"Обманывает Политбюро и нас, как дураков, надувает?"

60 лет назад, в августе 1950 года, завершилось следствие по "ленинградскому делу". В числе главных обвиняемых по нему проходил бывший председатель Госплана СССР Николай Вознесенский, которого до ареста Сталин не раз называл своим возможным наследником. Обозреватель "Власти" Евгений Жирнов изучал проверенную временем технологию борьбы с преемниками.

"Что будет со страной, когда я умру?"

Думаю, что самое бессмысленное и неблагодарное занятие из всех, что только придумало человечество,— это интерпретация поступков незнакомого человека, действовавшего к тому же в условиях, все нюансы которых невозможно восстановить. Особенно если он принимал решения на основании информации, вся совокупность которой остается неизвестной. Именно поэтому, на мой взгляд, всякие попытки хоть как-то объяснить те или иные действия Сталина не могут и не должны выходить за рамки версий.

К примеру, почему отец народов в 1948 году назвал своим преемником на посту главы правительства члена Политбюро, первого заместителя председателя Совета министров СССР и председателя Госплана СССР Николая Вознесенского? Возможно, Сталин действительно чувствовал себя не лучшим образом и решил назвать имя наследника. Возможно и то, что старик, чувствуя, что ослаб, решил стравить людей из своего ближайшего окружения, чтобы те не объединились против него. И точно такое же право на существование имеет версия о том, что, стравливая их, он хотел проверить потенциального наследника на прочность. Словом, версий можно выдвигать сколь угодно много, но в качестве исходного пункта известно одно: согласно многочисленным источникам, осенью или зимой 1948 года Сталин сказал своим соратникам:

"Вы все — слепые щенки и котята! Что будет со страной, когда я умру? Единственный человек, который понимает толк в управлении государством,— Вознесенский. Вот мой первый преемник".

Согласно тем же источникам, следующим он назвал Клима Ворошилова, хотя уже давно вывел первого красного офицера из своего ближайшего окружения. В качестве же еще одной возможной кандидатуры вождь упомянул Николая Булганина.

Подобную же историю рассказывал Георгий Эгнаташвили, служивший в правительственной охране и приходившийся внуком жителю Гори Якову Эгнаташвили, которому прислуживала мать Сталина. Яков оплатил обучение будущего корифея всех наук в семинарии, и к его родным тот, став вождем, относился с большой теплотой. На склоне лет Георгий Эгнаташвили вспоминал, что на дне рождения Сталина произошла следующая сцена:

"В разгар застолья Сталин неожиданно заговорил о том, что он уже довольно старый человек и руководить государством ему осталось не так уж много времени. Поэтому надо бы сейчас выбрать человека, который бы сменил его на этом высоком посту, и начинать потихоньку готовить его к этой должности. Надо выдвинуть такую личность, которая могла бы руководить государством как минимум лет двадцать--двадцать пять... Сталин сказал: "Я предложу вам человека, который может и должен возглавить государство после меня. Имейте в виду, что этот человек должен быть из нашего круга, хорошо знающий нашу школу управления и которого не надо ничему учить заново. Он должен быть хорошо натаскан во всех государственных вопросах. И поэтому я считаю таким человеком Вознесенского... Экономист он блестящий, государственную экономику знает отлично и управление знает хорошо. Я считаю, что лучше его кандидатуры у нас нет". В ответ было гробовое молчание. Сталин оглядел всех присутствующих и неожиданно спросил: "Может, кто-то хочет сказать что-либо против? Или у кого-нибудь есть какие-то возражения?" И опять никто не проронил ни слова..."

"Сталин начал его возносить"

Как же появился потенциальный преемник Сталина? В воспоминаниях Анастаса Микояна, в те времена входившего в число высших руководителей страны, о появлении Вознесенского в окружении Сталина говорится:

