Корреспондент ИТАР-ТАСС САИД ИСАЕВ провел в чеченском плену 82 дня. Бандиты похитили его за то, что он честно выполнял свой профессиональный долг. Они бросали его из камеры в камеру, грозили расстрелом. Но он все вытерпел. "Я был готов к любому исходу,— сказал Исаев корреспонденту 'Коммерсанта' ЛЕОНИДУ Ъ-БЕРРЕСУ,— у меня была к похитителям только одна просьба: не выбрасывать мой труп на обочину дороги, как собаку".
— Как тебя похитили?
— 29 марта я ездил к родственникам в село Ачхой-Мартан. Вечером возвратился в Грозный. Дома никого не было, семья осталась в Ачхое. Посмотрев телевизор, около полуночи лег спать. За день так намотался, что уснул мгновенно.
Проснулся, когда на меня уже надевали наручники. Все произошло за секунды, но я успел бросить взгляд на часы: было половина четвертого утра.
— Сколько было бандитов?
— Все происходило в темноте. Я насчитал человек семь, у них были фонарики. Они были в черной униформе, в масках, с автоматами. Эти люди из спальни меня отвели в зал, посадив посредине комнаты на стул. Там постоянно находился один охранник с пистолетом, который держал меня на прицеле. Сопротивляться было бесполезно, силы неравные.
Остальные бандиты сразу же пошли в кабинет. У меня дома пять комнат, но их интересовал только кабинет. Я почувствовал, что они действуют по наводке. В других комнатах эти люди ничего не искали. Да и взяли они только оргтехнику, записные книжки, архив, бумаги. Интересовались видеокамерой.
Я спросил: "Кто вы такие?" В тот момент у меня была уверенность, что эти люди из службы безопасности или из МВД. Я еще раз спрашиваю: "Вы из какой структуры?" Человек с пистолетом мне ответил: "Приедем, узнаешь". И главное, спокойно так, не орали, не шумели. У меня еще мысль возникла спросить: "А ордер у вас есть?" Но потом подумал, здесь с ордерами вообще никто не ходит. Впрочем, в конце концов разговаривать мне запретили.
Затем мне дали одеться и даже на плечо сами куртку накинули, сказав: "Еще простудишься". Глаза у меня были еще не завязаны. Мы вышли из дома, открыли ворота, и тут я увидел, что в дом они залезли через забор и окно в ванной комнате. Прямо перед воротами на улице стояли "Нива" и "Жигули" без номеров и с затемненными стеклами. Видно было, что незнакомцы никого не опасаются, даже соседей. Меня посадили в "шестерку" и в салоне завязали глаза. Где-то минут 20 мы ехали. Полпути я еще ориентировался, куда едем, по каким дорогам, но в районе консервного завода ориентир потерял, потому что начали крутиться по каким-то ухабам.
В машине эти люди начали меня расспрашивать о местных журналистах. Спрашивали, кто из иностранных корреспондентов работает в Чечне. Я говорю: "Это вам лучше знать. Какой дурак сюда поедет?" Спрашивали, что передаю, как передаю.
— Ты думал, что тебя везут на допрос?
— Да. Приехали мы к какому-то КПП, там был часовой, рация шипела. Поскольку глаза закрыты, меня взяли под руки и даже говорили, где ногу поднять, чтобы я не споткнулся. Так культурно, нормально завели в камеру. Сняли повязку, но все равно было темно. Комнатка бетонная два на два, деревянная кровать, ведро и кусочек свечки на отопительной батарее. Потом ко мне опять зашли двое в масках и завязали мне глаза. Начали спрашивать о журналистах, называли фамилии Зубайраева, Кипсаева, Сасуева, Радуева — он на радио "Свобода" работает. Говорю, да, конечно, знаю — нормальные ребята.
Когда я в очередной раз попытался узнать, за что меня взяли, они сказали: "Мы знаем, что у твоих родственников нет денег и Россия за тебя ни копейки не даст. Поэтому о похищении с целью выкупа можешь не думать".
Потом потребовали, чтобы я назвал свое звание ФСК. У нас почему-то до сих пор называют Федеральную службу безопасности ФСК. Я заявляю, что у меня только армейское звание — сержант. Режьте, говорю, на куски, больше мне сказать нечего.
