаник Уэллс с трудом разбирался в собственных чувствах. К Изабелле его влекло физически, к Джейн почти совсем не влекло, но в ее присутствии ему было хорошо и спокойно. Разрываясь и дергаясь, он все же принял решение развестись с Изабеллой еще до того, как стал думать о браке с Джейн. Оба эти события свершились со значительным временным разрывом почти в два года, на каковой срок греховодника Уэллса исключили из «приличного» общества.
Они с Джейн поженились в октябре 1895 года. Как раз того года, когда серый литературный небосклон над головой Уэллса прорезался широкой синевой. После нескольких десятков статей и рассказов, не принесших Уэллсу известности, в июне 1895-го вышел в свет его роман «Машина времени» и произвел настоящий фурор. В дополнение к преподавательскому жалованью в карман Уэллса посыпались гонорары и предложения на новые издательские договоры (с авансами и последующими гонорарами). За короткое время писатель разучился считать медяки. А в голове у него уже зрели замыслы «Острова доктора Моро», «Человека-невидимки», «Войны миров», «Первых людей на Луне», «Когда спящий проснется», «Пищи Богов» — тех обессмертивших имя Уэллса вещей, созданных между 1895 и 1904 годами, которые впоследствии получат наименование «Семи знаменитых романов» и будут десятилетиями переиздаваться во всем мире с неизменным успехом.
В новом браке Уэллс первое время был счастлив, обожал возиться с сыновьями, воспитывал их по собственной системе, играл с ними в игрушки, получая удовольствие не меньшее, чем карапузы. Любопытно: после возвращения из поездки в Россию в 1914 году Уэллс озаботился подыскать сыновьям учителя русского языка. Особых успехов в изучении этого варварского наречия детишки сперва не достигли, но позже старший сын Джип (имя составилось из заглавных букв его двух полных имен — George Philip, Джи-Пи), сопровождавший отца во второй поездке в Россию в 1920-м, в языковом окружении вспомнил все, чему учился, и залопотал по-русски довольно быстро и бойко.
Осенью 1904-го, получив от Изабеллы письмо с известием, что она вновь вышла замуж, Уэллс испытал дикий приступ ревности. Одно это свидетельствовало, что о гладкой дальнейшей жизни Уэллса-семьянина не стоит и мечтать.
Так и вышло. После рождения второго сына Уэллс охладел к супруге. А поскольку простоя в таких делах он физиологически и органически выносить не мог, то, оставаясь финансово порядочным джентльменом и не заикаясь о разводе (все же какой-то викторианский страшок в нем засел), пустился во все тяжкие.
Первым делом один из основоположников научной фантастики подбил клинья к Вайолет Хант, молодой писательнице, близкой к сообществу художников-прерафаэлитов, постоянной обитательнице лондонских злачных мест, вроде Сохо и Пимлико, где помимо питейных заведений с достаточно свободными нравами и лексикой посетителей имелись еще домики с комнатами наверху. Затем в объятия Уэллса попала Дороти Ричардсон, школьная подруга Джейн. Надо сказать, что она руководствовалась благородными соображениями: видя, что у подруги начались нелады с мужем, решила помочь ей разобраться. И помогла единственно доступным для женщины способом. Правда, мистер Уэллс ее разочаровал. Ему нравилось в Дороти то, что она пухленькая цветущая блондинка. И больше ничего! Джейн он ценил за то, что она знала о его приключениях и молчала, и еще за то, что она вносила в его жизнь порядок и домашний уют.
На заседаниях «Фабианского общества» (клуба, в котором достаточно состоятельные люди развивали социалистические проекты всеобщего благоденствия) Уэллс и познакомился с очередной своей возлюбленной — Эмбер Ривз, дочерью ярого фабианского функционера Уильяма Пембера Ривза, годившейся в дочери самому Уэллсу. Они стремительно пролетели дистанцию от разговоров о социализме до постели, а в 1909-м Эмбер Ривз сообщила Уэллсу о скором появлении на свет еще одного научно-фантастического отпрыска. Писатель собрался бежать из уютного викторианского дома вместе с Эмбер, но ограничился тем, что отвез ее во Францию, а сам вернулся к семейному очагу. Родилась от этой любви дочь Анна-Джейн, которая только в 1932-м узнала, кто ее папа.
