 |
Nakagin Capsule Tower (1970-1972) на токийской Гинзе — настоящий манифест архитектурного метаболизма ХХ века |
— Вы строите здания во многих городах мира. Не трудно работать за границей?
— Самая трудная страна для работы — это Япония, поищите страну потруднее, для всех моих коллег это так.
— Почему? Японские города производят удивительное впечатление: нигде не увидишь такого сочетания небоскребов из "Звездных войн" с традиционными кварталами. И уровень строительства выше всяких похвал, ваш прораб не пустил меня на стройплощадку без домашних тапочек.
— Ну да, у нас строительные компании уважают архитекторов, не так как в Европе и особенно в Америке, где качество подчас чудовищно. Но дело не в этом, а в японском экономическом чуде. Вы слышали этот термин?
— Что же плохого в чуде? Мы в России тоже только на чудо и уповаем.
— Мы придавлены этим чудом. Наше правительство требует только одного — сохранить эту ситуацию экономического чуда, но ее нельзя продлить искусственно. Они хотят свести риск к минимуму, потому что такие люди, как Танге, мой учитель, как Тойо Тойо, как я, любят новое, а значит, рискованное. Правительство нас всегда боялось и предпочитало своих, ручных, домашних архитекторов, потому что их легче контролировать. Надеюсь, в России это пока не так.
— Вы ведь бывали в России?
— Много раз. Первый раз я приехал в Россию еще в конце 1950-х. Даже видел Хрущева, был в Москве и Ленинграде. Я даже подумывал переехать в СССР, полагал, у вас огромное будущее, коммунизм. Я был большим поклонником русского авангарда. Мне хотелось увидеть эти знаменитые здания, поговорить с мастерами, но в те годы холодной войны, сами понимаете, это оказалось невозможным. А сталинская архитектура меня ужаснула, это ваше метро, эти закопанные в землю дворцы ампирных кротов...
Но зато я встретил в Москве замечательную девушку. Ей тогда было 16. Несколько лет назад телекомпания NHK сделала фильм "Россия. Путешествие сердца" — представьте себе, они нашли эту девушку, но сорок лет прошло, я ее едва узнал.
— Но хоть помните, как ее звали?
— Типично русское имя... Ида!
— А как началась ваша работа в Казахстане?
 |
Melbourne Central (1986-1991) в австралийском Мельбурне — пример успешного экспорта современной японской архитектуры |
Но трудности позади. Столица строится по моему плану. Мы говорили с президентом Казахстана, и он приглашал меня приехать и посмотреть на город в 2030 году. Я спросил его: "Вы все еще будете президентом?" Я-то приеду обязательно.
— Каким образом вы поддерживаете форму? У вас хватает времени для спорта? Или еще одно японское чудо?
— Нет, времени мне хватает только для того, чтобы жить. Я ведь в мастерской с раннего утра, заканчиваю в пол-одиннадцатого, до двух часов ночи пишу статьи, книги, редактирую. Не помню, когда я спал дольше, чем три часа в сутки. Ем очень мало, мой обед — один банан и соевое молоко, ем на бегу, потому что занят так, что в туалет некогда сходить. Какой тут спорт? Хотя приходится, потому что вот колено болит, спина ноет от самолетов — я ведь раз в неделю-две обязательно куда-нибудь летаю по делам.
— Какой, по-вашему, лучший возраст для архитектора?
— Его не существует, этого лучшего возраста. Для меня каждый момент лучший. Когда я был молод, я много и легко работал, в 26 лет я стал основателем метаболизма. Термин неблагозвучный, медицинский какой-то, но сейчас историю архитектуры ХХ века без него уже не напишут. Я построил уйму всего, чтобы добиться уважения, теперь у меня много опыта, много работы, много приглашений — но вот колену этого не объяснишь.
— Вы работаете по всему миру, делаете то типично европейскую архитектуру, то исламскую. Как вы это примиряете в себе, в то время как религиозные и эстетические противоречия раздирают мир?
— Я не склонен этого опасаться. Я рожден в день рождения Будды и воспитывался в детстве в школе буддийских священников. Нас учили принимать любые религии. Каждая страна, самая маленькая и бедная, имеет свою культуру, свое достоинство и свое понимание жизни. У американца десять костюмов, африканец ходит без костюма, но это не значит, что у него нет культуры. Мы верим в разных богов, у нас разные глаза и волосы, но разница между нами минимальна. Нам незачем воевать друг с другом. Война — это ужасно, я-то знаю.
