Техника архитектурного аттракциона

В прошлом году на Западе принялись строить новые здания по старым проектам великих модернистов — Ле Корбюзье и Оскара Нимейера. В России тоже строят новоделы вроде храма Христа Спасителя или мечети Кул-Шариф, но не из любви к модернизму. В типологии архитектурного аттракциона у нас и на Западе пытался разобраться Григорий Ревзин.

За десять лет в России произошла смена архитектурной ориентации. Изменения такого рода проходят так медленно, что не фиксируются общественным сознанием, но тем не менее они налицо. В середине 1990-х мы делали мегаобъекты в национальном историческом стиле, пытаясь выразить ими возвращение к собственным истокам. Таков был храм Христа Спасителя Юрия Лужкова и все сопутствующие ему объекты — подземный комплекс на Манежной площади, реконструкция Гостиного двора и т. д., такой же была мечеть президента Шаймиева в Казани. В середине 2000-х мы пытаемся делать мегаобъекты в русле глобалистского авангарда, пытаясь выразить ими наш статус сильной европейской страны. Таковы проекты Мариинского театра, небоскреба "Газпрома" в Петербурге, такова же башня "Федерация", которую Норман Фостер спроектировал для "Сити" в Москве. Россия меняет стиль архитектурного аттракциона, но, как ни странно, отношение к этим экспериментам не меняется. И лужковские аттракционы десятилетней давности, и теперешние путинские вызывают одинаково негативную реакцию, их высмеивают, с ними борются, на этой борьбе вырастают политические движения.

Архитектурные аттракционы 2006 года выглядели так, как будто дело происходит в 1960 году. В Фирмини, городке близ Лиона во Франции, построена церковь по проекту Ле Корбюзье. В Бразилиа, столице Бразилии, построен музей имени Онестино Гимарайнша и библиотека имени Леонеля де Моуры Бризолы по проекту Оскара Нимейера. Проекты зданий относятся к концу 1950-х.

Это удивительные здания — они притягивают внимание всего мира, их напечатали все архитектурные журналы, но при этом совсем непонятно, зачем они нужны.

Фирмини — город шахтеров. В 1953 году шахтеры выбрали себе прогрессивного мэра, Эжена Клода Пети, который решил построить им новый город. Вместо старого убогого средневекового городка с кривыми улочками, каменными домиками, площадью перед собором и рынком стали строить новый, светлый, бетонный, зеленый, со стадионом, похожий на Черемушки. Получилось как-то не очень, не настолько лучше исторического города, насколько хотелось. И тогда мэр позвал великого Ле Корбюзье, основателя новой архитектуры ХХ века, чтобы тот все исправил и сделал из города шедевр.

Корбюзье сначала построил в городе "жилую единицу" — большую многоквартирную пластину, похожую на те, что делались у нас при развитом социализме. Это не спасло положения. Тогда он спроектировал общественный центр города, где должен был располагаться зеленый стадион (вроде наших районных, где принято погонять мяч с соседями и потом выпить пива по воскресеньям). Дворец молодежи с кружками для дошкольников, бассейн, который построили только в конце 70-х, и, наконец, церковь. Район бы сильно преобразился, если бы не позиция католической церкви. Принято противопоставлять католическую и православную конфессии в том отношении, что одна поддерживает современное искусство, а вторая с ним борется, но это не всегда так бывает. Местный епископ выступил против строительства этого храма Ле Корбюзье, исходя из того, что в Фирмини уже есть собор, а то, что строится, вообще ни на что не похоже. К 1965 году церковь достроили до уровня цоколя, и после этого католическая община Фирмини прекратила финансирование проекта.

За те 40 лет, что прошли со дня смерти Корбюзье, много чего произошло. Фирмини был признан главным объектом градостроительного наследия Корбюзье в Европе, возведенные им там объекты вошли в реестр национального достояния Франции. В 70-е годы церковь Сен-Пьер-де-Фирмини решили сделать экуменической, для того чтобы достроить ее силами нескольких конфессий, но из этого тоже ничего не вышло. В результате в 2004 году на строительство дали деньги несколько частных фондов, не связанных с религией. Католическая церковь не изменила своей позиции и отказалась освящать храм, в результате там сегодня располагается музей современного искусства.

Бразилиа — уникальный эксперимент ХХ века. В 1956 году президент Бразилии Джуселино Кубичек придумал выстроить новую столицу страны и за четыре года выстроил. План с самого начала предусматривал строительство музея и библиотеки, но тогда очень спешили и их не построили. Теперь просто реализовали проект 50-летней давности.

Оскар Нимейер, столетний национальный герой Бразилии, еще жив, так что ситуация не совсем такая, как с Ле Корбюзье. Однако проект никак не переделывался, построили так, как он когда-то придумал.