"Вознесенский пришел в руководство, когда Сталин разуверился в Межлауке — очень хорошем человеке, прекрасном работнике, занимавшем пост председателя Госплана. Он добился его ареста, и встал вопрос о новом руководителе. В верхушке самого Госплана не нашлось подходящей кандидатуры. Искали на местах. Тогда Жданов на запрос Сталина назвал кандидатуру председателя ленинградского госплана Вознесенского — образованного экономиста, хорошего работника. Мы его не знали. Хотя он учился в Институте красной профессуры в момент острой борьбы с правым уклоном, нам не было известно какое-либо из его выступлений в прессе или на собраниях против уклона за нашу линию. За правый уклон он также не высказывался. При таких его способностях и активности это было немножко странно. Но Жданов его хвалил, к тому же Вознесенский не был связан с центром. Молодой человек, его выдвижение будет полезным в том смысле, что его не постигнет участь Межлаука, думал я. 19 января 1938 г. Вознесенский был утвержден председателем Госплана. В Госплане он очень хорошо себя показал, понравился Сталину. Грамотный человек, говорил толково, вдумчиво, он сразу завоевал высокое положение. Сталин увлекся им и сделал такой шаг, который был для нас непонятен: через год или полгода Сталин объявил его своим первым замом по экономическим вопросам в Совнаркоме. Таким образом, в области экономики Вознесенский ставился над всеми нами и над Молотовым как первый человек после Сталина в этой области. Некоторые члены Политбюро были недовольны этим шагом: председателя Госплана, у которого вся экономика, делать еще и первым замом, то есть освобождать от всякого контроля (Сталин же не мог сам контролировать!), было неправильно. Если бы он был просто замом и председателем Госплана, то был бы под контролем других заместителей, так как был бы на равном положении с нами. К тому же, как только Сталин начал его возносить, амбициозность Вознесенского становилась очевидной: он стал проявлять высокомерие по отношению к остальным товарищам. Вознесенский не имел опыта управления хозяйством, он никогда не был ни директором завода, ни секретарем обкома, ни наркомом. Поэтому стиль его работы был несколько канцелярским, бумажным. Для него имел большую силу план. Он недостаточно понимал, что мало принять даже очень хороший план, что главное — обеспечить его выполнение".

В мемуарах Микоян несколько раз отмечал, что с практическим руководством промышленностью Вознесенский на первых порах не справлялся:

"Следом за окончанием советско-финской войны Сталин предлагает провести новые изменения в руководстве экономикой страны... В организацию работы Экономсовета был внесен очень важный элемент — при Совнаркоме были образованы хозяйственные советы... (в том числе.— "Власть") Совет по оборонной промышленности, председатель Вознесенский — человек экономически образованный, правда, больше профессорского типа, без практического опыта хозяйственного руководства. Он тогда еще ничего не понимал в вопросах оборонной промышленности...

Ошибкой было то, что некоторые руководители советов назначались при полном несоответствии своему назначению... Вознесенский через полгода был освобожден, так как не мог справиться с этим делом".

Однако Сталин продолжал доверять Вознесенскому и выдвигать его на новые, все более высокие посты. По сути, вождь передал ему часть своих полномочий еще во время войны.

"Когда наркоматы были эвакуированы из Москвы в восточные районы страны,— вспоминал Микоян,— Совнарком переехал в Куйбышев. На Вознесенского было возложено руководство Совнаркомом в Куйбышеве. В один из приездов Вознесенского в Москву Сталин дал ему документ — по нему Вознесенский получал право решать любые вопросы касательно деятельности наркоматов и наркомов, которые обязаны были выполнять его указания. Фактически Вознесенский выполнял функции Председателя Совнаркома в эвакуации. Он остался очень доволен этим, однако был не в состоянии подчинить себе все наркоматы, поскольку те разместились в разных городах, а связь их с Куйбышевым была плохая, и телеграфная, и железнодорожная, и воздушная. С другой стороны, эти города имели хорошую связь с Москвой. Поэтому каждый из членов ГКО давал прямые указания наркомам и рассматривал просьбы, минуя Куйбышев".

Сталин в отличие от недолюбливавших Вознесенского членов Политбюро ценил его за прямоту и готовность отстаивать свою позицию. Маршал Жуков, к примеру, вспоминал о том, как Вознесенский выступил против идеи Сталина после разгрома немцев под Москвой начать наступление на всех фронтах:

"Лишь Вознесенский высказал свое сомнение в возможность (так в тексте.— "Власть") материально-технического обеспечения широких наступательных операций... Берия бросил реплику: "Вы что же, товарищ Вознесенский, сомневаетесь в расчетах и планах товарища Сталина?" Вознесенский ответил: "Нас здесь собрали для того, чтобы серьезно обсудить обстановку и наши мероприятия... а Ваша реплика мне непонятна". Сталин отошел от стола, не сказав ни одного слова. Но мне показалось, что он благосклонно отнесся к словам Вознесенского, которого он в то тяжелое время высоко ценил как умного, расчетливого и способного организатора всех экономических мероприятий".

