«РУСЛАН» И ЛЮДМИЛА

Послесловие к иркутской трагедии

Подробности

Последняя в жизни Людочки Шашкиной задачка формулировалась нехитро: «Было пять шариков. Три отдала. Сколько осталось?»

Вопрос, который возникнет перед теми, кто выкарабкается из полыхнувшего назавтра перекрестья улиц Гражданской и Мира, прозвучит почти с той же обескураживающей ясностью: «Была жизнь. На нее упал самолет. Дальше — как?..»

Людочка решение найти сумела. Уцелевшим же, их родным, их помощникам, добровольным и назначенным, ответа искать и искать...

«...Да врет она все! Не было у нее никаких вещей, одни бутылки и тараканы! А у меня — серебро, золото... Равнять меня? С ней?!» — женщина отчаянно силится привести членам комиссии по компенсациям еще какие-то доводы против соседки, получившей такую же, что и она, сумму. Но хрипнущий голос срывается, обращаясь истерично-беззвучным рыданием. «Ей бы сейчас не сюда, а к хорошему доктору», — думаю я. И (так бывает, когда от гнетущей неловкости места себе не находишь) начинаю следить за вращением секундной стрелки на часах. И — сердцем, а уж потом глазами — фиксирую мрачное совпадение: 14.50. И проваливаюсь в рваную хронику тех жутких дней.

...Суббота, 6 декабря, 14.50. Александр Чичиков подходит к окну, смотрит, как машина сына подруливает к дворовой стоянке у их 120-й пятиэтажки. К соседнему, 45-му, родители Иры и Жени Семеновых подъезжают, возвращаясь из парикмахерской. Старик Данилов, от постели которого несколько недель не отходили дочь и супруга, выбрался наконец свежим воздухом подышать.

В детском доме, что рядышком, ребятня не шумит. Кто на катке, кто в бассейне, кто в творческом центре. Только пятая группа полным составом никуда не пошла. Люда Шашкина и Яна Потанина в книжки уткнулись, Аня Зернис плещется в душе, остальные — у телека...

Мороз. Солнце. Тишина, которую даже гигантский «Руслан», приподнявшийся из-за крыш дальних бараков, не способен нарушить. И это кажется почти естественным тем, кто смотрит сейчас на него сквозь заиндевевшие оконные стекла...

14.52. На нескольких сотнях метров вокруг пятачка, на который самолет, зацепивший крылом барачную крышу и крутанувшийся в диком сальто, только что рухнул хвостом вперед, полыхает все. Александр Чичиков видит, как плевок пламени накрывает машину и сына, и как сын умудряется выскочить из него. Обезумевшие Семеновы видят, как из подъезда, где рушатся перекрытия, Ира успевает выдернуть за руку Женю. Старик Данилов, не веря глазам, видит развалины, только что похоронившие дочь и жену.

15.00. Обожженную, прямо из душа выскочившую на снег Аню Зернис увозит «скорая». Люду и Яну среди живых не могут найти...

...Вторник, 9 декабря, 19.00. Спасатели, валясь с ног, оставляют место происшествия. В зареве костров, у которых греется оцепление, в лучах прожекторов с методичностью маятника чугунная баба начинает крушить скелет 45-го дома. Назавтра от него не должно остаться ни кирпича...

«Вам, государству, полутора дней хватило, чтобы наш дом снести, — возвращает меня к действительности голос очередной посетительницы комиссии по компенсациям. — Полтора дня всего, чтоб замести следы преступления!..»

Где-то я уже слышал эти слова... Да, накануне — от Левкина. «Государство замело следы своего преступления, — говорил мне житель бывшего 45-го дома и один из лидеров незарегистрированной пока общественной организации потерпевших, — а нас, вылезших из гроба, бросило в бытовой ад. Компенсации издевательские (жизнь человека в 1,6 нынешней тыщи оценили), но за ними еще походи. Собери бумаги, унижайся, доказывай, что ты не верблюд. Сколько поступило пожертвований — денег, вещей! Где это все? Почему опять чиновник, а не мы, решает, что и кому давать? Бабке одинокой на эти вопросы ответа не получить. А мы с Пчелинцевым — предприниматели, с властями общаться приходится, с таможенниками, законы знаем. Собрали инициативную группу, учреждаем организацию. Но как же только не пытаются нас замазать! То заявляют, будто нам просто счет понадобился, чтоб пожертвования туда перевести и крутить, то в пчелинцевском обмене хитрости ищут, то на меня вдруг бесплатной мебели на девять «лимонов» старыми сваливается. Глядите, мол, вот они, организаторы! Мы, конечно, с этой катастрофой в такие бабки влетели, что... Но ведь не за себя бьемся-то, за людей!»

