Бог родился в Израиле. Израиль — это страна, где родился Бог
Об этом было написано в затрепанной Книге, но как-то у нас не сильно ее читали, да и не верили написанному. Мы знали, что есть где-то там Израиль, такой маленький, но мерзкий, пакостный не по размеру. Где сбрендившие от старости сионские мудрецы с утра до ночи клацают вставными зубами, мечтая, как закидают нас бомбами с ног до головы. Плетут свои жидомасонские сети, опутывая мир. Как бешеные, летают на своих самолетах, пугая бедных арабов на добрых верблюдах. «Израильская военщина известна всему свету! — поддав для храбрости, пел на кухне известный драматург. — Как мать говорю и как женщина. И требую их к ответу!» «Израйские бомбы! Израйские бомбы!» — кричал в восторге мой трехлетний мальчишка. «Почему израйские?» — «Из рая же падают!»
Райские рыбки, порхающие в твоих речушках, прудах, фонтанах, в твоем море, Израиль, придумал, конечно же, не Отец, а Сын. Мальчик, которому исполнилось уже две тысячи лет. Он лежит на облаке, подперши ладошкой кудрявую головенку, и, болтая босыми ногами, завороженно наблюдает за тем, что мчится по вечерней земле. Его интересуют машины, разноцветные жуки с углями во рту, тайная цель их передвижений, они несутся, гибнут, свалившись с дорог, столкнувшись. Взорвавшись, наполняют тьму высоким заревом. Но мимо мчатся уже другие, летят, протыкая фарами ночь, и над каждым безумцем клочком тумана несется его ангел-хранитель. И глаза кошек красными сигаретными огоньками недвижно следят с обочин за этим вечным движением. Он слышит, как мать давно уже зовет его: «Сынок, ужинать! Ночь на дворе!», но не может оторваться.
Его Отец создал много замечательных стран, где, как в мультфильме, сверкают снега, а травы в росе, где земля изнемогает от жизни, среди дремучих лесов вздуваются синие спины рек, с отвесных круч кидаются вниз головой водопады. Для своего Сына он создал пустыню.
Бурую, изрезанную морщинами страстей и старости, где камни зеленеют лишь на миг после редких дождей, падающих с неба, как туман, и тогда редкие овцы соскребают зубами со скал уже серую высохшую паутину еды.
Пустыню, где великие беглецы-диссиденты, жуя акрид и саранчу, потеряв счет дням, писали в своих скрытых пещерах историю присутствия Бога на земле. Среди их костей в забытых пещерах лежат ненайденные распадающиеся свитки.
В коричневых морщинах земли мальчишка Сын прятался с приятелями, играя в войну, здесь всюду — лабиринты Бога, после игр и драк они купались вот в этой крошечной речушке, рыбу ловили. Из этого источника его молоденькая мать набирала воду в кувшин. И сегодня в него окунают кувшины молоденькие матери своих божественных детей, валяющихся с громкими криками в пыли.
Его Отец создал в пустыне, как и полагается волшебному месту, два водоема. С живой и мертвой водой. Сын жил возле Генисаретского озера, которое тамошние люди называли морем. Они выращивали зелень, образуя оазисы с замечательными названиями: Назарет, Капернаум, Иерихон. И стал вокруг моря рай на земле. Потому что это было Живое море. Сын любил бегать над толпами рыб, ступая на гребешки волн босыми ногами. Пугая рыбаков. Вот камни, за которые он хватался руками, спускаясь к воде.
А на юге, в центре пустыни — лежал водоем с мертвой водой. Великое Мертвое море, под которым скрылись два города, разрушенных Отцом. На одной из прибрежных скал до сих пор стоит соляным столбом жертва собственного любопытства, жена Лота, уже не похожая на женщину: время обтрепало ее. Мертвая вода стынет в соляных берегах ниже уровня океана на 400 метров, ниже нет места на земле. Тут раньше был ход под землю, где живут мертвые грешники, до сих пор добраться до дна здесь не удалось никому. То есть тут был ад на земле. Вот так Отец устроил Израиль.
А когда Сын родился, пришло, конечно, много народу, пастухи пришли, волхвы, над ними встала Звезда. Великий Ирод, услышав о рождении мальчишки, страшно расстроился и велел перерезать всех младенцев на всякий случай, чтобы уж не промахнуться, но, естественно, промахнулся. Через две тысячи лет в Вифлеем снова съехались и волхвы, и пастыри, толпы пилигримов, разинув рты, с потрясенными лицами.
Хозяин маленькой иерусалимской забегаловочки, Миша из Молдавии, горько сказал, плеснув мне «Джека Дэниелса»: «Ну вы даете! Вас должно было приехать четыре миллиона, мы построили под это дело несколько новых отелей. Отелей! Ну, и где вы? Я вас не вижу. Где эти русские люди? Эти миллионы? Я понимаю, вас напугал Клинтон, он сказал, что у нас откажут компьютеры и начнется полный атас. И таки вы ему уже поверили. Что, в России, — закричал Миша, — теперь остались одни пуганые? Боже мой! Как нас кинули!»
Разорившиеся предприимчивые люди пошли к Стене плача. Куда еще идти в Иерусалиме, когда вас кинули? К огромной стене, в каждую щелочку которой уже засунута крошечная скомканная бумажка с крошечной просьбой к великому и ужасному Яхве. Толстый дядька с пейсами, спадающими на грудь, терпеливо выслушал мой взволнованный монолог на скукоженном английском, повернулся к соседу с лицом пророка в круглой меховой шапке и спросил, показывая на меня: «Паша, ты не знаешь, чего ему надо?»
