Перемены по ходу процессов

Премьера "Ходорковского" пройдет 14 февраля в рамках программы "Panorama" Берлинского кинофестиваля. Его вообще-то собирались демонстрировать там еще в прошлом году, но тогда, за несколько месяцев до намеченного показа, режиссер Кирилл Туши сказал куратору программы Виланду Спеку "извини, ничего еще не готово" — тогда, по его собственным словам, сам он думал, что "готово" может не стать никогда. В общей сложности на этот почти двухчасовой документальный фильм у Туши ушло пять лет.

Идея снимать про Ходорковского пришла в голову тридцатишестилетнему тогда режиссеру на кинофестивале в Ханты-Мансийске (туда он приехал со своим игровым дебютом "Лето-собаки-сыновья"). "Я увидел очень богатый, даже шикарный город, в котором почти не было жителей. Я спросил: кто все это построил? Для чего? Мне сказали: "Это построил Ходорковский, а теперь он в тюрьме". И я подумал: вот прекрасная история для художественного фильма. Но потом, приехав в Москву и поговорив с разными людьми, я понял, что реальность богаче и неожиданней всех моих фантазий. И решил снимать фильм документальный".

Еще тогда, в Ханты-Мансийске, лелея идею "художественного кино о трагедии русского магната", Туши решил съездить в Нефтеюганск "за вдохновением". Раньше, когда фестиваль финансировался ЮКОСом, гостей катали над месторождениями на вертолете, теперь же администрация отказалась предоставить любопытному немцу с русским именем (его дедушка и бабушка — из Петербурга) даже автомобиль с водителем. Но он все равно нанял левака и поехал.

С этого как раз "Ходорковский" начинается — с нефтяных полей в Нефтеюганске. Это очень умные кадры — на общем плане нефтяные вышки выглядят вышками лагерными. Тут нет никакой подтасовки, никаких спецэффектов — только это серенькое небо, этот серенький снег, этот серенький лес, больше похожий на ограждение, чем на чреду деревьев. Камера панорамирует на пригорок, увенчанный белой церковью с зелеными куполами, и останавливается на привалившейся к ступенькам группке подростков. "Что это вы здесь снимаете?" — спрашивает один из них. "Фильм о Ходорковском,— отвечает голос Кирилла из-за кадра,— вы знаете, кто это?" — "Знаем,— говорит паренек лет четырнадцати,— он украл у России много денег".

Фильм "Ходорковский" в каком-то смысле ответ этому подростку, и это не ответ — "нет, не украл", а скорее — "да, может, и украл, но...". Это сомнение — не в Ходорковском только, а в себе, в своих чувствах по поводу всей этой истории и ее главного героя, в своей возможности судить его и судить вообще — главный двигатель этого фильма, местами сбивчивого, местами затянутого.

— Мое отношение к Ходорковскому переменилось множество раз за время съемок. Сначала я думал о нем просто как об интересном персонаже, потом как о жертве, за которую мне хотелось бороться, потом на меня стали вываливаться все те ужасные истории, которые, я не знаю, случились или не случились в девяностых — но, во всяком случае, могли случиться. Я даже хотел остановить проект. Но тут начался второй процесс, и я понял, что не могу, что у меня просто сердце кровью обливается. Так что я пережил все перепады температуры.

С этой авторской позицией, вернее с этим переживанием очень легко соотнестись. Теперешний Ходорковский вызывает сочувствие и восхищение, Ходорковский десятилетней давности, времен "Открытой России" вызывал уважение, Ходорковский давности пятнадцатилетней — неприязнь. Этих разных Ходорковских требуется свести в одного человека. Кирилл Туши как раз и пытается это сделать — по методу раскапывающего истину журналиста из "Гражданина Кейна". Ему повезло даже меньше, чем персонажу Орсона Уэллса, с которым хотели разговаривать далеко не все свидетели краха Чарльза Фостера Кейна. С Туши не хотел разговаривать вообще никто.

— Я писал письма в министерства и ведомства и не получал ответа. Я оставлял сообщения, но мне никогда не перезванивали. Я пытался встретиться с людьми, но мне отвечали отказом. После двух лет такой почти бесплодной работы мне стало казаться, что Ходорковского просто не существует. Когда я в это почти поверил, что-то сдвинулось с мертвой точки.

В фильме действительно недостает важных действующих лиц. О Путине, Сечине, Суркове или, например, Абрамовиче даже говорить не приходится, но там отсутствуют фигуры куда менее недоступные. Чубайс отказывается говорить в кадре, Явлинский — за кадром. Там нет теперешней жены Ходорковского Инны и их общих детей (есть, правда, первая жена Елена, сын Павел и мать Марина Филипповна). Но из тех свидетельств, которые ему достались, Туши составляет историю не столько даже убедительную фактически, сколько убедительную человечески.

