Период президентской послереферендумной апатии был столь долог, что сподвижники Ельцина сперва просто ругательски ругали его за бездеятельность, а затем, поняв, что руганью ничего не добьешься, перешли на самооправдывающийся прогноз: президент-де собирается с духом и в скором времени окажется необычайно деятельным. И 12 августа президент взаправду преобразился — публика отметила, что Ельцин был в чрезвычайном ударе и публику зажег, чего с ним давно уже не бывало.
Смысл ельцинского выступления сводится к тому, что два принятых ВС закона — о бюджете на 1993 год и о поправках к закону о печати — президент ни за что не подпишет, но зато в порядке компенсации подпишет два указа, имеющие самое непосредственное касательство к судьбе ВС, а именно: указ о досрочных парламентских выборах и порядке их проведения и, возможно, временный конституционный закон, регулирующий правомочия федеральных властей. Казалось бы, настал тот час, о котором давно и неустанно предупреждали и председатель ВС Хасбулатов, и Фронт национального спасения: президент окончательно скинул демократическую личину и намерен не только игнорировать принятые парламентом законы, но и самый этот парламент отправить прочь и учредить новый.
Если вспомнить, какие истерики разыгрывались осенью-зимой-весной по поводу куда более скромных речей и намерений президента, логично было бы ожидать необычайно резкой ответной реакции со стороны и ВС, и председателя КС Зорькина, и Руцкого. Этого, однако, не произошло. Хасбулатов ушел в сторону, уклонившись и от ведения сессии ВС, и даже от ведения президиума, а лишенные руководящих указаний депутаты с каким-то черным юмором стали принимать закон о пособии на бесплатное погребение. Время шло, но председатель ВС вел себя так, как будто свежепринятый закон относится именно к нему: на встрече с журналистами он призывал репортеров, как представителей свободолюбивого населения, в случае чего вновь встать в ряды защитников Белого дома. Зорькин, о котором парламентский официоз сообщал, что, будучи не допущенным на госдачу, председатель КС вынужден купаться на общественном пляже, от каких бы то ни было публичных телепроповедей воздержался и продолжил свои общественные купания. Руцкой как писал, так и пишет книгу, в которой должно предстать прошлое, настоящее и будущее России.
В такой ситуации гробового молчания вождей предоставленные самим себе депутаты вместо того, чтобы клеймить душителя свободы, прониклись миролюбием и от имени оппозиционных фракций призвали президента "подняться над всем наносным и мелочным" и вместе дружно обсудить "важнейшие животрепещущие проблемы страны" 19 августа "или в любое другое удобное" для президента время. Послание действительно примечательное. С точки зрения дипломатического этикета формула "в любое удобное для Вас время" означает чрезвычайную готовность к переговорам по принципу "нам нужен мир, спасайте только честь", а выбор именно 19 августа любопытен вдвойне, поскольку как минимум половина из подписавших воззвание фракций до сих пор считала годовщину августовских событий никак не праздничной (когда действительно подобает мириться и прощать обиды), но исключительно скорбной и зовущей к борьбе датой календаря.
Такое благоразумие и миролюбие ВС может объясняться тем, что, в сущности, позиции президента оказываются существенно лучше, чем 10 декабря или 20 марта, в дни предыдущих попыток разрубить гордиев узел. Во-первых, тогда существовала (по крайней мере в общественном мнении) как бы трехполюсная система высшей власти: президент, противостоящий ему съезд и вроде бы нейтральные инстанции и персоны (КС, вице-президент, прокуратура), которые в кризисной ситуации должны осуществлять функции беспристрастного контроля и арбитража, и к голосу которых следует прислушаться. Сегодня ситуация вполне биполярна, поскольку ни Зорькин, ни Руцкой, ни Степанков никаких иллюзий никому не внушают и воспринимаются как лица, служащие либо по ведомству малопопулярного ВС (Степанков), либо еще менее популярного ФНС (Зорькин), либо по обоим сразу (Руцкой). Одноразовость уже употребленных деятелей типа Зорькина снижает (если не снимает) опасную для президента перспективу принудительного арбитража.
Во-вторых, заигрывание президентской команды с региональными вождями дало свои результаты — на встрече в Карелии вожди поддержали проект учреждения Совета Федерации из 176 душ (по одному представителю от законодательной и одному от исполнительной власти 88-ми российских регионов). В данном случае, как это ни странно, небесполезным оказался раннеамериканский опыт — ведь почти полтора века (до 1913 года) сенаторы США избирались на почти ельцинский манер, т. е. законодательными собраниями штатов, а смысл такого положения Конституции 1787 года был решительно тот же, что и у Ельцина — умаслить субъекты федерации. А поскольку умасленные субъекты посулили президенту надлежащим образом воздействовать на своих депутатов (оказавшихся, таким образом, между двух огней, один из которых — собственный регион — жарит куда интенсивнее), смиренный призыв фракций ВС к переговорам о мире делается вполне понятен.
Наконец, в-третьих, конституционная реформа в чем то оказывается сродни реформе экономической: как чрезвычайной бестолковостью и непоследовательностью (это уж так в России заведено, и напрасно вольтерьянцы против того говорят), так и неизбежностью. О хозяйственной реформе так долго и нудно говорили Горбачев, Рыжков, Абалкин, Явлинский, Сабуров etc., а хозяйство так стремительно разваливалось, что гайдаровские мероприятия были обречены на относительный успех по принципу "лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас". Разговоры о конституционной реформе имеют не менее почтенный стаж, бардак, ими произведенный, не менее впечатляющ, а потому укрепившееся в обществе мрачное осознание того, что гордиев узел все равно придется как-то рубить, является неплохим психологическим подспорьем для преображенного Ельцина.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