Вчера в станице Камышеватская Краснодарского края похоронили первых погибших от пожара в доме престарелых и инвалидов, или, как его здесь называют, стардоме. Все силы властей в этот день были брошены на то, чтобы не допустить журналистов к месту происшествия, в больницу, морг и даже к родственникам погибших. Зато на кладбище чиновники старались держаться в тени. А у гробов вообще никого не было — в этот день хоронили тех, кого здесь называют безродными. С подробностями — спецкорреспондент Ъ ОЛЬГА Ъ-АЛЛЕНОВА.
"К моргу никого не подпускать"
Лестница, ведущая в лечебное отделение центральной райбольницы Ейска, закрыта решеткой, а решетка — на замок. Поплутав по больнице, наконец нахожу приемное отделение. Врачи на все вопросы отвечают заученной фразой "без комментариев" или просто захлопывают за собой двери. До дежурной медсестры Тамары, которая сдает смену (весь вчерашний день она принимала пострадавших из Камышеватской), распоряжение начальства о запрете общения с журналистами еще не дошло. "Их было 30 человек,— рассказывает Тамара.— Старые, перепуганные, смотреть жалко, честное слово. Они у нас сейчас разбросаны — и в хирургии, и в наркологии, и в неврологическом отделении". Я спрашиваю, почему пострадавших не поместили в одно — ожоговое — отделение. "Так больница у нас переполнена,— отвечает Тамара.— Их вчера как привезли, так тех больных, что тут лечились, из палат вывели в коридор, на стульчики посадили, и всех, кого можно, срочно выписали, потому что мест нет. Вот и рассовали стариков этих по отделениям, где места были". Медсестра рассказывает, что почти все пострадавшие отравились угарным газом. "Старухам лет по девяносто, они наглотались дыма, до сих пор задыхаются,— говорит она.— А обгоревших к нам и не везли — там, видно, спасать уже некого было".
На стенах административного здания больницы висят маленькие бумажки, на которых написано, что родственники пострадавших в Камышеватской могут обратиться за психологической помощью в психиатрическую больницу. Мне интересно, какой нормальный человек, даже если у него сильное горе, пойдет туда за помощью.
У больничного морга редкие родственники погибших, приехавшие на опознание. Один из них, представившись Сергеем, рассказывает мне, что его родной дядька, Борис Ефимович Макаров, лежит сейчас в морге, что дядька участник войны, ему недавно исполнилось 80 лет, что был он живой и веселый, а теперь Сергею надо идти его опознавать. "Почему он оказался в стардоме?" — спросила я Сергея. "Он одинокий был, после войны семью так и не завел,— объясняет мужчина.— Дом у него был рядом с нами, но, знаете, не следил он за собой, да и выпить любил. Даже дом у него однажды загорелся, еле потушили. А там, в стардоме, за ними уход хороший был и пить им особо не разрешали. Он сам мне так и сказал: 'Там мне лучше, я хоть пенсию не пропью, да и веселее мне со своими'. Они же там все практически одного возраста были, интересы у них свои, стариковские".
Я слушаю Сергея, и мне кажется, что он оправдывается. "На нас все сейчас смотреть будут, как будто мы его насильно туда сдали,— говорит подошедшая жена Сергея.— Да ведь ему там и правда хорошо было". "Я 23 февраля к нему ездил в Камышеватскую,— улыбаясь, вспоминает Сергей.— Захожу в палату, а они там, старики-то, выпили хорошо и сидят баб обсуждают. Вот какой дед у нас был".
К девяти у морга появляются милицейские наряды. "Отойдите на сто метров назад,— обращается ко мне лейтенант милиции.— У меня приказ — к моргу никого, кроме родственников, не подпускать".
Через час, уже в Камышеватской, я пойму, почему для журналистов "закрыли" информацию о пожаре и пострадавших. Властям просто стыдно за то, что 60 стариков сгорели потому, что у администрации края не хватило денег на содержание пожарных в станице.
"Три санитарки ничего сделать не могли"
Стардом в станице Камышеватской — современное здание с новенькими стеклопакетами, но если обойти дом с другой стороны, то через выбитые окна можно увидеть его выгоревшие внутренности — черный коридор на первом этаже, черные палаты. Если очень постараться, то можно даже увидеть погнутое инвалидное кресло в ближайшей палате, тумбочку у кровати и на тумбочке что-то похожее на оплавленную вставную челюсть. Во двор никого не пускают, потому что здесь размещается оперативный штаб.
Пожилая женщина просит охранника сообщить ей, когда из морга Ейска привезут в Камышеватскую Лиду Паченкову. "А вы ей кто?" — спрашивает охранник. "Я ее сестра, Валентина,— отвечает женщина.— Я уж звонила и в морг, и в наш сельсовет, и никто не знает, когда ее привезут". Охранник сообщает Валентине, что информации о доставке погибших в штабе тоже нет. "Зачем же тогда ваш штаб тут нужен?" — спрашивает Валентина.
Медсестра Лидия Паченкова в ночь пожара дежурила в стардоме. Когда загорелся первый этаж, она стала вытаскивать парализованных больных через окно на улицу. "Она знала, что все лежачие на первом этаже,— говорит Валентина.— Там человек тридцать парализованных было. Знаю, что пациентку свою, Аню Шеремет, Лида вытащила, да сама не спаслась, задохнулась. Пыталась открыть дверь на улицу, да там и упала. Ее и нашли возле двери, лежала на животе, лицом в пол — вся обгорела, только кусок халата на животе сохранился". Валентина рассказывает, что сестра Лида воспитывала одна сына, поэтому, выйдя на пенсию, продолжала работать медсестрой. За 18-летний стаж работы в стардоме, где обычно медсестры выдерживали год-два, Лидию Паченкову уважала вся станица.
