Эмигрировавший во Францию больше тридцати лет назад писатель Анатолий Гладилин выпустил книгу о современной Франции — "Жулики, добро пожаловать в Париж!" (Глагол, 2007). Ее первая часть, давшая название всей книге,— памфлет о разгуле преступности в современной Франции. Вторая часть — "Прекрасная Франция или почти" — три десятка очерков о Франции, написанных в разные годы для радио и газет.
Возможно, кто-то, помня его прозу — от прогремевших во время "оттепели" "Хроники времен Виктора Подгурского" и "Истории одной компании" до "Евангелия от Робеспьера" и "Снов Шлиссельбургской крепости",— надеется найти в этой книге писательскую способность понимать людей и видеть лица там, где обычно видят социальные схемы. Эти надежды не оправдаются. Лица здесь показаны главным образом телевизионные — и не столько показаны, сколько обруганы: диктор "препакостнейше улыбается", у какого-то министра "скорбное рыло", у черного подростка, дающего интервью, "жуткое рыло". Понять, а не просто обругать своих персонажей Гладилин пытается редко — и, наверно, к лучшему, потому что эти попытки оборачиваются вот такими "монологами французской молодежи" — двадцатилетняя девушки разъясняет прелесть современных танцев: "Верх тела неподвижен, а вот нижней частью, пардон, крутишь. И мальчик прижимается в темноте, под громкую музыку, усекаешь?".
Сам Гладилин называет книгу "социологическим исследованием" — социология тут такая: "в школах ученики бьют учителей", на всю Францию осталось "три нормальных учебных заведения". Очень простыми средствами здесь изображен очень простой мир: арабы и негры — ленивые, неблагодарные дикари; карманники, домушники, медвежатники, угонщики совсем распоясались; полиция бесправна; образование деградирует, все студенты — лентяи, все профессора — зануды. Виноваты во всем "левые интеллектуалы", профсоюзы, бюрократы и особенно журналисты. Главное зло — политкорректность.
Франция, которую надо защищать от дикарей, исламистов, левых и журналистов, изображена во второй части. В авторском предисловии верно сказано, что "названия статей говорят сами за себя": "Скромное очарование маленькой Бретани", "Ритуал летних каникул", "Какие девочки в Париже!".
В простом мире и решения требуются простые — причем все они из разряда "лишить пособий", "выслать", "посадить", "повесить" и т. п. "В начале XIX века на юге Франции начались огромные пожары. Поймали двух пироманов — и тут же повесили. С тех пор на юге лет двадцать ничего не горело",— и таких чудесных решений у Гладилина припасено довольно много. Иногда они касаются конкретных лиц — о некоей судебной чиновнице Гладилин говорит: "Будь у меня возможность, я бы сам, собственноручно повесил эту даму на первом же суку". В более гуманном настроении он обращается к мотиву "нам бы ваши заботы": "Мы в послевоенной Москве видели помидоры и огурцы лишь по большим праздникам и не подозревали о существовании апельсинов и бананов, а тут это, извините, за еду не считают — настолько приелось".
Как принято у таких авторов, Гладилин часто и с удовольствием аттестует себя ретроградом, реакционером, врагом прогресса. Беда не в том, что он ретроград, а в том, что он ретроград плоский и банальный. В книге нет ни писательского понимания людей, ни социологического понимания общества. Фактически Гладилин рассказывает не о современной Франции, а о том, как она, эта современная Франция, его пугает и возмущает. Страх и негодование — вот что в книге действительно есть, и именно этим она все-таки интересна — интересностью не личного творчества, а типичного факта. Потому что эти чувства характерны сегодня для очень многих французов, особенно для тех, кто поддерживает новоизбранного президента Саркози в надежде, что он наконец "наведет порядок". И, не слыша этих чувств, нельзя понять происходящее сегодня во Франции. Другое дело, что быть всего лишь типичным представителем популярных умонастроений — для писателя небольшая заслуга.
М.: Глагол, 2007