«Ужас объял православных»
Как нехитрый с виду запрет потряс всю Россию
325 лет назад, в 1698 году, царь Петр Алексеевич, вернувшийся из Европы, решил избавить подданных от бород, причем используя для достижения цели забытые ныне средства, включая перепрофилирование часовен; вскоре чисто эстетический вопрос превратился в острополитический и экономический; а взимание пошлин за бороды продолжалось многие десятилетия после кончины первого русского императора.
«Многие явились без бороды, но еще немало было бородачей»
Фото: Росинформ
«Многие явились без бороды, но еще немало было бородачей»
Фото: Росинформ
«Утешали себя чужим горем»
Пробыв полтора года, с весны 1697 до лета 1698 года, в Европе среди гололицых деятельных европейцев, Петр I вернулся в свое бородатое царство словно на другую планету. Разъяренный тем, что из-за вспыхнувшего стрелецкого бунта он вынужден был прервать свое зарубежное путешествие в составе Великого посольства, и планы посетить Венецию и встретиться с папой римским не осуществились, царь уже на следующий день после прибытия в Москву, 26 августа 1698 года, дал выход своему гневу — и, как всегда, очень оригинальным образом. Иоганн Корб — секретарь посольства, отправленного императором Священной Римской империи Леопольдом I в Москву, писал:
«Государь не поехал в свой замок, Кремль, обширнейшее пребывание царей, но поспешил в Преображенское, соснуть и отдохнуть среди своих солдат. Между тем весть о прибытии царя облетела город. Бояре и московская знать во время, назначенное для представления, поспешно явились туда, где отдыхал царь. Стечение поздравляющих было большое, ибо каждый своею поспешностью хотел показать государю, что пребыл ему верным… Всех тех, которые, по здешнему обычаю, для изъявления почтения, падали перед государем ниц, сам ласково и поспешно поднимал и целовал их, как самых коротких своих друзей.
Ежели москвитяне могут забыть ту обиду, которая наносилась ножницами тут же, без разбора направленными на их бороды, то они могли бы поистине сей день причислить к счастливейшим в своей жизни».
Первым лишился бороды царский воевода князь А. С. Шеин, которым Петр I был очень недоволен за то, что тот, не дождавшись его возвращения, слишком поспешно казнил 56 «пущих заводчиков» стрелецкого бунта, затруднив тем самым расследование мятежа. Затем царь отрезал бороду князю Ф. Ю. Ромодановскому, который руководил государством в отсутствие Петра и который, как было известно, горячее всех возмущался, узнав, что находившийся в Европе в составе Великого посольства Ф. А Головин побрился и оделся в немецкое платье. «Не хочу верить, чтобы Головин дошел до такого безумия!» — негодовал он месяца три назад, а теперь смиренно должен был встать в ряды «безумцев». Пощадил царь лишь бороды своего воспитателя Т. Н. Стрешнева и пожилого князя М. А. Черкасского.
Шесть дней спустя, 1 сентября, на новогоднем пиру у А. С. Шеина, где встречали 7208 год от сотворения мира, брадобритие продолжилось.
«Гостей было множество,— описывал празднество историк, ординарный академик Петербургской академии наук Н. Г. Устрялов,— Бояре, царедворцы, офицеры, даже матросы наполняли обширные палаты радушного хозяина. Многие явились без бороды, но еще немало было бородачей… Среди всеобщего веселья царский шут, с ножницами в руках, хватал за бороду то того, то другого и мигом ее обрезывал, при громком хохоте пирующих, которые утешали себя чужим горем».
Правда, историк опустил интересную деталь, описывая услуги царского шута-парикмахера.
«При приближении его с ножницами,— отмечал Иоганн Корб,— никак нельзя было уклониться, так как замеченный в этом наказывался целым рядом пощечин».
Через три дня, продолжал Н. Г. Устрялов, на вечере у ближайшего помощника и советника царя Ф. Я. Лефорта все «ближние люди» были уже без бород и «смотрелись немцами в русских кафтанах».
