Судя по последним высказываниям руководителя администрации президента России Сергея Филатова, а также самого президента, предварительные итоги переговоров премьера Черномырдина с представителями дудаевского окружения фактически дезавуированы Кремлем. Сущность коллизии может заключаться не столько в конкретных военных или протокольных проблемах, сколько в самом факте резкого перераспределения политического веса между президентскими структурами и правительством — в пользу последнего. Не исключено, что своей двусмысленной переговорной позицией кремлевские политики пытаются любой ценой отыграть очки у слишком усилившегося премьер-министра.
Переговорная неразбериха очевидна. Премьер, специально оговоривший, что выступает по поручению президента, предложил "незамедлительно начать переговоры со всеми заинтересованными сторонами и силами Чечни". Это очевидным образом предполагало взаимодействие и с командой Дудаева — при том, что формальный статус чеченского лидера и его приближенных мог быть предметом последующего уточнения. Процесс пошел, предварительные переговоры с дудаевскими представителями провел вице-премьер Шахрай, а затем, поговорив с Ельциным и, очевидно, расставив над i надлежащие точки, премьер сам сел за стол переговоров с чеченскими генпрокурором Имаевым и министром экономики Абубакаровым. С достижением соглашения о прекращении артиллерийского огня начались странности. Сперва статус собеседников премьера подверг сомнению Сергей Филатов, а потом и сам президент сообщил иностранным послам, что ему неуместно переговариваться с Дудаевым.
Исходящие из Кремля доводы не только конфузят Черномырдина, но и представляются не вполне убедительными. И сомнительность дудаевского статуса, и неясность полномочий Имаева и Абубакарова были бы существенны при обсуждении каких-то более или менее продвинутых документов, определяющих дальнейшую мирную жизнь, но об условиях капитуляции можно договариваться с каким угодно партнером. Скорее всего, дело не в Имаеве или Дудаеве и даже не в возможных военных резонах, побуждающих генералов довести операцию до конца, но в непростом становлении новых отношений в связке Ельцин--Черномырдин, ибо в ходе кампании первый много потерял, второй же — приобрел.
Безусловно лояльная, но самостоятельная позиция премьера, занятая им в начале кампании, может быть сравнена с аналогичной позицией "общественных деятелей" в августе 1914 года: перед лицом общей беды народ един с монархом, но при завершении войны общество, стойко делившее с властью военные трудности, твердо заявит о завоеванном им на полях сражений праве на участие в управлении Россией. В начале мировой войны монархия получила военные кредиты не только в финансовом, но и в чисто политическом смысле слова, т. е. кредит содействия и поддержки. По образцу 1914 года военные кредиты премьер выдал и президенту, причем и на фоне военных неудач, и на фоне современных "общественных деятелей", занявших откровенно пораженческую позицию и говорящих о собственной армии как о сугубо неприятельской, черномырдинский военный кредит значил много. Именно это дало возможность премьеру повторить интонацию 1914 года — "после победы разберемся" и объявить всей стране о возможности призвать к ответу дурных кремлевских стратегов: "У нас еще будет возможность как следует разобраться в том, что произошло, найти ответы на все вопросы". Но уже сейчас ответы на некоторые вопросы найдены — президентскому назначенцу Полеванову было указано на место, значительно подвинут оказался и Сосковец, а в перспективе стало весьма вероятным, что президентская администрация, провалившая все, что можно провалить, уступит ряд существенных функций хоть что-то делающему и хоть за что-то отвечающему правительству.
В этом случае Черномырдин сделался бы вдвойне значащей фигурой, ибо речь шла бы не просто об усилении некоторого политика, но об усилении конституционного местоблюстителя российского престола, т. е. о соединении власти с легитимностью, а свете последней тенденции к явлению Черномырдина в виде светлоликого миротворца — еще и с известной харизмой. Это означало бы не просто возможное призвание кремлевских царедворцев к ответу за тяжкие промахи, но — и это более важно — на фоне тягостного безвластия имела шанс появиться фигура альтернативного властвующего лидера. Речь шла уже не ответственности Кремля за былое, но о полной будущей бесперспективности кремлевской свиты. В таких условиях было уже не до прежней борьбы придворных партий, и, вероятно, следует ожидать стремительной консолидации царедворцев на многопартийной основе ("партия мира", "партия войны", "партия порядка", "партия беспорядка") в дружном общем стремлении не дать премьер-министру сполна получить по военным кредитам — или по крайности заплатить их с как можно большей скидкой.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