Конечно, нельзя сказать, что Бразилиа прекрасно обошлась бы и без библиотеки и музея современного искусства, но сказать хочется. Это очень специфический город, и сегодня, спустя почти полвека после инаугурации новой столицы, тут продолжают жить вахтовым методом — приезжают на три дня работать и потом уезжают на долгий уикенд в более приспособленные для жизни Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро. Поэтому в городе никак не развивается досуговая сфера, это довольно редкая столица почти без магазинов, кафе, ресторанов и уж тем более без большого количества культурных учреждений. Только офисы министерств и жилье для чиновников и обслуживающего персонала. Нельзя сказать также, что Бразилиа — территория, где очень популярно современное искусство. Покамест в музее — выставка самого Оскара Нимейера. А строить сегодня, в эпоху интернета, новую большую библиотеку — вообще поразительное решение.

Здания выстроены, и у них как бы нет функции. Церковь Сен-Пьер превратилась в центр современного искусства, а музей современного искусства в Бразилиа стал местом для демонстрации работ его автора. Зачем, спрашивается, они построены? Ответ очевиден — ради этих авторов. Фирмини — вроде как градостроительный шедевр модернизма в Европе, а выглядит как типовой спальный район. Теперь там есть крайне таинственный объект — покосившаяся бетонная будка, немного напоминающая трубу большого океанского лайнера. Церковь, которую отверг регрессивный епископ. Каждый, кто отправится в паломничество по Ле Корбюзье, получит теперь от Фирмини искомое удовлетворение. Бразилиа в 1956 году строилась как город XXI века, но, когда этот век наступил, образ несколько запылился. Его потребовалось освежить, чтобы все газеты и журналы мира заново пересказывали историю этого чуда света. Цели сдувания пыли и послужил музей Нимейера.

То есть это не вполне здания, это архитектурные аттракционы. Такие здания строятся постоянно, и именно они рождают феномен "звездной архитектуры". Что такое музей Гуггенхайма в Бильбао, построенный Фрэнком Гери, или музей холокоста Даниэля Либескинда, или новый выставочный центр в Абу-Даби, который строят сегодня, как не аттракционы, созданные не столько для своей прямой функции, сколько для того, чтобы о них говорили, чтобы место получало известность и туристическую привлекательность?

Однако новые работы Корбюзье и Нимейера имеют одно существенное отличие. Это проекты 50-летней давности. Корбюзье и Нимейер, конечно, архитекторы-новаторы, они работали в русле авангарда, и в принципе здание церкви Сен-Пьер ничуть не менее вычурно и причудливо, чем музей Гуггенхайма в Бильбао. Но все же 50 лет — внушительный срок.

Архитектурный авангард всегда апеллирует к современности и даже в большей степени — к будущему. Когда Фрэнк Гери проектировал музей в Бильбао, он рассказывал по всему миру, что титановую оболочку этого здания проектируют с помощью программ, созданных для проектирования самолетов, и изготавливают на авиазаводах — это было последнее слово инженерной техники. Точно так же и Корбюзье с Нимейером, когда проектировали свои здания, демонстрировали ими новые возможности, которые создает для строительства использование железобетонных оболочек,— тогда это тоже было последним словом техники. Но с тех пор эти бетонные оболочки перекочевали из сферы авангардных жестов в сферу типовых рынков, они успели отслужить свой срок, сгнить и кое-где обрушиться на головы граждан. Это последнее слово техники стало каменным веком. То, что сегодня в качестве аттракциона построили авангардные здания 50-летней давности, доказывает, что авангардная архитектура никак не связана с техническим прогрессом, с техникой, с будущим, она важна сама по себе, сама вычурность ее форм и некоторая бессмысленность функции и создает ее привлекательность.

Это заставляет по-новому взглянуть на природу современного архитектурного аттракциона. Здания эпохи лужковского стиля мы ругали за то, что они символизируют нашу отсталость и провинциальность, но, как показывают последние новости, дело с аттракционом — не в моде, аттракцион не обязан быть современным. В чем принципиальное различие между строительством сегодня церкви Святого Петра по проекту Ле Корбюзье и строительством пять лет назад храма Христа Спасителя по проекту Константина Тона? И то, и другое — архитектурные произведения из прошлого, и то, и другое — аттракционы для привлечения внимания. Тем не менее понятно, что храм Христа Спасителя и церковь Ле Корбюзье работают как-то по-разному, одно — провинциальный отстой, другое — супермодная вещь.

В научной фантастике, начиная с Рея Брэдбери, распространен прием, когда герои попадают в прошлое, случайно там что-то делают, скажем, наступают на крыло бабочки и, вернувшись обратно в свое время, обнаруживают, что все изменилось — не слишком сильно, но все же заметно. Представьте себе, что кто-то из будущих путешественников во времени случайно наступил на лягушку при Иване Грозном, и в результате возникла следующая версия современной истории.

