В театре "Школа современной пьесы" состоялась премьера спектакля "Стулья" в постановке Сергея Юрского. Знаменитую пьесу "отца европейского абсурда" Эжена Ионеско Юрский перевел в 1967 году, однако приступить к ее постановке рискнул только теперь. По мнению критика ЮЛИИ Ъ-ГИРБЫ, очевидно основное значение этого спектакля: наконец-то состоялась давно задуманная встреча одного из крупнейших русских актеров с творчеством великого французского драматурга.
Театр "Школа современной пьесы" продолжает оставаться "театром бульваров" — каждую пьесу в нем ставят с любовью к зрителям. Однако браться сегодня за абсурд значит рисковать вниманием публики, ибо им настолько полна реальность, что в формах искусства он вызывает легкое отвращение. Именно на этой стадии пресыщения Сергей Юрский пытается вычитать в тексте Ионеско "тоску по лучшей жизни" и отыскать в жестких драматургических конструкциях трогательные моменты человеческого существования. После прямолинейно осовремененных "Игроков ХХI" его "АРТели АРТистов" Юрский выбирает гораздо более увлекательный путь деполитизации своего личного театра.
Вместе со своей женой — актрисой Натальей Теняковой — он играет печальную историю прощания с жизнью двух старых одиноких людей, затеявших напоследок веселенькое приключение. Устроив воображаемый прием, на котором Старик обещал обратиться к городу и миру с сокровенными размышлениями, они оказываются в плену фантомов и призраков. Старички без устали заполняют стульями для гостей свое жилище, им самим уже нет места в этом мире. Среди посетителей все: от бывшей любовницы героя до Президента. За минуту до прихода Оратора, которому доверено произнести судьбоносную речь, "в кустах" обнаруживается белая лестница, ведущая понятно куда. Метафора эта последние годы появляется в каждом спектакле, претендующем на символическое звучание. На сей раз восхождение по лестнице подменило собой финальный заплыв милых французских буржуа, которые, по пьесе, должны были бы бросится из окна своего окруженного со всех сторон водой дома с криками "Да здравствует Император!". Однако этой перенасыщенной фрейдизмом суете вокруг воды режиссер противопоставляют подъем по лестнице ввысь, вложив к тому же в руки героев триколоры.
Юрский осуществляет свою мечту двадцатипятилетней давности, полностью "перейдя на самообслуживание". Он сам перевел пьесу, сам ее поставил и сам играет; он, наконец, подобно герою "Стульев", "решился говорить со всеми странами, со всеми континентами", попытавшись доказать, что "Ионеско — "бесконечно смешной, бесконечно нежный и... абсолютно реальный". Но, к сожалению, практика режиссуры, которая была подходяща для исполнения Пушкина, Зощенко и Шукшина, в постановке одной из самых провокационных пьес века не вполне оправдала себя. Лирическое самоотождествление исполнителей с персонажами почти стопроцентно, они работают со своими узнаваемыми имиджами, а театральные аттракционы лишь скупо разбросаны по ткани спектакля, не сливаясь в плотную вязь, не монтируясь. Рассказывая о "вневременных, внеисторических состояниях души, интуитивных прозрениях", актер и режиссер действуют на уровне этюдов с воображаемыми предметами. Премьерное напряжение не позволило определить, была ли усталость и вялость сценического исполнения заданным условием интерпретации или транслировала реальное состояние двух очень хороших актеров. И все же Юрскому-актеру не вполне удалось свободное, классически чистое существование. Как настоящий шестидесятник, он не захотел подчиниться жестокости театра и сохранил свое лирическое "я". В нынешней ситуации такая искренность порыва грустна. Путь актера, сыгравшего двух великих "идиотов" — Чацкого и Мышкина, — не весел, он окутан той экзистенциальной скукой, которая в европейской философской традиции определяется как "тоска".