О том же вспоминал и маршал Василевский:

"Во время войны кто напрямую выступал против некоторых предложений Сталина, главным образом по планированию хозяйства, по вопросам промышленности, так это Вознесенский. Ну сплошь и рядом. Берия, Маленков его страшно ненавидели. А Сталин частенько к нему прислушивался".

"Великодержавный шовинист редкой степени"

Не любили Вознесенского и многие из тех работников советского и партийного аппарата, которым приходилось с ним встречаться. И, может быть, наиболее точное определение причины того, почему все ценили, но не переносили Вознесенского, оставил в своих воспоминаниях Леонид Бахтиаров, перед войной работавший заместителем начальника Хозяйственного управления Совнаркома СССР,— головокружение от слишком быстрого подъема на командные высоты:

"Вознесенский один из немногих очень быстро продвигался... Вознесенский отличался личной нескромностью (не прочь получить лучшую дачу и в первую очередь) и по работе с товарищами часто был нескромен, высокомерен. Но что надо отметить, у Вознесенского была отличная память. Он по памяти мог называть массу цифр по плану отраслей народного хозяйства. Получив высокое положение в партии и в государстве, Вознесенский стал к аппарату — при большом количестве присутствовавших вышиб из рук работника Госплана папку с делами, грубо обзывал своих подчиненных на заседании Госплана. Мне пришлось много раз делать анализ плана снабжения народного хозяйства. Для этих работ я сажал 10-15 человек, на арифмометрах пересчитывались цифры, и в результате мы обнаруживали массу несбалансированных итогов, о чем я докладывал т. Молотову, или т. Микояну, или т. Булганину. Наши расчеты вносились в таблицу соответствующих материалов уже в окончательной редакции. Таким образом расчеты распределения материальных ресурсов между наркоматами исправлялись. Т. Вознесенский страшно не любил, когда мы обнародовали ошибки аппарата Госплана. Мне не забыть один разговор с Вознесенским и встречу с ним по этому вопросу. Сначала разговор был очень острым, но после он в своем кабинете извинился за неупотребительные слова, которыми он иногда пользовался".

Доставалось от Вознесенского не только сотрудникам аппарата, но и министрам. Георгий Эгнаташвили вспоминал: "Шло заседание Совмина... И вдруг неожиданно распахивается дверь и выходит Николай Алексеевич с двумя министрами. Эх, как он начал их материть. И в хвост и в гриву. Мне стало не по себе".

Вознесенский не сдерживал себя, даже когда дело касалось членов Политбюро. Петр Куранов, отвечавший в аппарате правительства СССР за планово-финансовые органы, рассказывал мне (см. статью "Дело мести" во "Власти" N 12 за 2005 год):

"Я хорошо знал Николая Алексеевича Вознесенского, поскольку в моем ведении находились и Госплан, и Госснаб, и Минфин, и Госкомтруд. А он занимался этим же как зампред Совета министров. Тогда для разрешения различных вопросов создавали комиссии Политбюро, Совмина. Была какая-то комиссия Политбюро под председательством Вознесенского, а Каганович был ее членом. Вознесенский говорит мне как-то перед заседанием этой комиссии: "Позвони Кагановичу, спроси, будет он на заседании или нет? Может быть, он занят?"".

Формально подобное приказание было отступлением от существовавших норм поведения в аппарате. Вознесенский и Каганович занимали равное положение в иерархии — заместители главы правительства и члены Политбюро. И вдруг Вознесенский, осознав, по всей видимости, себя преемником Сталина, не пригласил его к себе, как требовал партийный этикет, позвонив лично, а вызвал, поручив это сотруднику аппарата.

"Я,— вспоминал Куранов,— позвонил, говорю: "Лазарь Моисеевич, заседание будет в 15 часов. Товарищ Вознесенский спрашивал, вы будете или нет? Вы не заняты в это время?" Каганович взорвался: "Какое он имеет право следить за мной?! Какое ему дело, чем я занят?!" Потом долго еще кричал и бросил трубку. Я рассказал про эту бурю Вознесенскому, он посмеялся и говорит: "Ничего"".

