Реакция российских комментаторов на неудачную попытку "Северстали" объединиться с Arcelor была предсказуемой. Отечественный производитель, мол, столкнулся с очередным проявлением западной русофобии.
В данном случае, правда, усмотреть антирусскую интригу сложно. Победа Лакшми Миттала закономерна — у него больше денег, опыта и возможностей. Хотя индиец, бесцеремонно попытавшийся захватить европейцев, им явно не симпатичнее его российского конкурента. Просто менеджмент люксембургской компании разыграл хитрую партию, в результате которой сумел, воспользовавшись россиянами, сколь возможно защитить собственные интересы от агрессивного поглощения.
Тем не менее распространенная трактовка отражает, хоть в искаженной и сильно комплиментарной ("все боятся России") форме, ситуацию. Каждая страна с растущими амбициями в какой-то области (будь то Китай, Индия, Россия или Иран) ощущает сопротивление. Политико-экономическая среда противодействует появлению новых лидеров.
Запад испытал некоторый шок, когда выяснилось, что глобальная экономическая свобода, под которой подразумевалось открытие новых рынков для развитых стран, имеет и оборотную сторону. Ставшие состоятельными новички приходят на развитые рынки и не хотят чувствовать себя гостями. Дискуссии об "экономическом национализме", идущие сейчас в Европе, отражают внутреннюю борьбу — отказаться от декларируемых принципов в целях самозащиты или приспосабливаться к новым веяниям?
Какую роль в обеспечении успеха своих компаний на мировой арене может в этой ситуации играть государство? Экономист Леонид Григорьев как-то обратил внимание на противоречие: внутри России предприниматели жалуются на окрепшую державную хватку, зато во вне — заинтересованы в укреплении позиций державы на международной арене. Очевидно, что сильная и влиятельная страна имеет больше возможностей для поддержки интересов своих компаний за рубежом.
Когда политические лидеры на переговорах с иностранными коллегами поднимают вопрос об интересах своих крупных компаний — это нормально. Увязывание тех или иных политических вопросов с масштабными коммерческими сделками — вещь распространенная. Тем более естественно, чтобы дипучреждения оказывали поддержку бизнесу, заинтересованному в тех или иных рынках.
Проблема, однако, в том, что очень трудно сочетать наращивание экономической экспансии с демонстрацией роста политических амбиций. Открыто декларируя, что экономические инструменты есть способ достижения геополитических целей, государство едва ли облегчает задачу своим компаниям. Между тем сама, например, концепция энергетической сверхдержавы есть не что иное, как подобная декларация. Чего же потом удивляться, что за любой попыткой отечественного бизнеса сделать серьезную покупку за рубежом усматривают руку Кремля?
От бизнесменов, работающих на международных рынках, не раз приходилось слышать, что, мол, российское государство должно, как и все субъекты мировой конкуренции, выступать в качестве монолитной корпорации, в жесткой борьбе завоевывающей себе место на глобальном рынке. Популярность у нас такой картины мира кроме всего прочего объясняется и тем — весьма ранним — этапом развития, на котором находится российский капитализм. Западный предприниматель подобные воззрения публично излагать не станет, даже если он ими и руководствуется. Принцип "бизнес-дарвинизма" оброс за пару сотен лет толстым культурным слоем и общественными ограничителями. Захват рынка давно называется какой-нибудь "стратегией обеспечения устойчивого сбалансированного развития", причем исключительно в общественных интересах.
То же и с поведением государства. Откровенный цинизм, ставший нормой деловых и политических отношений внутри страны, производит крайне неблагоприятное впечатление на внешней арене. Растущая держава должна быть особенно точна и аккуратна в своих действиях. Если она, конечно, хочет действительно создать для себя благоприятные условия, а не преодолевает какие-то собственные фобии.