И все-таки мы приехали. Я видел Ельцина с семьей. Чубайс мелькнул. Потом пошли Шеварднадзе, Кучма, Лукашенко, Лучинский, почему-то представитель Азербайджана. Все они двигались через коридор репортеров к поджидавшим их патриархам, здешнему Диодору и нашему Алексию. Ехидный писатель Кабаков стоял в стороне от шествия и ехидно надо всем усмехался. А начальник «Эха Москвы», маленький, волосы дыбом, Венедиктов, напротив, всех растолкал и вылез к самому проходу, поэтому ослепленные вспышками начальники, увидев знакомое лицо, облегченно останавливались и начинали с ним здороваться. Получалось, что все эти всемогущие люди приехали к Венедиктову, он их, волосы дыбом, и принимает. И огромного Ельцина, и красивую принцессу Таню, и трогательную Наину Иосифовну, на лице которой можно было читать всякое движение мужа, что я и делал, поскольку мужа погребла под собой толпа местных политиков и репортеров, крайние из которых забрались на лесенки. А я читал по встревоженному лицу. Пальцы к губам: ой! что-то сделал не так. Робкая улыбка: все в порядке! Кабаков кусал от зависти пальцы. Патриархи терпеливо ждали. Вдруг и ко мне, зажатому толпою, просунулась рука и пожала мою левую руку. Володя Егоров, министр культуры, старинный знакомый, усмотрел меня. Спасибо, милый Владимир Константинович! Кабаков глухо рыдал в углу.
Наконец патриархи посвятили Ельцина в кавалеры Ордена Святого Гроба Господня, он получил и сам орден, красивую штуку на толстой цепи. Кто-нибудь видел когда-нибудь, чтобы Ельцин надевал свои ордена, хотя у него их груда? Вот мы и увидели.
Дальше все поехали показаться израильскому президенту, потом к Арафату, крошечному высохшему старичку в платочке, которого местные евреи называют Яшкой. Впрочем, окружали его люди весьма грозного бармалейного вида с разнообразными пистолетами, засунутыми за отвороты и портупеи, у одного был огромный кольт с перламутровой ручкой.
Но все суета сует и всяческая суета. В храм Рождества Христова в Вифлееме ведет крохотная дверь высотою метр двадцать, и, чтобы протиснуться внутрь, каждый должен очень сильно съежиться. Называется Врата смирения. Для огромного Ельцина приготовили специальный вход, чтобы не утруждался, но он всякими послаблениями пренебрег, он пришел сюда всерьез, поэтому я увидел, как, входя в храм, согнулся высокий грузный старик, Первый Президент России. Публичность его уже не беспокоила. Потом по крутым ступенькам он спустился в нишу, к Звезде на месте рождения Спасителя, вполз в нишу, встал перед Звездой на колени и поцеловал ее. Он делал это для себя. Потому что все равны перед Богом. И он снова согнулся, выходя.
Стоя на Сионской горе, я разглядывал поднимающийся к небу склон Елеонской горы напротив, где из библейских масличных рощ лишь одна уцелела, на самой макушке, как чубчик, а склон взамен усеян бесчисленными белыми чешуйками и скорлупками. Я приблизил их зумом, и это оказались могильные плиты. И на каждой — имя под ней лежащего. Гора стала огромным кладбищем. Поскольку на ней и предстоит быть Страшному суду, все эти люди легли сюда, чтобы прийти первыми. Ибо сказано, что далеко лежащим придется ползти на Суд бесконечно долго, а ползти предстоит под землею. Лечь здесь стоит огромных денег. Но и у богатых есть недостижимые достижения. Среди плит стоял целый храм, без окон, без дверей, из единого камня. Потому что не храм, а памятник. Его поставили своему пахану местные мальчики с пальцами.
.. Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров, Мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров, Горя и мира мимо, мимо Мекки и Рима... В храме Рождества на краю толпы, внимающей литургии, за колонной, возле простершихся ниц старушек и парня-калеки в коляске я столкнулся со стареньким лесовичком в сапогах, в затрепанной рясе, деревенским батюшкой. По лицу его плыла бессмысленная потерянная улыбка, мы встретились глазами, и он сказал шепотом: «А я сам приехал! Вот дома-то расскажу, не поверят! Как это чудно все! Теперь можно и умирать». И мы пошли дальше своими путями. Увечны они, горбаты, убоги, полуодеты. Глаза их полны закатов, сердца их полны рассветов... За ними ревут пустыни, вспыхивают зарницы, Звезды дрожат над ними, и хрипло кричат им птицы...
Бог один, но почему каждая церковь присвоила его себе? Даже на Голгофу два входа и две лестницы: своя у католиков, своя у православных. Получается, что верить надо уже не Богу, а Церкви? Не знаю, что думает об этом Бог. Думаю, смотреть ему на это противно. Люди в рясах, уже две тысячи лет вы делите Бога, но он не ваш и не ваш. Он — наш, мой, этого старика в пыльных сапогах. Вам плевать на то, что Он обо всем этом думает? Что-то не так на земле.
Стоя на Сионской горе, я думал о том, что дело не в деньгах, и не в количестве женщин, и не в старом фольклоре, и не в новой волне... Но мы идем вслепую в странных местах... Далее по тексту.
Владимир ЧЕРНОВ
Благодарим некоммерческую организацию «Партнерство «Третье тысячелетие» за помощь в организации этого репортажа.
На фотографиях:
- ИЕРУСАЛИМ, ЯНВАРЬ 2000 Г.
- В материале использованы фотографии: Александра БАСАЛАЕВА