Ни ваучеры, ни свобода торговли, ни революция в потреблении не кажутся сегодня главными символами 1992 года. Лужков в Москве и Черномырдин в федеральном правительстве — в 1992 году советская номенклатура вернулась во власть, но тогда этого почему-то никто не понял.
Если исходить из в общем неочевидного лозунга, согласно которому кадры решают все, то весь 1992 год можно описать, просто назвав два имени: Юрий Лужков и Виктор Черномырдин. Два кадровых решения, определивших историю страны на десятилетия вперед.
Трудно понять, почему словосочетание "номенклатурный реванш" не стало главным политическим термином того года. Отставка Гавриила Попова (Попов до сих пор клянется, что она была добровольной, см. интервью в прошлом номере "Денег") стала капитуляцией "демократов первой волны" перед горкомовско-горисполкомовским начальством, которое демократы в Моссовете, как им казалось, поставили себе на службу. Когда в 90-м по рекомендации Попова моссоветовские демократы избирали Лужкова председателем Мосгорисполкома, Юрий Михайлович сорвал овацию, отвечая на вопрос о платформе, на которой он стоит,— правой или левой. Он тогда сказал, что стоит на хозяйственной платформе. И ведь не обманул, простоял все восемнадцать лет.
Премьерство Виктора Черномырдина, продолжавшееся куда меньше, начиналось драматично (кажется, Ельцин действительно не хотел расставаться с Гайдаром, но перевесило "мягкое рейтинговое голосование" на Съезде народных депутатов в декабре; любимая картинка всех телеканалов того времени — как раз с того съезда: депутаты дерутся, а один депутат из заднего ряда наблюдает за дракой в большую подзорную трубу), а не закончится, кажется, никогда. Газпромовская реклама, которую показывают сегодня — "Мечты сбываются",— она ведь на самом деле вот об этом. Реальный сектор и реальная труба всегда будут сильнее тех, кого весной 92-го спикер Хасбулатов обозвал мальчиками в розовых штанишках.
Все остальное, что казалось тогда важным, может, конечно, казаться важным и теперь, только ваучерная приватизация так и не привела к рождению класса мелких собственников, свобода торговли (те самые бабушки на улицах, которые торговали абсолютно всем) почтительно уступила место империям торговых сетей, стихотворение Андрея Вознесенского "Где найти в Москве СКВ" нуждается теперь в редакторских пояснениях. И только деликатный снос ОМОНом палаточного городка коммунистов возле останкинского телецентра июньским утром 1992 года выглядит сегодня как привет чоповцам в масках, привычно зачищающим то экологов в Химкинском лесу, то защитников старой Москвы в Козихинском. В каком-то смысле удавшейся можно считать потребительскую революцию, случившуюся тогда же, но ее бесспорный символ, шоколадный батончик "Сникерс", кажется, так и остался памятником самому себе — единственным дожившим до наших дней элементом рациона. Сегодня трудно судить, насколько ядовитым было все остальное, что тогда появилось,— от спирта "Рояль" до мороженого "Пингвин", но, видимо, именно той еде мы обязаны тем, что даже никогда не жившие в СССР потребители сегодня ориентируются на "вкус, знакомый с детства", и прочее "советское качество", так что реванш оказался успешным и в этом смысле.
Источником ностальгии в принципе может быть любое время — хоть 37-й, хоть 41-й. Ностальгирующих по 92-му году, кажется, во много раз меньше, чем любых других, но они есть. "При Ельцине был порядок" — пока это скорее шутка, но скучать по временам, когда государство хоть и совсем ненадолго, но все же оставило людей в покое,— думаю, скучать по этим временам еще будет модно. Только слишком короткими были те времена.
Юбилейные дискуссии, посвященные двадцатилетию разгрома ГКЧП, так и не дали однозначного ответа на вопрос, кто оказался тогда победителем. 92-й год в этом смысле проще, и он описывается двумя именами: Лужков и Черномырдин. Потому что кадры все-таки действительно решают все.