«Обрезывание бород не более, как грубая и до крайности резкая выходка человека, увлекшегося западно-европейской внешностью, виденными там модами» (на гравюре: бояре возвращаются от Петра, остригшего им бороды)
«Обрезывание бород не более, как грубая и до крайности резкая выходка человека, увлекшегося западно-европейской внешностью, виденными там модами» (на гравюре: бояре возвращаются от Петра, остригшего им бороды)
«И тем будет гнев»
Многие историки видели в этих первых шутливо-насильственных брадобритиях глубоко осмысленный образ действий царя-реформатора.
«По изображению наших историков,— полемизировал М. М. Богословский, доктор русской истории, ученик В. О. Ключевского,— сцена, разыгравшаяся утром 26 августа в Преображенском,— это акт сознательной борьбы с символом закоснелых предрассудков или с знаменем, которым прикрывались противники преобразования. Все эти размышления навеяны, конечно, позднейшими представлениями о душевных состояниях Петра в последующее время. Как будто Петр в августе 1698 г., молодой человек, только что вернувшийся из-за границы,— уже преобразователь, думающий о преобразовании России в смысле изменения и обновления ее старого строя… Обрезывание бород не более, как грубая и до крайности резкая выходка человека, увлекшегося западно-европейской внешностью, виденными там модами, поступок, в котором заметно стремление видеть ту же внешность и те же моды у себя дома, притом стремление властителя, не находящего своим выходкам преград ни в каком-либо ограничении своей власти, ни в праве подданных, ни в сдержке, которая была бы привита воспитанием».
В отсутствии «сдержки» у Петра I его окружение убеждалось не раз и до, и после этих историй с бородами. Так, в голландском Лейдене в апреле 1698 года он пожелал побывать в Анатомическом театре, чтобы увидеть препарирование трупа знаменитым врачом Германом Бургаве.
«Царь,— писал голландский ученый и поэт Иоганн Меерман, основательно изучивший первую поездку Петра Великого в Голландию и издавший книгу об этом в 1812 году,— долгое время с прикованным взглядом стоял над трупом с обнаженными и налитыми скипидаром мускулами.
Увидев вдруг, что некоторые из его русских спутников почувствовали отвращение к такому противному предмету, он приказал каждому из них зубами оторвать по мускулу от этого мертвого тела и посоветовал им постараться приучить себя к таким вещам, которые могли бы совершенно некстати казаться им противными».
Приучать подданных к вещам, кажущимся им противными — к бритью бород и усов,— всерьез Петр I взялся с 1705 года. После того, как среди воевод, прибывших по приказу царя в конце 1704 года из всех городов на смотр в Преображенское, оказался Иван Данилов сын Наумов с бородой и усами. За то, писал современник (предположительно стольник С. В. Желябужский), он был «бит батоги нещадно».
«И после смотру,— сообщалось в тех же записках,— им воеводам была сказка, чтоб у них впредь бород и усов не было, а у кого будет, и тем будет гнев».
16 января 1705 года Петр I указал:
«На Москве и во всех городах, Царедворцам и дворовым и городовым и приказным всяких чинов служивым людям, и Гостям и гостиной сотни и черных слобод посадским людям всем сказать: чтоб впредь с сего Его Великого Государя указа бороды и усы брили».
С желавших все-таки остаться бородачами указом предписывалось брать пошлину:
«С Царедворцев и с дворовых и с городовых и всяких чинов служилых и приказных людей, по 60 рублей с человека; с Гостей и с гостиной сотни первой статьи по 100 рублей с человека; средней и меньшей статьи… меньше 100 рублей; с торговых и посадских людей по 60 рублей».
Все остальные «брадодержатели», кроме пашенных крестьян, попов и дьяконов, были обязаны платить по 30 руб. в год. Крестьяне же, приходящие в город, за каждый вход и выход из него должны были платить по две деньги, т. е. по копейке. На протяжении многих лет размер этих пошлин не менялся. Для понимания того, как велики были эти суммы, можно заглянуть в штатное расписание Синода за 1721 год. Сторожу полагалось 30 руб. в год, копиисту — 62 руб., подканцеляристу — 144 руб., канцеляристу — 216 руб.
Об уплате пошлины должны были свидетельствовать особые бородовые знаки, которые следовало носить на себе. Их выдавали в Москве в приказе Земских дел, а в других городах — в Приказных избах.