Место, где произносил Левкин свой монолог и где временно перебивается с семьей, раем не назовешь. Однако это и не ад: общага, но комната просторная, тепло, чисто. И тем не менее... Разве человек, не по своей воле потерявший близких, здоровье, очаг, сплошь и рядом не сталкивается у нас с бездействием слабой, черствой или того хуже — корыстолюбивой власти? А неподкупный, не равнодушный к людской беде чиновник (таких ведь тоже немало), он что — получил наконец реальную возможность в полной мере выполнить закон «О защите населения и территории от чрезвычайных ситуаций природного и техногенного характера»? Ведь и поныне неизвестно, из какого кармана и сколько может он достать и без проволочек выдать вверенному пострадавшему населению. Увы, и в Иркутске тоже за неимением пресловутых подзаконных актов вынуждены были «плясать от печки». Суммы компенсаций устанавливали, опираясь единственно на печальный опыт сахалинского землетрясения. Вышло: за потерю кормильца или члена семьи, за ущерб, причиненный здоровью (в зависимости от степени родства, возраста и многих других условий), — от 1669 до 16698 тысяч старыми. И до 50 миллионов — за утрату имущества. Ничтожно мало. Не забудем при этом, что и на достойную страховую поддержку (в цивилизованном мире именно она — основная) наш рядовой гражданин не может рассчитывать. За приличный полис расплачиваться — жизни не хватит.

Короче, получалось: прав Левкин. В то же время что-то сильно смущало меня в мрачной его аргументации. Во-первых, с самого начала довелось наблюдать, как вершили «амбициозные интриганы-бюрократы» тяжкую свою работу. Как заместитель мэра Сергей Дубровин, не полагаясь на телефон, мотался по больницам, общежитиям, санаториям, проверяя наличие лекарств, бинтов, кроватей, хлеба, организуя по возможности человеческую жизнь перепуганным детям. Как Лариса Шевергина, второй человек в комитете по управлению Ленинским округом, назначенная председателем городской похоронной комиссии, обмывала, заворачивала в материю обугленные останки. Это им придется потом услышать: «Вы, государство, заметаете следы...»

Полторы недели не выходили сотрудники мэрии из временного штаба, расквартированного в ЖЭКе, рядом с местом катастрофы. Выясняли у каждого пострадавшего, в чем неотложно нуждается. Помогали восстановить сгоревшие паспорта. Тут же оформляли бумаги на получение денег. Возникали спорные дела, затягивание которых, разумеется, сразу воспринималось измученными людьми как «преступная волокита». Но попробуйте сиюминутно разрешить такую вот ситуацию. Женщина по устной договоренности сдает немеблированную квартиру молодоженам. Квартира разрушена. Все вещи пропали. Закон требует от чиновника развести руками: без договора аренды компенсация не положена. А тут еще хозяйка начинает утверждать: было в квартире и ее имущество. Комиссия вправе отказать обеим сторонам, но выбирает рискованный для себя компромисс: молодым выделяет 25 миллионов, хозяйке — 16. Конфликт исчерпан? Если бы... У женщины новое требование: «Им ничего не положено! Все — мне!»

Один буквально перед трагедией купил здесь квартиру, а прописаться не успел. Другая заявляет: «А у нас с мужем все было порознь. Вы одиноким даете за утерю вещей столько же, сколько и семье? Вот и нам каждому по 50 выпишите!»

...Как бы то ни было, а власть — от правительства до местных администраций, — пожалуй, впервые в подобной печальной практике сдержала данное принародно слово. Выделило обещанные средства, включая 20 миллиардов на восстановление детского дома. Не обмануло и в главном: всех без исключения потерявших кров обеспечило жилищными сертификатами. И реальные квартиры под них изыскивает. Причем (прямо скажем, крайне редкий случай) не буквоедствует, цепляясь за параграфы. По 18 квадратов положено на человека. Но жили, допустим, четверо. Двое погибли. Двоим все равно предоставлена будет прежняя площадь. Те же, у кого она до нормы не дотягивала, получат большую.