Почти параллельно с Эмбер сорокалетний Уэллс увлекся молоденькой Розамундой Бланд, тоже дочерью члена фабианского клуба, но вот здесь ему быстро «наступили на хвост», пригрозили скандалом, и посрамленный классик ретировался.
Единственным человеком, который все знал о выходках Уэллса и хорошо представлял себе масштаб его темперамента, была его супруга Джейн — верная, молчаливая Джейн, мило и непринужденно беседовавшая с дамами, за которыми ухлестывал писатель-фантаст.
С Элизабет фон Арним, австралийкой, вышедшей замуж за немецкого графа, Уэллс познакомился, что называется, по переписке. Они пролюбовничали три года, и Уэллс сам разорвал эту связь по причине, которая в данном контексте может показаться анекдотической: Элизабет начала слишком сильно ревновать его к жене. К тому же она не скрывала, что он у нее не первый и явно не последний, а сильнее оскорбить влюбленного Уэллса, чем указать его место в этом длинном ряду, было невозможно.
Двадцатилетняя Сесили Фэрфилд, вошедшая в многотомную историю уэллсовской супружеской неверности под именем Ребекка Уэст, впервые увидела своего будущего любовника в 1913-м. В следующем году она родила Уэллсу сына Энтони, но связь на этом не прервалась, как этого следовало ожидать. Напротив, этот внелитературный роман, один из самых серьезных в жизни Уэллса, продлился десять лет. Ребекка оказалась единственной любовницей, попытавшейся женить Уэллса на себе, на что он отреагировал одной из своих знаменитых вспышек ярости — право на подобные инициативы он оставлял только за собой.
Ребекку Уэст в 1924-м сменила голландка Одетта Кен. Впоследствии, говоря о ней, Уэллс, и без того не слишком сдержанный на язык, употреблял выражение «мерзкая баба».
Он был неправ. Тоненькая, хрупкая дама, двадцатью двумя годами моложе своего любовника, Одетта Кен отличалась всего лишь мелкостью и заурядностью характера, склонностью скандалить с обитателями соседнего дома, который они с Уэллсом построили во Франции для совместной жизни, и открытыми намерениями сделать при помощи Уэллса светскую и литературную карьеру. Главной причиной их разногласий было то, что Уэллс осознал, причем впервые за всю свою многолетнюю практику, что связался с заурядным и вполне практичным существом. Когда знаменитый, прославившийся на весь мир человек попадает на крючок к обыкновенной охотнице за деньгами, это означает, что он состарился и что ему нужна нянька. Настенный календарь сурово и неумолимо напоминал: в текущем году, 1926-м, Уэллсу исполняется шестьдесят.
Жизнь наказала Уэллса за все его эскапады и выходки настоящей большой болью. 6 октября 1927 года умерла Джейн.
На похоронах жены Уэллс сначала плакал навзрыд, потом ему стало дурно, а во время надгробной проповеди, произнесенной священником, он вдруг без всякой истерики и рисовки тихо по-звериному завыл. Свидетели этой сцены (к примеру, жена Бернарда Шоу, Шарлотта) много лет спустя говорили, что им было по-настоящему страшно: старый грешник и безбожник тяжко каялся над гробом жены...
Он вернулся во Францию к Одетте Кен, но они уже с трудом выносили друг друга. К тому же Одетта принялась шантажировать Уэллса, вынудила подарить ей дом во Франции, нелепо и свински угрожала опубликовать их переписку. Тогда-то по совокупности заслуг он и приклеил ей уничижительную кличку.
КТО ЗА СЦЕНОЙ?
Не секрет, что знаменитые русские женщины-вамп с момента появления этого женского типа чаще всего оказывались связаны с политической полицией.