«Солдаты, заранее поставленные здесь, схватывают каждого взрослого мужчину»
«Солдаты, заранее поставленные здесь, схватывают каждого взрослого мужчину»
«Цырюликов с бритвами 5 человек»
Вдали от Москвы некоторые воеводы церемониться не стали — выяснять, кто может заплатить за бороду, кто — нет; да и неизвестно было, когда пришлют эти бородовые знаки, а «власть употребить» можно и сразу.
Так, в Соликамске весной 1705 года жителям были разосланы повестки с требованием явиться в воскресенье в храм.
«Когда обедня кончилась,— сообщал краевед Ф. А. Прядильщиков,— воевода велит народу приостановиться, сам входит на амвон и громко прочитывает роковую бумагу за подписью "Петр". Ужас объял православных, сведавших, чего требует император… Лишь только огорченная толпа поворотила из церкви, как вдруг встретила задержку. Солдаты, заранее поставленные здесь, схватывают каждого взрослого мужчину: один из стражей держит бедняка за руки, другой остригает ему усы и бороду».
Некоторым соликамцам удалось унести отрезанные бороды. И, как писал Ф. А. Прядильщиков, сохранив остатки бород до дня своей кончины, горожане завещали положить поруганную святыню вместе с ними в гробы.
Жители многих городов, спасая свои бороды, ударились в бега.
Но находились бдительные соотечественники, мешавшие им уклоняться от общей участи.
В июле 1713 года боярский человек Лаврентий Боторов, живший целый год у тестя в лесу в Керженце, донес Сенату, что в Керженской волости Казанской губернии Балахонского уезда есть починки Ларионов, Семенов и многие другие, а между ними — лес.
«И по тому лесу,— сообщал Боторов,— селются всякого чина люди сходцы с Москвы и с разных городов посадские и люди боярские и волостные и всякого чина люди с женами и детьми, и в том числе явны будут беглые солдаты, а такие люди идут в ту страну от брадобритья и от солдатского побора и от государевых податей по премногу много и селются по лесу собою и податей никаких не платят…
Живут всяких чинов беглые люди в избах по 100 и по 50 в избе».
Обеспокоенный таким непорядком, Лаврентий Боторов на наемных подводах один, по своей инициативе, прибыл в Москву — «для доношения царскому величеству о тех беглых людях». Он предложил, чтобы Сенат послал его для поиска этих беглых и «дал ему о том в Нижний и на Балахну к комендантам послушные указы».
14 августа 1713 года Правительственный сенат приговорил:
«В те места с помянутым доносителем для сыску служивых и других всяких беглых людей послать из Казанской губернии Казанскому губернатору кого пригож, а сыскивая, присылать ему тех беглых людей в Казань, и что по той посылке каких людей сыскано будет, о том в Канцелярию Правит. Сената писать без мотчания (промедления.— "История"); а тех людей до указу держать за караулом; и о том в Казанскую губернию к губернатору послать его великого государя указ».
Нередко бегством пытались спастись и россияне, попавшие в рекруты. В октябре 1713 года поручику Кузмину, который отправлялся из Вологды в Петербург с 500 рекрутами, было приказано:
«Для признака от побегов у оных рекрут челы и бороды всегда б были оголены, того ему, поручику, смотреть неоплошно, и для того отпущено с вами цырюликов с бритвами 5 человек».
«Чтоб впредь с сего Его Великого Государя указа, бороды и усы брили» (на рисунке: бородовой знак образца 1725 года)
«Чтоб впредь с сего Его Великого Государя указа, бороды и усы брили» (на рисунке: бородовой знак образца 1725 года)
«Не принимать у них челобитен»
С учреждением в России в 1721 году высшего органа церковного управления — Святейшего правительствующего синода — брадобреи завелись и в его структурах. Так, в Санкт-Петербургской синодальной епархии органом Синода для заведывания епархиальными делами была тиунская палата, созданная 17 апреля 1721 года, где побрили немало бородачей, так что 12 июля 1721 года Синоду пришлось давать палате разъяснение:
«Всяких чинов людей, браду имущих, велено ловить и допрашивать… о том, чего ради они не исполняют царского величества указов… и отсылать к гражданскому суду. А в тиунской палате, выше предписанного повеления, ничего неповеленного не чинить, и в брадобритие, яко действо, духовному правительству несвойственное, отнюдь никому в оной тиунской не вступать. А ежели кто из подчиненных оной тиунской палате, какого ни есть звания, в такое не порученное им действо (как в Св. Синоде происходит слух) вступить когда дерзнет, такового, яко дерзкого самовольника и бесстрашника, и нарекание наносящего на духовное правительство, жестоко, по мере вины, наказать, да прочие страх возымеют, и не дерзнут чинить неповеленного».
