Во вторник в Доме кино прошел сенсационный, но закрытый показ фильма великого польского режиссера Анджея Вайды "Катынь" (Katyn, 2007). По мнению МИХАИЛА ТРОФИМЕНКОВА, фильм стал жертвой двойной несправедливости. Хотя в Польше его посмотрели три миллиона зрителей, он не получил заслуженного "Оскара", а в России отпугнул прокатчиков, опасающихся обвинений в "русофобии".
Подозревать Анджея Вайду в том, что он снял фильм о расстреле НКВД весной 1940 года двадцати с лишним тысяч польских офицеров, оказавшихся в советских лагерях после раздела Польши по пакту Молотова-Риббентропа, из конъюнктурных соображений, могут только те, кто не знает, кто такой Вайда, или делает вид, что не знает. Всю жизнь 82-летний классик снимал экзистенциальную летопись польской истории. Катынские расстрелы зияли в ней черной дырой. Катынь была табу даже в социалистической Польше, где режиссерам позволялось неизмеримо больше, чем в СССР.
Табу, особенно невыносимым для Вайды: под Харьковом чекисты убили его отца, капитана Якуба Вайду. Сняв "Катынь", он исполнил сыновний долг, хотя давно уже старше своего юного отца. Катынь он считает русской трагедией в той же степени, что и польской, не отождествляет Россию с НКВД, а фильм задумывал как совместную постановку. В итоге, за Россию в фильме представительствует блестящий Сергей Гармаш в роли битого жизнью, немолодого, со старорежимной выправкой майора Попова, спасшего от высылки в Казахстан Анну (Майя Осташевская), жену расстрелянного ротмистра Анджея (Артур Жмиевский), и его дочь Нику. Среди нацистов, сметающих в концлагеря краковскую профессуру, или показывающих генеральской вдове (Данута Стенка) невыносимую хронику эксгумации катынских трупов, нет своего майора Попова: ни одного человеческого лица.
Как раз эти обстоятельства, а вовсе не мифическая "русофобия" фильма, вызывали перед просмотром опасения. Достоинства режиссера и замысла рисковали обернуться слабостями. Все-таки Вайде уже 82: в истории мало примеров творческой состоятельности в таком возрасте. Тема — слишком личная. Та же история учит: самые великие режиссеры, реализовав что-то заветное, оказываются беспомощными.
Опасения не оправдались. Вайда сделал кино, какого ни в Польше, ни в мире давно уже не снимают. Классическая трагедия, снятая с голливудским размахом, но лишенная голливудского манихейства, безупречная во всех своих составляющих. От игры всех до единого актеров до простой, но изощренной сценарной конструкции, показывающей трагедию отраженным светом, через судьбы вдов, сестер, детей тех, кого убили в Катыни. И сам расстрел, показанный без "чернухи", во всей своей чудовищной обыденности, — лишь финал фильма, антикатарсис, после которого очевидно: героиням не на что надеяться.
"Катынь" — не политическое кино, а трагедия рока, пусть и политического. Выжившая в аду Варшавского восстания Агнешка (Магдалена Силечка) упорствует в желании установить надгробие брату, хотя знает, что через минуту ее арестуют, а через десять минут плиту разобьют. Так Антигона, к чьей истории апеллирует фильм, вопреки всему хоронила своего брата. Главная жертва рока — не Агнешка, а Польша.
Символично начало: по мосту бегут две толпы беженцев. Одни — от нацистов, другие — от Советов. Выбор из двух зол невозможен. Однако люди в конкретных обстоятельствах вынуждены делать его. Судьба тех, кто предпочел забыть о Катыни ради "Новой Польши", для Вайды не менее трагична, чем судьба тех, кто ничего не забыл и никому не простил. Трагичен поручик Ежи (Анджей Хыра), чудом избежавший расстрела, вынужденный подтвердить советскую версию, гласившую, что офицеров убили нацисты осенью 1941 года, и застрелившийся, не выдержав взглядов вдов. И столь же трагичен Тадеуш, вышедший из лесу юный боевик антикоммунистической Армии Крайовой (Антон Равлицкий), глупо погибший в схватке с патрулем, когда, казалось бы, только жить и жить. Вайда слишком мудр, опытен и благороден, чтобы сводить с кем-то исторические счеты. "Плохие" и "хорошие" герои — это категории мелодрамы. А Вайда снимал трагедию.
Когда речь идет о классической трагедии, глупо говорить о педагогическом эффекте, но он есть. До "Катыни" многие в России вполне абстрактно знали, что Катынь — главная травма польского национального сознания, но вряд ли кто-то представлял, как эта травма воплощалась в жизни. Большинство убитых были офицерами военного времени, интеллигентами, надевшими форму по мобилизации. Среди образованного сословия не было семей, в которых кто-то да не погиб в Катыни. Им пришлось пережить, как в дурном сне, гибель родных дважды. Сначала немецкие репродукторы на каждом углу выкрикивали имена мертвых офицеров, а нацисты крутили родным жертв ту самую хронику. Потом такие же черные репродукторы излагали советскую версию, а родным показывали ту же хронику по второму разу. И повторялись те же самые слова: наци называли выстрел в затылок типично большевистским методом, а коммунисты — типично нацистским. И заупокойную мессу служил над братскими рвами сначала ксендз, привезенный нацистами, а потом — другой ксендз, так же подневольный "органам".
Анджей Вайда снял "Катынь" не для того, чтобы растравить старые раны во имя политических резонов, ничтожных по сравнению с масштабом происшедшего в 1940-х, а для того, чтобы сказать то, что должен был сказать. "Катынь" — великий фильм ХХ века, каким-то чудом снятый в XXI-м.