Но все подобные случаи не меняли отношения Сталина к Вознесенскому. О недостатках своего потенциального преемника он знал, как писал Микоян, не меньше других:

"Как человек Вознесенский имел заметные недостатки. Например, амбициозность, высокомерие. В тесном кругу узкого Политбюро это было заметно всем. В том числе его шовинизм. Сталин даже говорил нам, что Вознесенский — великодержавный шовинист редкой степени. "Для него,— говорил,— не только грузины и армяне, но даже украинцы — не люди"".

Однако при всем том Сталин продолжал доверять Вознесенскому, а его недруги не могли найти повод, чтобы переубедить вождя. Объяснение весьма странного факта, почему опытнейший аппаратный интриган Берия не мог найти подходящего компромата на Вознесенского, есть в показаниях бывшего министра госбезопасности Виктора Абакумова, который после своего ареста рассказывал, что Вознесенского было бессмысленно обвинять в шпионаже или порочащих связях, поскольку тот был крайне осторожен. По словам Абакумова, когда кто-то поднял вопрос о назначении брата Вознесенского на дипломатическую работу, тот сделал все, чтобы решение не было исполнено. Видимо, столь же осторожным Николай Вознесенский был в контактах вообще.

Но после того как Сталин объявил его преемником, остальные члены ближнего круга не могли не объединиться перед лицом настолько серьезной потенциальной опасности. Пытались ли они создать ситуацию, дискредитирующую Вознесенского в глазах Сталина, по взаимной договоренности, или Берия удачно воспользовался обидой Кагановича на Вознесенского, установить вряд ли возможно, да и вряд ли нужно. Куда важнее результат.

"Проникся полным недоверием к Вознесенскому"

"А Каганович потом отомстил Вознесенскому,— рассказывал Куранов.— Уезжая в отпуск, он поручил своему заместителю в Госснабе Помазневу написать письмо о недостатках в работе Госплана. О том, что на первый квартал года планируются темпы роста промышленной продукции ниже тех, что достигнуты в предыдущем квартале. Госплан поступал правильно, поскольку в четвертом квартале шла переработка сельхозпродукции — выпускали много овощных консервов, сахара из свеклы. А в новом году сырье заканчивалось. Так было и до, и после того. На письме Помазнева, я его видел, рукой Сталина была наложена резолюция: "Обсудить специально"".

Вопрос этот, как вспоминал Микоян, для Сталина был весьма болезненным:

"В послевоенное время (и до войны так же это было) Сталин и Молотов всегда ворчали на хозяйственников. Вообще, у нас ежегодно из месяца в месяц идет рост производства в хозяйстве. Месяц пика — это декабрь. В январе же и в первом квартале производство падает, а затем с марта-апреля постепенно начинает повышаться, летом опять начинается небольшой спад в связи с уходом на сельскохозяйственные работы и т. д. Несколько лет подряд при рассмотрении плана предстоящего года в сопоставлении с истекшим годом, когда видели, что первый квартал оказывается ниже четвертого квартала, Сталин и Молотов требовали не только не снижать темпов производства, но и повышать их. Но это никак не получалось... При обсуждении плана на 1948/49 год в Политбюро этот вопрос встал со всей остротой. Сталин предложил поручить Вознесенскому как председателю Госплана обеспечить такой рост, чтобы не было падения плана производства в первых кварталах против последних. Не знаю почему — видимо, психологическая обстановка была такая — Вознесенский ответил, что можно это сделать. Как он мог такое сказать? Я был удивлен его ответом: ведь умный человек, знает уже не только чистую экономику, но и реальное хозяйство. Одно время Сталин очень доверял Вознесенскому. Но переход к крайностям для него был обычным делом, чего Вознесенский, видимо, еще не учитывал. Он составил проект такого плана. В нем не было падения производства в первом квартале, а намечалось даже какое-то повышение. Сталин был очень доволен. В его проекте план будущего года сравнивается с планом текущего года, а текущий год брался в ожидаемом исполнении. Здесь был элемент гадания, потому что никому не известно, что будет произведено в декабре,— всегда могут быть сбои и ошибки в ту или другую сторону, и будет субъективистская характеристика ввиду невозможности точного предвидения. И вот месяца через два или три Берия достает бумагу заместителя председателя Госплана, ведающего химией, которую тот написал Вознесенскому как председателю Госплана. В этой записке говорилось, что "мы правительству доложили, что план этого года в первом квартале превышает уровень четвертого квартала предыдущего года. Однако при изучении статистической отчетности выходит, что план первого квартала ниже того уровня производства, который был достигнут в четвертом квартале, поэтому картина оказалась такая же, что и в предыдущие годы". Эта записка была отпечатана на машинке. Вознесенский, получив ее, сделал от руки надпись "В дело", то есть не дал ходу. А он обязан был доложить ЦК об этой записке и дать объяснение. Получилось неловкое положение — он был главным виновником и, думая, что на это никто не обратит внимания, решил положить записку под сукно. Вот эту бумагу Берия и показал, а достал ее один сотрудник Госплана, который работал на госбезопасность, был ее агентом. И когда мы были у Сталина, Берия выложил этот документ. Сталин был поражен. Он сказал, что этого не может быть. И тут же поручил проверить этот факт, вызвать Вознесенского".