Причина была самой прозаической — неограниченные возможности спецслужб в разбойные и голодные времена. Именно поэтому были так интимно близки к ВЧК — ГПУ — НКВД — МГБ (или к МИДу) такие русские вамп, как Лариса Рейснер, Александра Коллонтай, сестры Лиля Брик и Эльза Триоле, Мария Закревская-Будберг. Через друзей, знакомых, мужей, любовников они выкачивали из «органов» — редко прямо, чаще косвенно — гарантии личной безопасности и бытового комфорта, возможность жить в свое удовольствие независимо от того, какая на дворе стоит «генеральная линия». Трудно было винить их за это, хотя многие и многие им этого не прощали при жизни.
Лиля Брик в свое время выразила эту мысль просто, почти наивно: «Мы привыкли хорошо жить, пить много чаю с вареньем, и хотелось, чтобы так было всегда...»
Мария Игнатьевна Закревская-Бенкендорф-Будберг к чаю с вареньем была равнодушна. Она предпочитала икру и водку. Контакты ее с ВЧК, никогда не афишировавшиеся и документально никем не доказанные, носили скрытый характер.
Закревскую за связь с британским агентом Локкартом в 1918-м крепко шантажировали и долгое время держали на коротком поводке. Став любовницей Максима Горького, она сумела этот поводок ослабить. Затем вместе с «буревестником» эмигрировала и в отличие от него назад не возвратилась. Но и после ухода Горького в мир иной, после темной истории с возвращением в СССР горьковского архива, она не прервала связи с советской госбезопасностью.
Как уже упоминалось, во второй раз Уэллс приехал в Россию осенью 1920 года. Прибыв из Петрограда в Москву, он заночевал в доме № 17 по Софийской набережной, принадлежавшем английской миссии (там и сейчас находится резиденция британского посла). Утром в сопровождении революционного матроса Уэллс перебежал Москву-реку по Большому Каменному мосту и через полчаса сидел в кабинете Ленина.
Беседу их описывать не стоит — на это дело уже и так извели массу бумаги, в том числе и сам Уэллс, написавший пять больших статей, которые составили книгу «Россия во мгле». Уместно привести лишь один фрагмент этой книги, систематически выкидывавшийся из советских изданий. Оценивая владение Ленина английским языком, Уэллс выразился так: «Он говорит быстро и грамматически правильно, не подыскивает слова, но его татарский акцент чудовищен».
Вечером на поезде Уэллс возвратился в Петроград — и там, на квартире у Горького, встретил Марию Закревскую. Он познакомился с ней еще в 1914-м, но напрочь забыл. Теперь же, увидев, с ходу воспылал и очаровался. Она поступила предельно просто — ночью пришла к нему в комнату и осталась до утра...
Свои отношения они сумели возобновить только в 1933-м, после того, как Горький покинул Капри и вернулся в СССР, а Уэллс не только овдовел, но и расплевался с последней пассией.
Мура скрасила последние годы жизни Уэллса. В третью его поездку в СССР в 1934 году она его не сопровождала, и правильно. Поездка вышла неудачная. 23 июля 1934 года Сталин Уэллса принял, был приветлив и прост, но буржуйские концепции и оппортунистические разговоры английского либерала-соглашателя слушал скептически, от предложения Союзу советских писателей коллективно вступить в международный ПЕН-клуб отказался.
В 1936-м Уэллсу стукнуло семьдесят. Он еще полыхал и кипятился, но физически и духовно превратился в раздражительного больного старика. Сказывалась копившаяся годами усталость от чересчур бурной жизни; сказывалось то, что вторая половина литературной биографии Уэллса сложилась неудачно — его дарование начало угасать, слабые книги выходили одна за другой. Автор все более погружался в мысли о необходимости отказаться от беллетристики и сочинять только социологическую прозу и трактаты о будущем едином мироустройстве. Но как философ и социолог он никогда силен не был, и теперь над ним смеялись, а он выходил из себя...