— Вы помните войну?
 |
The National Art Center (2000-2006) — третий и лучший художественный центр в Токио, аналог московского ЦДХ, в этом году будет завершен |
— Но в результате вы отстроили страну, а японская архитектура завоевала мир. Почему она оказалась такой привлекательной для Запада?
— Потому что мы лучше. Мой отец учился у иностранцев. В начале ХХ века правительство хотело сделать из Японии современную страну. К нам пригласили множество архитекторов — французов, немцев, итальянцев,— и они стали обучать студентов, как японцы могли бы делать современную архитектуру. Я читал материалы специального симпозиума: они до хрипоты спорили, что же будет японским стилем, что нам больше подойдет — готика или, может, ренессанс. А тут произошла русская революция, мы узнали авангард — Эйзенштейна в кино, Ле Корбюзье в архитектуре, Маринетти в поэзии, Пикассо в живописи; это было действительно современно и бесконечно далеко от копирования того же ренессанса. И мы все старались создать нашу собственную современную культуру, понять нашу собственную японскую специфику. И это очень помогло нам в освоении западной архитектуры — мы знали многое, о чем они только догадывались. У нас немало преимуществ. Связь с природой, простота, идея традиций — все, что нужно, чтобы делать современную архитектуру.
— Звучит так просто. Но ведь, наверное, не все были приверженцами современного пути?
— Когда я учился — а это были лучшие университеты страны, в Киото, затем в Токио,— архитектурное сообщество было очень кастовым. На верху пирамиды был босс, профессор с большим именем, и были ассистенты этого профессора — архитекторы с именем, потом архитекторы поменьше и мы, безымянные студенты. Но после того, как Япония вошла в мировую систему, появились международные конкурсы. Я был студентом профессора Танге и мог участвовать с ним в одном соревновании. Я был молод, но у меня появились равные с ним шансы.
Был замечательный случай, когда я выиграл конкурс в одной арабской стране и шейх встречал меня в аэропорту. Он поглядел сквозь меня и спросил: "А где же ваш отец, где почтенный архитектор Курокава?" Они знали мое имя, но не знали о моем очень юном тогда возрасте.
— Вы любите конкурсы?
— Я очень люблю конкурсы. Даже если не выигрываешь, это очень полезно. Ты не ждешь, пока тебя найдет заказчик, ты сам себе заказываешь, и мне не раз везло. Но я все время тренируюсь, чтобы быть в форме, чтобы выигрывать.
— Но в главных мировых конкурсах присутствует один и тот же замкнутый круг международных звезд. Такое впечатление, что премии просто делятся между собой.
— Я видел ситуацию с двух сторон: был и в жюри, и среди тех, кто, так сказать, бежит по дорожке. Ты не можешь выигрывать все время, есть предел твоих сил и твоего времени. Это как в борьбе, или в плавании, или на "Уимблдоне", с той разницей, что архитектор борется не за медаль, с которой можно отправиться отдыхать, а за огромную работу, которая потом надолго исключит его из соревнований. Но это так же драматично, как в спорте; если кто-то выигрывает-выигрывает, а потом начинает проигрывать, все думают: конец ему. Другие архитекторы строят себе и строят и не думают о конкурсах.
— Зачем вы пишете книги? Есть что-то, чего вы не можете сказать своими зданиями?
— Нет здания, которое переживет тысячелетия. Римляне исчезли, исчезли греки, великая архитектура, великие цивилизации, ничто не вечно, кроме книг, кроме философии. Вот это навсегда.
— Оскар Нимейер, последний из ныне живущих создателей современной архитектуры, сказал, что мир погибает, шансов нет. Вы так не считаете?
— Я думаю, что шанс есть, что эволюция возможна. Великий старец прав в одном: классический модернизм ХХ века — Ле Корбюзье, Гроппиус, мой учитель Танге, сам Нимейер — мертв. Умерла идея интернационального стиля, идея тотального контроля. Но они сами все понимали, я помню, как еще в 1958-м мне показали письмо Ле Корбюзье, в котором он говорил примерно так: новое время начинается, когда старое кончается, и вот пришла наша очередь уступать. Придет мое время, и я повторю его слова.
_________________
Интервью с Оскаром Нимейером см. в #6 за 2005 г., с Тадао Андо — в #34 за 2006 г,. материал о Нормане Фостере — в #16 за 2006 г.
Философ симбиоза
|