Мне отвечают, что они располагают конкретной информацией и точно знают, что я эфэскашник. "Ладно, пока мы тебя оставим живым, но следствие будет продолжаться". И ушли.
Потом, где-то в обед, дверь опять открылась. Меня предупредили, что каждый раз, когда кто-либо в камеру захочет войти, он будет стучаться, а я должен отвернуться к стене. Зашли, поставили чашку с супом, положили буханку хлеба и бутылку воды. Я попросил сигарет. Через час принесли полпачки "Мальборо". Охранники уплотнили снаружи одеялом дверь. В здании шли строительные и сварочные работы.
Через двое суток мне опять завязали глаза, надели наручники и, проведя по коридору, бросили в другую камеру, оборудованную по всем правилам. Там была лампочка, стены были обиты железными решетками. Стояли десять деревянных нар, 200-литровая бочка с водой. Кормили раз в день: чашка с супом, полбуханки хлеба, вода.
Охранники на мои вопросы просто прикладывали палец ко рту. Они вроде сами боялись говорить, как будто их кто-то подслушивает. Некоторые только здоровались.
Так прошло еще три-четыре дня. Ко мне вновь пришли, завязали глаза, надели наручники и повели уже в третью комнату. Когда вели по коридору, я понял, что в этом здании строители делают тюрьму. Новая камера была еще хуже предыдущих. Напоминала настоящий зверинец. В ней окна были заложены кирпичом, кругом какие-то железяки. Мне сказали, что начиная с вечера и до утра, каждые полчаса, охранники будут стучать в дверь, а я должен отвечать. Видимо, боялись, что я могу повеситься. Представляешь, на протяжении всей ночи через каждые полчаса "стучать" — и так почти два месяца.
Я ложился обычно часов в семь-восемь вечера и спал почти до обеда. Силы экономил. В этой клетке я просидел примерно до 29 мая. Числа я считал в уме. Я не оставлял попыток вступить с охранниками в разговор, просил книги, газеты. Однажды единственное, что они мне сообщили, что было 23 мая. Еще я спрашивал о Косово, что там происходит, но без толку.
Правда, дали мне половинку "Аргументов и фактов" за 1 января, две книжки. Да, еще ежедневно давали по пять сигарет "Конгресс".
— Охранники интересовались, кто ты такой?
— "Нам отдежурить бы, и говорить с вами не надо",— сказал один из них. Они даже понятия не имели, кто я такой. Эти люди были предупреждены, что я сотрудник ФСБ и в разговоры со мной вступать нельзя. Надо мной сжалился один молодой парень. Все успокаивал: "Ты не волнуйся, пока идет следствие, разберутся. Родственники обо всем знают". Это единственный человек, который поговорил. Я, честно говоря, очень надеялся понять, кто же держит меня в заложниках.
Вечером 29 мая ко мне в камеру зашел человек. Несмотря на маску, я его узнал по голосу: он руководил захватом и допрашивал меня в первый день. Сев рядом, он попросил меня отвернуться, но я понял, что он включил в кармане диктофон. "Ты в глаза мне не смотри, говори что хочешь, у тебя десять минут". Опять начал спрашивать про ФСБ.
Я спрашиваю, какие ко мне претензии. Говорю, я в ваших руках, вы можете со мной что угодно сделать. Если убьете, скажите хоть за что.
Человек в маске опять начал расспрашивать, как я на работу устроился, кого знаю. Затем начал спрашивать мое мнение о руководителях Чечни и полевых командирах: про Масхадова, Арсанова, Удугова, Басаева, Радуева. Я говорю: "Может, тебе не понравится, но вот здесь я так считаю, что он такой-то, а вот здесь по-другому". Мне было очень удобно рассказывать. Он мне отвечает: "Смотри-ка, ты не знаешь, к кому попал, а уже высказываешь свое отношение". Во время войны я работал на немецкое телевидение и даже тогда старался объективно отображать все события.
В конце концов я спрашиваю: "Моя работа — это преступление?" Он ответил: "Ты служишь нашим врагам. Я не пугаю, но обязан сказать: принято решение тебя убить".
— И ушел?