Жителей подлежавших ремонту бараков переселяют в нормальные дома. Правда, считать стали — за голову схватились: кого только не прописали в обреченные на снос хибары. В одной из убогих двухэтажек на восемь квартир — 64 души! «Ладно, — махнуло начальство рукой, — не было счастья у людей — пусть хоть несчастье поможет». Закрыли, кстати, глаза и на лукавство Вадима Левкина, умудрившегося быстренько приписать в документы не проживавших с ним сына и бабушку.

Вообще-то, узнав об этом поступке «бескорыстного» защитника пострадавших, я не очень-то удивился. Знал ведь, что и «провокационную» интригу с мебельным подарком «на девять «лимонов» он сам закрутил (на самом деле окружная соцзащита брала список и всем подряд раздавала благотворительные гарнитуры, телевизоры, холодильники). Знал и то, что мысль — заполучить на счет создаваемой организации денежные пожертвования — посещала все-таки умные головы Левкина и Пчелинцева. К слову, соратник по бизнесу и лидерству Василий Пчелинцев на поверку тоже не великим оказался альтруистом. Про его обмен (Левкин упоминал о нем в своем монологе) вся округа судачит.

История банальна до грусти. Незадолго до катастрофы нашел Пчелинцев выгодный ченч: свою двухкомнатную в 45-м доме — на трехкомнатную одного мужичка из соседнего квартала. Доплату назначил символическую. Но мужичок не сопротивлялся: жена у него умерла, работы постоянной не было, так, на бутылочку прирабатывал. А на горбу — несовершеннолетние сын и дочка, да еще один сын постарше с невесткой, да внук. Понесли документы в инстанции — опекунский совет отказывается подписывать. Куда же ты, говорят Пчелинцеву, человека с такой разнополой оравой загоняешь? Но Пчелинцев настоял — обменялись и без документов. Евроремонт в трехкомнатной сделал... Тут все и случилось. Итог: Пчелинцев, как законный хозяин, сертификат на улучшенную жилплощадь получил. Нужные справки сумел представить — мол, из бывшей квартиры ценные вещи забрать не успел. Ждет компенсацию по полной программе. Мужичок же с потомством последнего имущества лишился. Хорошо хоть, в свою трехкомнатную смогут вернуться, когда богатый обменщик новоселье справит.

Впрочем, есть в лидерах пострадавших и совсем другие. Один из них, между прочим, тоже из «новых русских», узнав, что я Левкиным и Пчелинцевым интересуюсь, нахмурился: «Только не думайте, что мы все под их дудку пляшем. Мы вовсе не для того организовывались, чтобы скандалить с властями. Мы помочь им хотим, а потом уж спокойно, всерьез займемся судебным процессом против виновника катастрофы.

Беда одних объединила, других по разные стороны улицы развела. Одни в щедрости своей проявились (11 миллиардов старыми, которые еще предстоит раздать нуждающимся, принесли и перечислили на спецсчет тысячи людей и организаций со всей России, даже из немецкого Пфорцхайма пять тысяч марок незнакомые друзья доставили). Другие — в умении ловчить. Вряд ли забуду средней руки чиновника, предлагавшего мне прямо на пепелище: «Пойдемте в пункт, куда благотворительные одежки свозят. Шубу себе подберете приличную. Не стесняйтесь, их там хоть ж... ешь!» Вряд ли забуду и почерневшую от горя женщину, потерявшую в развалинах мать и отца. Переступив порог кабинета, где заседала компенсационная комиссия, она только и произнесла: «У меня одна просьба к вам — мамам своим звоните почаще». И ушла.

...Мамам звоните почаще...

К 14-летней детдомовской красавице Ане Зернис, когда она умерла в ожоговом центре, мать, бросившая ее совсем маленькой, все-таки прилетела за 400 верст. К гробу, правда, подойти не решилась. Простояла вдалеке — воспитатели видели. А с Людочкой Шашкиной и Яной Потаниной, сгоревшими в первые же минуты, женщины, родившие их, морившие голодом, избивавшие и лишенные материнства, проститься так и не пришли. Им было всего по восемь лет, Людмиле и Яне, но хоронили их с воинскими почестями, министр С. Шойгу расправлял на венке ленты с надписью: «От правительства России».

А потом их маленькие и взрослые друзья по дому, ставшему за три года родным, сели в местном интернате за длинные столы под самодельным плакатиком: