Страна, которая летала

Научно-мемориальный музей Николая Жуковского — объект фантастический и по качеству и по силе впечатления, которое он производит. Вероятно, дело во времени, когда он создавался: постановление о создании музея Сталин подписал в 1947 году, а открыт он в 1956-м. Люди, которые его делали — прежде всего, Андрей Туполев,— в это десятилетие держали в голове всю историю авиации от первых теоретических семинаров, где прорабатывалась сама возможность полета, до совершенных, изысканных машин, которые придумывались в послевоенное время и разрабатывались потом чуть не до 1980-х годов. Память еще хранила все черты этой истории, еще казалось страшно важным, кто посещал первый семинар Жуковского в ЦАГИ, а кто нет, у кого какой был характер, кто какое уравнение придумал, на каком самолете установлен какой рекорд в 1930-е и чьи модели потом победили во Второй мировой. Самолет — невероятно сложное, очень умное и очень дорогое творение, им восхищаться естественно, и поэтому музеев авиации много. Они есть во всех странах, где смогли сделать свой самолет, и в России тоже не один. Но обычно коллекция — это ряды моделей — военные, гражданские, маленькие, средние, большие, скорость, дальность. Здесь же картина невероятной победы ума. Придумали — летать, и за какие-то 50 лет полетели, и как!

Николай Жуковский умер в 1920 году, он, собственно, только успел просчитать и организовать все то, из чего потом выросла советская авиация. В этом особняке на улице Радио, где теперь музей, он в 1915 году создал техникум летчиков: летчики тогда слабо представляли себе математику и физику полета, это были спортсмены-любители, и ему казалось важным дать им теоретические знания. Из этого потом выросла Военно-инженерная академия имени Жуковского. После Жуковского Сергей Чаплыгин присоединил к особняку прилегающую территорию, и так образовался ЦАГИ, Центральный аэрогидродинамический институт. И в музее сначала показаны первые, самые принципиальные для авиации теоретические работы Жуковского, "О парении птиц", "О присоединенных вихрях" и "Теория гребного винта", потом его аэродинамическая лаборатория с макетом аэродинамической трубы, спроектированной Андреем Туполевым, планер Отто Лилиенталя, который Жуковский купил в 1895 году в Германии, и первый планер ученика Жуковского Николая Делоне, а потом уже машины 1920-х годов. Так, будто никакой революции в 1917 году не было, будто авиация — это отдельная, параллельная история, происходившая в небесах, и прямого отношения к тому, что творилось на земле, не имевшая.

1920-е — начало 1930-х годов, которым в музее посвящен отдельный зал — это фантастическая жизнь, выстроенная из соединения безумных профессоров математики вроде Сергея Чаплыгина с молодыми энтузиастами, которым надо было — не есть, не пить, не жить — только летать. Там потрясающий макет первой аэродинамической трубы, выстроенной Чаплыгиным целиком из дерева, потому что других материалов в стране было не достать. Это выдающийся памятник российского конструктивизма, совершенно неоцененный и не введенный в научный оборот. Там еще лопасти гигантского деревянного вентилятора от этой трубы и электрические ветряки, очень похожие на те, которыми в 1990-е годы украсились все европейские пейзажи, в особенности немецкие, и которые стали символами нового экологического сознания,— Чаплыгин создал их в 1920-е. Там удивительные по дизайну аэросани Туполева и его первые самолеты, ребристые, будто созданные из жалюзи, там модели дублера гигантского "Максима Горького". И там же первый, невероятно точный по линиям АНТ-25, созданный в КБ Туполева конструктором Павлом Сухим, на котором потом Чкалов и Громов совершили первый беспосадочный перелет из Москвы в Америку.

Чкалов улетел 22 июля, заблудился над Сиэтлом, сел чуть не с пустым баком и рекорда не установил, а Михаил Громов полетел 10 сентября и установил мировой рекорд дальности полета. Зал 1930-х в общем-то весь и посвящен этим соревнованиям на дальность. Место профессоров и энтузиастов занимают летчики-герои, те же Чкалов, Громов, Сигизмунд Леваневский, красавец, назвавший от страха перед Сталиным Туполева вредителем, а потом сгинувший над полюсом в отчаянной попытке установить собственный рекорд. Георгий Байдуков (которому и принадлежит идея перелета), Андрей Юмашев. Они чем-то опять похожи на аристократов 1910-х — авантюристы, спортсмены; только те соревновались как-то сами, а эти — от имени государства. И есть в них какая-то и карьерная лихость, и некоторая избирательная трусость, позволявшая им совсем не пугаться смерти на полюсе, но до дрожи бояться товарища Сталина. Только Андрей Юмашев, красавец, художник, генерал-майор авиации, ушедший в 1946 году в отставку, друг Роберта Фалька, совершавший с ним долгие поездки по Средней Азии, переселившийся на дачу в Алупку и умерший в 1988 году, как-то свободен от этой специфической гордо-трусоватой повадки сталинских соколов.

А потом начинаются залы с сотнями, если не тысячами моделей, залы уже не одиночек, но большой промышленности. Но и тут, глядя на эти бесчисленные самолеты, невольно вспоминаешь, что все начиналось со статьи Жуковского "О парении птиц", потому что выглядит это как эволюция пернатых. Причем так же, как в природе рождаются то уроды, которые непонятно как и летают, то какие-то бойкие, задиристые воробьи, не слишком изящные, но юркие и быстрые истребители, то вдруг невероятные, абсолютные шедевры, само совершенство которых кажется почти нереальным. Как рисунки Дюрера или Рафаэля. Вообще там, в этом музее, возникает довольно острое ощущение, что художественное творчество в ХХ веке как-то ушло из традиционных своих мест обитания и перебралось, пожалуй что, сюда. То ранний планер Королева, тогда молодого пижона в белых теннисках, то стратегический бомбардировщик Владимира Мясищева, созданный после шаражки за год и 10 месяцев, то, наконец, великолепный, как белый Стенвей, Ту-144. Они поражают такой найденностью линий и форм, такой точностью, что кажется — это и есть абсолютный летательный аппарат, и стой время, стой — уже все найдено, красивее птиц уже не будет.

Наверное, отчасти дело в том, что, когда этот музей создавался, мы боролись с космополитизмом и полагали Россию родиной всех научных открытий. Никаких зарубежных моделей самолетов, никаких западных поисков в экспозиции нет (если не считать военных самолетов НАТО уже 1980-х годов). Из экспозиции возникает четкое ощущение, что вот в России Жуковский это придумал — летать — и из него все это и получилось, а если в других странах летали, то нас, пожалуй, это не слишком касалось. Это, конечно, неправда, и так, конечно, нельзя. Но трудно не почувствовать гордости от того, что у нас действительно хватает идей, образов, историй для того, чтобы рассказать всю историю авиации так, будто это только наша история. Все же она у нас была.

Но именно что была. На дверях этого музея постоянная надпись "Музей закрыт", попасть туда можно только на экскурсию по предварительной записи. Там тусклый свет, но все равно видно, как пыль въедается в драгоценные модели самолетов, в гипсовые бюсты героев, как выгорели акварели Юмашева, как потускнели знамена, как где-то экспонаты уже свалены едва что не горкой, как на стеклах витрин остались подтеки от каких-то прошлогодних протечек, как все на глазах не то, что ломается, а как бы истлевает. Ну что тут сделаешь? Как живет авиация — так и музею живется. Это сильный образ страны, которая летала. А больше, кажется, не полетит — больно все истлело.

Улица Радио, 17, 8 495 916 9091