В 1722 году преследования за бороду ужесточились.
6 апреля 1722 года Петр I указал всем бородачам носить только особое платье — «зипун с стоячим клееным козырем, ферези и однорядку с лежачим ожерельем». А если кто из них официально записан в раскольники, те обязаны были иметь козырь красного цвета.
В уплате же бородовой пошлины всех уравняли — она теперь составляла 50 руб. в год. Но этим кары не исчерпывались.
«И ежели кто с бородою придет о чем бить челом не в том платье,— гласил указ,— то не принимать у них челобитен ни о чем». Кроме того, с такого бородача приказывалось брать 50 руб., даже если он уже заплатил годовую пошлину.
«Кто увидит кого с бородою без такого платья,— следовало дальше в указе,— чтоб приводили к Комендантам или Воеводам и приказным, и там оный штраф на них правили, из чего половина в казну, а другая приводчику, да сверх того его платье».
Началась охота за неправильно одетыми бородачами.
«Можно себе представить,— замечал писатель и историк В. О. Михневич,— особенно взяв во внимание тогдашнюю безурядицу и низкий интеллектуальный уровень массы, какой широкий простор для всяческой кривды, взяточничества и грабежа открывали эти своеобразные распоряжения!
Разумеется, "приводчики" не заставили себя ждать и, в погоне за добычей, обещанной законом, рыскали повсюду несытыми волками, отыскивая несчастных бородачей и привязываясь к встречным и поперечным, кого можно было запугать, безнаказанно обидеть и обобрать.
Дело приняло вид настоящей травли, со всеми ее хищническими и драматическими положениями».
Ко всему этому нравственные страдания православных подданных усугубились в связи с тем, что в декабре 1722 года Петр I приказал закрыть многие домовые церкви и часовни.
«Чтобы представить, насколько сильно могло быть смущение в народе, недоверие и подозрение к власти вследствие состоявшегося в 1722 году распоряжения об уничтожении часовен,— писал священник А. Синайский в 1895 году,— нужно обратить внимание на последствия, сопровождавшие закрытие и уничтожение часовен; там, где прежде собирался народ и благоговейно молился, ставя свечи и слушая молебны, теперь совершалось другое, нечто кощунственное: одни часовни были отданы татарам и армянам в аренду то для торговли бузою, яблоками, калачами и всяким товаром, то для брадобритья».
К лету 1723 года стало ясно, что Петербургу грозит продовольственный кризис, потому что многие купцы и крестьяне, производившие торговлю «харчем, бревеньем, дровами, угольем и иными товарами числом немалым», взяты за небритие бород и долго содержатся под караулом, так как заплатить штраф им нечем. Сенат приказал всех побрить и отпустить на поруки.
«А буде кто таковых приводить станет,— гласил Сенатский указ,— таких не принимать, а отпускать без задержания».
Но 28 июня 1723 года царь повелел пойманных по всей стране бородачей в «неуказных платьях», неспособных заплатить штраф, отсылать для зарабатывания необходимой суммы в Рогервик (ныне Палдиски в Эстонии) — там строился порт, и рабочих рук крайне не хватало. А пойманных в Сибири следовало ссылать «на разные тамошние заводы в работу».
Известно, что с 1724 по 1727 год с бородачей и раскольников было получено 30 тыс. 625 руб. 10 копеек.