"К заседанию Политбюро,— рассказывал Куранов,— для большей весомости обвинений против Вознесенского был подготовлен ряд документов о недостатках в работе Госплана. Там говорилось, например, что в проекте плана на 1949 год содержалось 117 ошибок и опечаток. Это выглядело внушительно. Но в основном это были пропуски букв, отсутствие знаков препинания, опечатки в цифрах во второстепенных приложениях. На 6-7 тыс. страниц это было немного. Также была проведена внезапная проверка наличия секретных документов, находящихся в производстве в Госплане. Обнаружили недостаток некоторых бумаг. Кроме того, Вознесенскому поставили в вину то, что он сгоряча называл сотрудников разными нехорошими словами. Сам он быстро такие случаи забывал. Но к документам на Политбюро приложили перечень этих непристойных наименований сотрудников. Потом я видел проект решения Политбюро. Я как сейчас помню. Это прямо рукой Молотова было написано: "Осудить как неправильную повторившуюся и в текущем году практику снижения на первый квартал заданий по производству продукции по сравнению с четвертым кварталом истекшего года"".

В изложении Микояна дальнейшие события выглядели так:

"Сталин был вне себя: "Значит, Вознесенский обманывает Политбюро и нас, как дураков, надувает? Как это можно допустить, чтобы член Политбюро обманывал Политбюро? Такого человека нельзя держать ни в Политбюро, ни во главе Госплана!"... Сталин проникся полным недоверием к Вознесенскому, которому раньше очень верил. Было решено вывести Вознесенского из состава Политбюро и освободить от поста председателя Госплана СССР".

Похожую схему дискредитации применили и к секретарю ЦК Алексею Кузнецову, которого Сталин называл своим преемником по партийной линии. А объединение обоих преемников в одну группу заговорщиков, расширение группы до таких размеров, что версия о покушении на захват власти начинала выглядеть вполне правдоподобно, получение признательных показаний обвиняемых и показательный суд были уже делом отработанной годами техники. Главный военный прокурор Афанасий Вавилов, утвердивший обвинительное заключение, уже после отстранения от должности, в 1955 году, писал Хрущеву:

"Я считаю, что по позорному, так называемому Ленинградскому делу мною действительно были допущены серьезные ошибки. Я некритически отнесся к материалам МГБ. Поверив Абакумову в том, что по делу состоялось решение Политбюро, я выехал по указанию т. Сафронова в Сочи (где находился Сталин.— "Власть") и, будучи убежден, что следствие проведено честно и что т. Сталину все материалы объективно доложены, утвердил обвинительное заключение. Прошу верить мне, что я был обманут врагами. Как теперь известно, они действовали настолько тонко, иезуитски и так подготовили самих обвиняемых, что даже Кузнецов, Вознесенский и Попков в августе 1950 г. во время объявления мною им об окончании следствия признали себя виновными и на вопрос о причинах, побудивших их это сделать, Кузнецов ответил: "Хотел быть больше, чем был". На суде они также признали себя виновными. При таком положении я объективно не имел возможности вскрыть фальсификацию, тем более что до того я не встречался с обвиняемыми, т. к. не имел отношения к надзору за следствием по этому делу".

Историю несостоявшихся преемников Сталина завершил приговор к высшей мере наказания. Так что в полном объеме эту методику избавления от нежелательных наследников властных полномочий теперь вряд ли кто-нибудь сможет, да и станет, повторять. Но технологическая схема наверняка пригодится. Пока никто до конца не знает, каким именно образом будет разворачиваться операция "Преемник" в 2012 году. Ведь пытаться объяснить или предсказать поведение политиков в условиях катастрофической неполноты информации — занятие неблагодарное и бессмысленное.