Мура почти все время была рядом с больным и одиноким Уэллсом. Защищала его от репортеров и зевак. На бестактный вопрос одной газетной дамы: «Как можно любить Уэллса — маленького, старого, толстого, нервного, с пронзительным визгливым голосом и кудахтающим смехом?» — Мура ответила: «А вы знаете, у него тело медом пахнет». Скандал был полный. Уэллс, узнав об этом, страшно развеселился и хохотал так, что ему пришлось давать успокоительное.
Он умер 13 августа 1946 года.
Тело усопшего кремировали. Сыновья — Джип и Энтони, сын Ребекки Уэст, взяв урну с прахом, отбыли на южное побережье Англии, на остров Уайт. Там они без шума, помпы и журналистов наняли двухвесельную шлюпку, вышли в море и развеяли прах отца над водами Ла-Манша. Все было сделано так, как он хотел.
В завещании Уэллс не обидел никого, не забыл ни друзей, ни дальнюю родню. Муре Закревской он оставил 100 000 долларов.
Старый сатир из Бромли и великий писатель своей жизнью подтвердил немудрящую истину: личность писателя и его сочинения — не одно и то же. А многие люди до сих пор полагают, что автор великих книг сам должен быть фигурой во всех отношениях идеальной.
«Великий заводной мужик» — от такого титула Уэллс не отказался бы наверняка.
Правда, остается один вопрос: неужто эпохальные любовные приключения Уэллса не оставили следа в его творчестве, неужели столь многогранного и пламенного дамского угодника не соблазнили лавры нового Боккаччо? Поспешим успокоить всех любознательных. След остался. Только не надо искать его в «Семи знаменитых романах», в непревзойденной уэллсовской фантастике. Она, как назло, отличается редким мужским шовинизмом. Женат только герой «Войны миров». Остальные — безымянный путешественник во времени, Эдвард Прендик из «Острова доктора Моро», невидимка Гриффин и его друг-враг Кэмп, лунные странники Кейвор и Бедфорд, проснувшийся «спящий» Грэхэм — вопиющие холостяки-одиночки. Тему женского окружения собственной биографии Уэллс отыграл в других, менее известных книгах. Прежде это «Колеса фортуны», роман о приключениях влюбчивого приказчика-велосипедиста. Это и роман «История мистера Полли», в котором Уэллс изобразил неудачливого лавочника и семьянина, мегеристым характером супруги и отвращением к торговой деятельности подвигнутого... на инсценировку самоубийства с целью исчезновения, после какового он чувствует себя счастливейшим в мире человеком.
Поздний же роман «Кстати о Долорес», написанный уже отошедшим от страстей Уэллсом, полон того чувства женоненавистнического гнева, которое народная молва описывает поговоркой «Когда черт состарится, его в монастырь тянет». Прямые соответствия тут неуместны, но с известной долей правоты можно сказать: любовные похождения Уэллса потешили его самолюбие и одарили дурной славой, совершенно не оказывающей доброго влияния на рост личной литературной потенции. Пере-фразируя Высоцкого, меры в женщинах и в творчестве Уэллс не знал и не хотел, за что во второй половине жизни расплатился быстро прогрессирующей вялостью пера. А если сказать распоследнюю правду, то Уэллс-писатель в обрисовке и полнокровном воплощении женских характеров никогда силен не был. Истый практик, он тяжко хромал в теории.
Андрей КРОТКОВ
На фотографиях:
- С ПОЛЕТ ГОДДАР, ЖЕНОЙ ЧАРЛИ ЧАПЛИНА, ПЕРЕД ПАРТИЕЙ В ТЕННИС
- «МАШИНА ВРЕМЕНИ», РЕЖИССЕР САЙМОН УЭЛЛС (ВНУК ПИСАТЕЛЯ), 2002 Г.
- «ВЕЛИКИЙ ЗАВОДНОЙ МУЖИК» В ЗЕНИТЕ СЛАВЫ
- В материале использованы фотографии: East NEWS, Hilton ARCHIV/Fotobank, предоставлено фирмой «КАРО-ФИЛЬМ», из архива «ОГОНЬКА»