Группа влиятельных религиозных банков решает восстановить храм Христа Спасителя, однако Юрий Лужков не за, а против. При этом устройство архитектурной и хозяйственной жизни в Москве несколько менее авторитарно, поэтому, несмотря на его позицию, храм все же начинают восстанавливать. Официальная церковь поддерживает мэра на том основании, что подлинный храм разрушен, а то, что строится вместо него,— фальшивка, и нельзя, чтобы главный храм страны представлял собой фальшивку (эту позицию в реальности представляла не официальная церковь, а верующие интеллектуалы). Однако храм в конце концов достраивают. Но церковь отказывается его освятить. И в нем устраивают центр современного искусства, и Олег Кулик именно там проводит выставку "Верю!". Был бы в этом случае храм Христа Спасителя архитектурным аттракционом, несмотря на всю неавангардность своих форм?

Боюсь, что да, и прекрасным — прогрессивный народ валом валил бы посмотреть на это диво, ровно так же, как сегодня валом валит народ регрессивный. Я поставил этот мысленный эксперимент для того, чтобы показать, как мало тут зависит от стилистики. С точки зрения привлечения внимания к месту и создания ему известности никакой разницы между храмом Христа Спасителя или комплексом на Манежной площади Юрия Лужкова, музеем Фрэнка Гери в Бильбао или храмом Корбюзье в Фирмини нет. Проблема России не в том, что мы пользовались устаревшей стилистикой, а в устаревшей типологии аттракциона.

Возьмем тот же Фирмини. Церковь против строительства. С ней и не договариваются, ее противодействие — выигрышный PR- ход. Власти города дистанцируются от процесса, предоставляя инициативу частным фондам и общественным организациям. Понятно, что вовсе без содействия властей такую акцию провести невозможно, однако это содействие не афишируется. И когда церковь достроена, следует информационный взрыв, дальним отголоском которого является текст, который вы сейчас читаете.

Возьмем Бразилиа. Сразу после того, как прошла инаугурация новой столицы, президента Кубичека свергли, и к власти пришел режим хунты. Нимейер, убежденный коммунист, отправился в изгнание во Францию, потом вернулся, но был фактически отлучен от профессии, жил на своей вилле и долгое время ничего не строил. А режим хунты сознательно лишал граждан музея современного искусства. Но вот наконец он пал, и справедливость восторжествовала. Музей построили.

Возьмем Бильбао. Этот город — центр баскского сепаратизма в Испании. Архитектор всячески подчеркивает, что его здание — выражение уникального баскского духа. Власти города всячески поддерживают строительство, но центральное правительство смотрит на него холодно. Зато его поддерживает большой либеральный друг всех меньшинств Гуггенхайм. В итоге — информационный взрыв, который не утихает уже десять лет.

Для того чтобы здание стало архитектурным аттракционом, нужны следующие условия. Во-первых, необходим какой-то местный конфликт. Неважно какой — конфессиональный, национальный, традиционалистов и модернистов — все равно. В этом конфликте здание должно начать выражать интересы одной из сторон, а власть — противоположной стороны. Таким образом, создается ситуация, при которой здание — центральное, заметное общественное здание — строится не от имени власти. И тогда оно становится архитектурным аттракционом.

Владимир Путин учел опыт Юрия Лужкова и поменял стилистику архитектурных аттракционов, но не поменял типологии. Мегаобъекты строятся у нас, как при царе,— от имени царя для народа. А нужно наоборот. Представим себе, как должен был бы выглядеть архитектурный аттракцион, который прославил бы Россию во всем мире. Несомненно, лучшим был бы музей Гуггенхайма с мусульманским уклоном в Чечне по проекту того же Фрэнка Гери, причем строить его надо так, чтобы центральная власть громко этому противодействовала, а Рамзан Кадыров строил его ударными темпами вопреки этому.

Два месяца назад во "Власти" была опубликована моя статья о судьбе конкурса на здание "Газпрома", которая имела неожиданные для меня последствия. Мне позвонили из одного PR-агентства и предложили подумать о том, каким образом можно было бы создать положительный имидж новому зданию "Газпрома". Поскольку моя статья была направлена против этого здания, я, разумеется, с негодованием отказался. Однако мысль остановить невозможно, и задача сама собой решилась у меня в голове. Оказалось, что она имеет элементарное решение. Нужно, чтобы Владимир Путин высказался резко против этого здания как уродующего исторический образ Петербурга. А на следующий день Валентина Матвиенко, сдерживая рыдания, заявила бы, что здание все равно будут пытаться строить, несмотря на все противодействие извне, потому что это символ стремления Петербурга к лучшему и новому. Тогда "Газпромскреб" стал бы быстро превращаться в главный архитектурный аттракцион России, который сначала петербуржцы, а потом все остальные заобожают и заподдерживают. Хочу подчеркнуть — я пишу это не для того, чтобы так было. Я пишу, чтобы так не было.