Размышляет Анна Наринская
В последнем романе Тома Вулфа "Я — Шарлотта Симмонс", перевод которого недавно появился в наших книжных магазинах, студент американского университета спрашивает приятеля: "Вот вы все говорите — 'круто', 'крутой', а что, собственно говоря, это значит? Что мы подразумеваем, когда говорим, что кто-то 'крутой'?" И получает ответ: "Если ты об этом спрашиваешь, то ты уж наверняка не крутой".
Сам-то писатель Вулф такого вопроса никогда бы не задал. Во-первых, потому что он всегда, даже в лучшем своем романе "Костры амбиций", был не тем автором, который задает вопросы, а тем, который на них отвечает. Во-вторых, потому что сам он непререкаемо крут. Лощеный денди, неизменно фотографирующийся в костюме-тройке цвета ванильного мороженого. Основоположник "нового журнализма", призвавший в конце восьмидесятых к мобилизации "батальонов, состоящих из новых Золя", которые превратят жизнь "нашей дикой, бурлящей, непредсказуемой страны" в литературу. И ко всему этому — любимый писатель американского президента. Толстенный том "Я — Шарлотта Симмонс" был запечатлен фотографами на прикроватной тумбочке Джорджа Буша. И неважно, что, по общему мнению, книга прикрывала глянцевые прелести красотки с обложки свежего номера Sports Illustrated.
Хотя какие-то страницы "Шарлотты" Буш, конечно, мог прочитать. Более того, снизойди на него небесное озарение, он мог бы даже их написать. Потому что этот роман — не что иное как развернутый ответ на любимый авторитетными пожилыми людьми вопрос: "Что же происходит с нашей молодежью?" Дайджест ответа звучит так: а ничего с ней, батенька, не происходит хорошего. Наша молодежь слушает матерные речитативы чернокожих обитателей гетто, коверкает великий и могучий американский язык, носит джинсы, открывающие щелку между ягодицами, и вступает в случайные сексуальные связи. Наша молодежь отошла от традиционных ценностей провинциальной Америки, от семейных ценностей, за которые некогда так ратовал Буш-папа. И, как результат, наша молодежь забросила науки, а погрязшее в политкорректности университетское начальство смотрит на это сквозь пальцы.
Читая эту книгу Вулфа, нельзя отделаться от впечатления, что писатель очень бы порадовался, появись в Америке какие-нибудь "Наши". Такие именно, как здесь,— при бюджетных средствах и административном ресурсе. Но уж что абсолютно точно, так это то, что нашим "Нашим" и тем, кто их курирует, просто необходим такой Том Вулф. Ведь на сегодняшний день нашенские идеологи доперли только до того, чтобы осудить Сорокина и Лимонова, но не взрастили в своей среде ни мозгов ни талантов, способных художественно описать губительность и тупиковость всего, что не наше, и, соответственно, вывести факт своей необходимости на новые — художественные — рубежи.
Правда, с Вулфом — не с нашим гипотетическим, а с настоящим американским — есть проблема. Ему семьдесят пять лет. И его представления об ужасах американской университетской жизни — повсеместном разврате, гегемонии политкорректности, униженном потакании профессоров студентам-спортсменам, особенно баскетболистам,— обросли солидной бородой. Они, как сказала бы Беверли, отрицательная соседка Шарлотты Симмонс по общежитию, "sooo nineties".