По соседству со стардомом живет санитарка Татьяна Супрун. Она была дома, когда загорелось здание,— вместе с мужем Сергеем помогла выбраться из горящего здания пятнадцати старикам. "Без пятнадцати час было, когда Сергей увидел, что пожар в доме,— рассказывает Татьяна.— Забежал, поднял меня, схватили лестницу и побежали во двор. Там были еще сторож и газовщик, они пытались окна разбить на первом этаже. Первый этаж уже полыхал вовсю, а на втором пожара не было, только дым. Там еще живые были, один старик даже выпрыгнул из окна. Ткаченко, кажется. Живой вроде. Мы приставляли лестницу к окнам, и Сергей вытаскивал со второго этажа стариков — это несложно было, они окна-то пооткрывали изнутри. А на первом одни лежачие были, они сами окна открыть не могли. А мы снаружи ничего сделать не могли. Били окна, а они не бьются".
В стардоме находилось более 100 человек. Из них более 50 — на первом этаже. Татьяна говорит, что на весь дом престарелых в смену выходили три санитарки и одна медсестра. "Три санитарки ничего сделать не могли. Было бы персонала больше — спасли бы людей",— говорит она.
Татьяна не знает, отчего могло загореться здание, а ее муж Сергей говорит, что пожар начался со столовой и кухни на первом этаже — возможно, на кухне кто-то бросил непотушенную сигарету. "Ремонт, который начали делать год назад, уже заканчивали, такую красоту навели,— вспоминает Татьяна и добавляет: — Говорят, что проводка была плохая, что где-то замкнуло, так я про это не знаю".
По данным предварительного следствия, в стардоме год назад проводилась проверка, в результате которой было обнаружено 36 нарушений пожарной безопасности — в частности, в спальном корпусе отсутствовала автоматическая система оповещения о пожаре. Шесть из них так и не устранили — сигнализация сработала только в административном здании, когда спальный корпус уже полыхал.
"Такая станица и без пожарки"
На кладбище Камышеватской хоронили десять человек — восьмерых из них станичники назвали безродными. Гробы привезли к полудню. Открыли только два — в них лежали станичники Колесников и Малышев. Рядом с этими гробами молча стояли родственники. Старики Колесников и Малышев задохнулись, поэтому теперь их гробы были открыты. Остальные восемь сгорели, и на них, говорят, нельзя смотреть. У этих восьмерых никого не было, и у их гробов никто не стоял. Среди них были старики Быков и Айкина. Они жили вместе, и теперь все решили, что нельзя их разлучать и похоронить надо рядом. "Быков был здоровым бойким мужиком, Айкина — колясочница, но они дружно жили,— сказала станичница Антонина.— Их сюда из Ейского дома престарелых привезли, там мест не было. Они всегда рядышком были. Он бы без нее оттуда не убежал. Наверное, стал ее спасать, да вместе и сгорели. При жизни никому нужны не были, вот Господь их и прибрал".
Станичники, которые пришли на кладбище, качали головами и называли бессердечными тех, кто когда-то отдал в стардом своих родителей. О причинах пожара здесь говорили мало. Но казалось, все и так знают, отчего загорелся стардом. "Там многие мужики пили,— говорит станичница Антонина.— Пенсию получат и бегут на базар за водкой. У меня сын там работал газовщиком, так он много рассказывал, что они курят где хотят, пьют где хотят. Жалели их, вот и не запрещали ничего особенно. Осенью прошлой у них уже горел коридор — кто-то бросил сигарету непотушенную, вовремя спохватились".
— Не в мужиках дело, они везде пьют,— спорит с Антониной ее земляк Александр Бушко.— Пожарку закрыли в прошлом году, а была бы пожарка, так всех спасли бы. Где это видано, чтобы пожарные час ехали?
— Про пожарку верно,— соглашается Антонина.— Это Воробьев подлец, закрыл пожарку.
— Воробьев — это наш глава станичный,— поясняет станичник Бушко.— Когда наш колхоз "Кубань" развалился, то сказали, что пожарным платить нечем и их будут расформировывать. Районный наш голова Кугинис распорядился, чтобы пожарку закрыли. Воробьев приехал и отобрал ключи у ребят в депо. А как такая станица, как наша, без пожарки? У нас тут семь тысяч человек живет, и больше половины станицы не газифицировано — печи топим углем. В любую минуту загореться можем.
Пока отпевали погибших, я узнала еще о том, что в станице нет централизованной подачи воды, поэтому пожарные везли воду с собой из Ейска; что стардом находится в той части села, которая газифицирована, и если бы сторож вовремя не перекрыл газ, то пожар перекинулся бы на другие дома.
Станичники ждали, что на похороны приедет губернатор Александр Ткачев, но тот только вечером прилетел из США и тут же провел совещание, назвал ситуацию с пожаром "преступной халатностью властей" и предложил главе Ейского района Дмитрию Кугинису уйти в отставку.
Когда отпевание закончилось, гробы опустили в землю и быстро закопали. Получилось отдельное маленькое кладбище рядом с большим станичным. На большом кладбище было много цветов, а на этом маленьком — по одному пластиковому венку на могилу.