— Ушел. За два месяца я был готов к любому исходу. Я понял, что разговаривать бесполезно. "У меня единственная просьба. Вы мой труп не выбрасывайте на обочину дороги, как собаку, закопайте". Бандит улыбнулся и ответил: "Это тебя уже не касается. Через полчаса тебя повезут".
— И что ты думал в эти полчаса?
— Я был готов к самому худшему, поэтому мне было просто интересно, как все будет происходить. И почему-то я думал, чтобы не стреляли в спину.
Проходит полчаса. Никто не приходит. Слышу, где-то на втором этаже люди ходят туда-сюда, разговоры доносятся. Вскоре зашел охранник, принес обед. Сигареты в мае мне уже перестали давать. Сказали, что нет денег.
Охранник почему-то достал из кармана пачку "Примы" и спросил: "Хочешь курить?" Я думал, он в курсе всего. "Конечно, если не сегодня, то когда мне еще курить?" Он дал мне сигарету, постоял, посмотрел и снова спрашивает: "Как тебя звать? Кто ты такой?" Я назвался. Мне показалось, что он не ожидал. Спросил еще одну сигарету, он дал четыре. "Да не надо, одной достаточно,— говорю.— У меня времени курить не будет". Он опять удивился: "А почему?" — "Меня сейчас повезут на расстрел". Он тогда отдал мне всю пачку и говорит: "Не волнуйся, может, все обойдется".
До позднего вечера больше никто не заходил. Наконец дверь открылась и на пороге возникли четыре человека в масках и c автоматами. Опять наручники, на голову накинули армейское одеяло, которым я укрывался. Шею завязали проволокой, чтобы оно не падало. Мне сказали: "Одевайся". Дали кроссовки, разрешили взять куртку. И все это происходило в зловещей тишине. Только когда натягивали проволоку, спросили: "Как, не душит?" Потом вывели на улицу, посадили в машину — это был "уазик" — и поехали. Через 30-40 минут приехали в какой-то лес. Я слышал, как ветки деревьев касались машины. Меня вывели, шел дождь. Никто меня не держал, так я простоял еще минут пятнадцать. Подъехала еще одна машина, бандиты отошли в сторонку, что-то говорили. Затем взяли меня под руки и повели уже к другой машине, посадили и поехали. Опять все молча. Еще полчаса тряслись по ухабам.
— Теперь думал, что точно на расстрел?
— Приехали, опять тихо. Думал, почему они сразу не расстреливают? Пять минут постоял, затем отвели куда-то в сторону метров на десять, говорят: "Сейчас мы будем тебя бросать в яму, голову не наклоняй". Я спрашиваю: "А глубоко?" Меня взяли за руки и молча куда-то опустили. Внизу кто-то сидел и помог спуститься. В яме люк. Меня туда и вели несколько метров, открыли железную дверь, сняли наручники. Одеяло я снял, когда закрылась дверь.
Это была какая-то бетонная сырая комнатка, метр шириной, два длиной. В ней два матраца, ведро, кружка, чашка. В яме тоже велись какие-то строительные работы, я слышал звуки от сварки, молотков. Над головой висела яркая лампа, которая никогда не выключалась. Обед давали как обычно. Правда, по вкусу пищи я определил, что повар уже другой. Там со мной вообще никто не говорил.
Только однажды ко мне опять зашел тот самый человек в маске, который организовал мое похищение. "Ты помнишь меня?" — спросил. Я его сразу узнал. "Ты больше ничего не хочешь нам рассказать? Ну ладно, что поделаешь. Я хотел тебе помочь, но ты сам не хочешь". Дверь захлопнулась. Вплоть до своего освобождения я находился в яме.
— И вот наконец настал день освобождения...
— Я вел календарь, отмечая числа гвоздем на стене. И представляешь, за три месяца ошибся только на один день. 18 июня (хотя мне казалось, что 19) мне почему-то обед не принесли. Ну, думаю, наверное, уже все. Вечером, что никогда не бывало, дверь опять открыли. Я, как и положено, отвернулся. Два человека — я это понял по голосам — отрезали от одеяла кусочки материи и завязали мне глаза. Потом приказали мне подняться, натянули спортивную шапочку, вновь надели наручники и вывели. Куртку, брюки сказали оставить. Я тогда точно понял: пришел конец. Водили по подвалу, вылезли через люк, посадили в "уазик" и повезли. В машине играла музыка, колонка находилась рядом со мной. Поинтересовались: "Наручники не сильно жмут?"