«А ежели где в деревнях таких людей, кто брить умеет, при них не случится, то подстригать ножницами до плоти в каждую неделю по дважды»
«А ежели где в деревнях таких людей, кто брить умеет, при них не случится, то подстригать ножницами до плоти в каждую неделю по дважды»
«Как в полках служили»
После смерти Петра I многим показалось, что с государем умерли и введенные им порядки. В 1726 году обнаружилось, что нередко мужчины, приученные к бритью в армии, после отставки или в отпуске прекращали бриться! И 31 мая 1726 года Екатерина I указала:
«Штаб- и Обер- и унтер-офицерам, капралам и рядовым, которые от полковой службы отставлены и отпущены в домы вовсе или на время, и кои определены к делам, всем носить Немецкое платье и шпаги, и бороды брить; а ежели где в деревнях таких людей, кто брить умеет, при них не случится, то подстригать ножницами до плоти в каждую неделю по дважды, и каждому содержать себя всегда в чистоте так, как в полках служили».
И Санкт-Петербургский генерал-губернатор князь А. Д. Меншиков в своем указе от 4 августа 1726 года напомнил столичным обывателям о необходимости брадобрития.
«Всякого чина людям,— гласил указ,— а особливо харчевникам и ямщикам, и кои домы свои имеют, или хотя и в наемных, а живут безвыездно, кроме крестьян тех, которые в С. Петербург приезжают для работ и к помещикам своим и живут временно, по силе указа блаженныя и высокославныя памяти Его Императорского Величества, брить бороды и ходить в Немецком платье; а ежели кто будет чиниться противен, и с такими поступать, как прежние указы повелевают».
При императрице Елизавете Петровне о бородачах и раскольниках вспоминали не раз. Например, в феврале 1748 года Правительствующий сенат слушал доношение белгородских купцов Василия Ворожейкина и Андрея Курчанинова, которые заявили:
«В Российской Империи многие разных чинов люди, в противность состоявшихся указов, упрямством своим, ходят в неуказном платье и носят бороды».
Купцы предложили свои услуги по штрафованию ослушников, обязуясь «на нынешний 1748 год в казну Ее Императорского Величества прирастить более 50 000 рублей», и просили о наделении соответствующими полномочиями. Им отказали. Но губернаторам, воеводам и прочим управителям напомнили о необходимости взыскания штрафов с бородачей, кроме священного и церковного причта и крестьян, без всякого послабления.
В 1752 году случилась показательная история. Надворный советник А. А. Яковлев приступил к работе в присутствии Раскольнической конторы и усмотрел, что ни раскольники, ни просто убежденные бородачи медных знаков об уплате пошлины на своей одежде не носят. Пришлось расследовать, почему перестали делать бородовые жетоны. Монетная канцелярия разъяснила, какие знаки делались в 1725 году (а позже они не выпускались). Но на московском монетном дворе из них нашелся лишь один. 9 октября 1752 года он был представлен Правительствующему сенату. На нем прочитывалась надпись: «Борода — лишняя тягота; с бороды пошлина взята, 1725 года».
Как оказалось, тогда по этому образцу приказом Сената было повелено сделать для раздачи бородачам 2 тыс. знаков. Сделали 2,6 тыс. штук, но так никуда и не отослали. Вспомнили о них три года спустя, и монетная контора спрашивала Сенат, куда их следует отдать. На что тот приказал «оные знаки употребить в копеечный передел» — сделать из них медную монету, что и было исполнено.
Так что как бородачи и раскольники почти полвека доказывали, что «деньги взяты», было загадкой.
2 декабря 1752 года Правительствующий сенат постановил ситуацию исправить.
«Раскольникам и бородачам,— говорилось в его указе,— кроме пашенных крестьян, на верхнем платье нашивать медные знаки с таким надписанием, как на вышеписанном, в 1725 году деланном знаке значит, и переменять повсягодно».
Раскольническая контора должна была заблаговременно сообщать Монетной канцелярии, сколько знаков ей требуется на следующий год, и, получив их, отсылать в губернии, провинции и города. Деньги за изготовление бородовых знаков следовало брать с бородачей и отсылать в Раскольническую контору, а оттуда — в Монетную канцелярию.
Лишь с 1762 года начались первые послабления, касавшиеся внешнего вида раскольников и позже — всех бородачей. В октябре того же года Екатерина II указала «не чинить принуждения о бритье бород» раскольникам, вышедшим из Польши и поселившимся при крепости Святой Елисаветы (будущий город Елисаветград) для купеческого промысла. 3 марта 1764 года императрица в своем указе «О учинении вновь переписи незаписавшимся потаенным раскольникам и о положении их в оклад» приказала не принуждать их к бритью бород и ношению «указного платья».