Максим Валецкий, институтский начальник Ходорковского по комсомольской линии, сейчас проживающий в Англии: "Он был не самым заводным человеком, уж во всяком случае, не душой общества".

Леонид Невзлин: "Одна из советских черт Ходорковского — жить более скромно, чем можешь себе позволить. Он не хотел выходить в то, во что нас потом вытолкнули. В олигархи с огромными автомобилями, огромными домами и охраной".

Дмитрий Гололобов, бывший юрист ЮКОСа, проживающий в Лондоне: "Ходорковский купил ЮКОС на сомнительном аукционе за мизерные деньги — это был подарок Ельцина. Ельцин подарил Ходарковскому 5 млрд долларов".

Кристиан Майкл, британский финансовый советник "Менатепа": "За реальные рыночные деньги ни один русский не мог бы купить такую нефтяную компанию, как ЮКОС, вообще никакую компанию, связанную с недрами. Нельзя было допустить, чтобы вся русская экономика была продана иностранцам. Ни одно правительство не пошло бы на такое".

Генерал Алексей Кандауров, бывший глава безопасности ЮКОСА: "Он сам мне говорил: мы будем эту власть коррумпировать, она сгниет, и мы ее заменим".

Игорь Юргенс, советник президента России: "На той самой, судьбоносной для Ходорковского встрече Путина с олигархами 19 февраля 2003 года, Ходорковский в сущности сказал: "Мы процесс коррупции начинали, мы его и закончим"".

Бен Харрис, британский экономический журналист, долгие годы писавший о ЮКОСе и его руководителе: "Сначала он был одним их худших корпоративных боссов, одним из худших российских капиталистов вообще, но где-то в самом начале двухтысячных он изменился — он стал одним из лучших, просто лучшим".

Михаил Ходорковский (в письме из тюрьмы Кириллу Туши): "Герой моего детства Павка Корчагин до сих пор — мой герой".

В фильме Туши есть мультипликация. И это может нравиться и не нравиться — скорее, последнее, потому что это далеко не лучшие анимационные кадры, которые мы видели. И как раз на фоне одного из таких рисованных кадров, изображающих Ходорковского в его камере, звучит закадровое моралите: "Да, он нарушал моральные запреты, но ведь наши моральные стандарты соответствуют стандартам общества, где мы живем". Сперва кажется, что это трюизм, еще одно напоминание западному зрителю об ужасности российской действительности. Но уже из следующих — совсем не мультипликационных — кадров становится ясно, что это о другом. Что "стандарты общества, где мы живем" — это стандарты мирового общества. Стандарты не только Путина, но и, например, Шредера, заявившего, что такой "не платящий налоги гражданин", как Ходорковский, "сидел бы и в Германии". Стандарты Меркель, начавшей было протестовать и вмешиваться, но быстро по неясным, а, вернее, абсолютно ясным причинам все свои протесты свернувшей. Стандарты Буша, обещавшего в свое время "задать вопросы", но, вероятно, получившего убедительные разъяснения.

В фильме Кирилла Туши имеются недостатки, но нет банальностей. Там есть красивости, наивности — особенно для русского зрителя,— а банальности нет. А еще там есть одна абсолютная победа.

— Я и сам не знаю, как это получилось. Это было в начале второго процесса, и, я думаю, судья Данилкин тогда еще не получил таких отчетливых приказов. Вначале в суде было как-то больше открытости. Я каждый день ходил в суд и однажды увидел там немецкого министра юстиции. Ей, после многочисленных просьб, разрешили поговорить с Ходорковским — две минуты. И тогда я подошел к судье и сказал, что тоже хочу поговорить с Ходорковским. Он сказал — нет, ему не разрешено общение с журналистами. Я ответил, что я не журналист, а режиссер. И тут он сказал неожиданно — "хорошо, десять минут". Я подошел к скамье подсудимых, включил камеру и каждую минуту парень, стоявший у меня за спиной, хлопал меня по плечу — девять, восемь, семь...

Это замечательное интервью — в первую очередь кинематографически. Это конфликт подлинно художественной силы, какого в художественном кино не встретишь — между уверенностью и улыбкой этого человека и тем, что его окружает. Между тем, какой он сейчас, и тем, каким мы думаем, даже знаем, он был. Между взволнованностью Кирилла и его спокойствием.

— Думаете ли вы теперь, что тогда, в 2003-м, вы сделали ошибку, вернувшись в Россию и провоцируя некоторым образом власть? — спрашивает Кирилл из-за кадра.

— Знаете,— отвечает Ходорковский,— я себя каждый день об этом спрашиваю.