Сзади шла еще одна машина. Минут через 30 приехали опять в глухое место, открыли дверь, сняли "браслеты", подъехала легковая машина. Меня взяли за руку и посадили в нее. Я слышал, как завелся и уехал "уазик". Тут с меня сразу стянули маску, поздоровались и сказали: "Ты свободен, все нормально. Едем домой, там все хорошо". Это был один человек, которого я просто пока не могу называть. Меньше чем через час я был уже в Ачхой-Мартане. Домой привезли обросшего, как дикаря, я сам удивился, когда посмотрел на себя в зеркало. Младшая дочь вообще не хотела признавать: "Это не наш папа".
— Сейчас ты знаешь, за что же тебя похитили?
— Я понял, что информацию о моих связях с ФСБ им кто-то специально подбросил, но доказательств не было никаких. Меня оклеветали.
— У бандитов были претензии к твоим материалам?
— Такого не было, говорили только в общем. Более того, когда освобождали, мне не запретили заниматься журналистикой. Сказали, правда, что работать на русские СМИ — это преступление.
— Из твоего рассказа сложилось впечатление, что тебя удерживали две группы: до 29 мая одна, затем другая. С чем это может быть связано?
— Пока мы это еще не выяснили, здесь много неясностей. Конечная цель похитителей до сих пор неизвестна. Но я могу уже твердо сказать, что захватили меня не ради выкупа. Я не все еще могу говорить, тем более много и не знаю. Даже мой родной брат Шарип, занимавшийся моим освобождением, не все мне рассказывает. Скажу лишь, что решающую роль в моем освобождении сыграли люди, которых здесь называют джамаатами. Это реальная сила в Чечне, самая здравомыслящая. Они с каждым днем укрепляют свои позиции, джамааты против похищений людей. Моих освободителей зовут Даут, Шамиль и Самир. В республике их знают и по именам.
Кстати, они ведут работу по всем заложникам, в том числе и по генералу Шпигуну. Джамааты хотят покончить с этим явлением — не ради меня, а ради народа Чечни. И еще. В моем освобождении сказался так называемый тейповый фактор. Я чинхоец и думаю, кто меня удерживал, учитывали, что вступают в конфликт с моим родом.
— Чеченские силы правопорядка в очередной раз проявили свое полное бессилие.
— У них нет ни сил, ни возможностей. Два месяца меня держали не в каком-то маленьком подвальчике, а в большом здании в Грозном. Бандиты что хотят, то и делают. Я уверен, пока к власти не придут силы, которые хотят и способны что-то сделать, захваты людей будут продолжаться.
— А сейчас сохраняется опасность, что тебя снова могут похитить?
— Все решает Всевышний. Но думаю, что после того, что произошло, вряд ли. Хотя разборка с людьми, которые меня похитили, еще не завершена, я чувствую себя спокойно.
— Насколько я знаю, через некоторое время после похищения на твоего брата выходили посредники, которые сначала просили за освобождение $500 тыс., потом сумму выкупа снизили до $50 тыс. В какой-нибудь форме был все-таки выкуп?
— Мой брат Шарип с первого дня заявил: "Я братом не торгую". Ни о каких деньгах речи не было. Если говорить о посредниках, то это далекие от похитителей люди, которые что-то где-то услышали. Те, кто меня забрал, никаких денег не требовали. А когда почувствовали, что меня все равно придется отпускать, видимо, кто-то решил заработать.
Скажу больше. Если бы за меня заплатили хоть рубль, мне было бы стыдно. Я был готов к тому, чтобы меня повесили, чем выпустили за деньги. Это я говорю не ради красного словца. Серьезно, я был готов умереть.
— Ты собираешься продолжить работу на российские СМИ?
— Пока меня из агентства ИТАР-ТАСС не уволят, я не собираюсь оттуда уходить. Я работаю не ради денег, а потому, что мне это нравится. Отдохну недели две, приеду в Москву и все решу. Еще хотел бы сказать спасибо руководству ИТАР-ТАСС и всем моим коллегам, которые не забыли обо мне: Кобаладзе, Игнатенко, Сергею Витальевичу Кармалито. Я знал, что они страдали так же, как и я.