 |
ФОТО: REUTERS  |
Как Франция придумала единую Европу
В 50-60-е годы Франция стала одной из шести стран (наряду с ФРГ, Италией и странами Бенилюкса), выступивших с инициативой создания некоего надгосударственного образования в Западной Европе. Сначала это было соглашение об общем рынке угля и стали, затем — Европейское экономическое сообщество, а в конце концов возник Евросоюз — политическое объединение со своими органами власти: законодательным (Европарламент, избираемый всеобщим голосованием в странах-членах), исполнительным (Еврокомиссия) и высшим руководящим органом — Европейским советом, в состав которого входят главы государств и правительств всех стран-членов. Все решения в рамках Европейского совета принимаются по принципу консенсуса, то есть вступают в силу при условии, что ни один из лидеров не выскажется против.
Пока число членов было небольшим, этот принцип имел право на существование. Но Евросоюз расширялся, втягивая в свою орбиту все новые и новые государства. После массового вступления в него стран Восточной Европы 1 мая 2004 года число членов достигло 25. Еще до этого стало ясно, что систему управления придется менять: когда нужно согласие всех и этих всех так много, трудно принять любое решение.
В конце 2001 года был создан конвент — рабочая группа по разработке проекта конституции, которую возглавил один из самых уважаемых политиков Европы — экс-президент Франции Валери Жискар д`Эстен. Проект рождался в муках. Страны--члены ЕС долго не могли поделить места в органах власти ЕС, бурно споря о том, что должно перевешивать при определении норм представительства: численность населения, экономический потенциал или какие-то иные соображения ("Власть" подробно писала об этом в #25 за 2003 год). В итоге было решено заменить принцип консенсуса на принцип так называемого двойного большинства (решение считается принятым, если за него выскажутся 15 из 25 стран, представляющих не менее 65% населения всего ЕС).
Кроме того, договорились отказаться от ротации стран-председателей, которые меняются в Евросоюзе каждые полгода (вместо этого вводится пост президента), расширить полномочия Европарламента, а число членов Еврокомиссии решительно сократить (многие считают, что ее работа слишком дорого обходится Евросоюзу в прямом, а часто и в переносном смысле слова).
Трудноразрешимой оказалась религиозная проблема. Несколько католических стран выступили за то, чтобы упомянуть в преамбуле конституции о христианских традициях Европы. Но другие — и в их числе Франция — принялись яростно отстаивать светские устои европейского общества. В итоге в преамбулу была включена расплывчатая формулировка о "культурном, религиозном и гуманистическом наследии", без прямого упоминания о христианстве.
В конце концов главы МИДов и других заинтересованных ведомств, а затем уже и главы государств и правительств всех 25 стран-членов согласовали проект конституции, и в октябре прошлого года он был подписан. Теперь 25 стран-членов должны были его утвердить.
Как Франция похоронила единую Европу
Как минимум десять стран объявили, что конституция будет приниматься не решением парламента, а на всенародном референдуме. И оказалось, что большинство из стран, решившихся на референдум,— это как раз те, в которых наиболее сильны евроскептические настроения. В их числе оказалась и Франция.
Худшие опасения сторонников евроинтеграции подтвердились. В воскресенье, 29 мая, почти 55% французов отвергли конституцию. И это несмотря на мощнейшую кампанию за ее принятие, которую проводил не только президент Жак Ширак, но и его противники: оппозиционная соцпартия на время забыла о разногласиях с президентом и тоже стала агитировать за конституцию.
Впрочем, полного единомыслия не было даже среди элиты: так, один из лидеров социалистов, экс-премьер Лоран Фабиус, возглавил кампанию против конституции. Вообще, в лагере противников собралась весьма разношерстная компания: и "ренегаты" из традиционных партий, и ультраправые в лице Жан-Мари Ле Пена и его Национального фронта, и коммунисты, и ультралевые в лице антиглобалистов и их лидера Жозе Бове.
Итог: вся эта компания маргиналов победила истеблишмент. И, похоже, эта победа — всерьез и надолго: во всяком случае, представители власти уже заявили, что никакого переголосования в ближайшем будущем не предвидится. А ведь Франция первоначально не числилась в списке самых ярых противников конституции. Есть еще Нидерланды (кстати, тоже одна из стран--основательниц ЕС), где референдум был провален через три дня после французского (см. стр. **); есть скандинавские страны, где евроскептицизм традиционно выше, чем в целом по Европе.
Возникает вопрос: что же так напугало французов, что их страна, по праву считающаяся матерью-основательницей Евросоюза, первой зарубила основной закон ЕС и тем самым поставила под сомнение все будущее единой Европы? Неужели рядовому гражданину так уж важно, насколько больше голосов будет у Франции в будущих органах власти, чем у Польши или Испании,— на два или на пять? Или кто станет президентом ЕС? Да и вообще, с трудом верится в то, что большинство участников референдума читали эту конституцию.
Чем Франции помешала единая Европа
Думается, главная проблема в том, что нынешний Евросоюз совсем не похож на того ребенка, которого создавали шесть стран "старой Европы" в 1950-1960-е годы, и современные тенденции его развития не могут не пугать родителей. Целью старого Евросоюза было оградить свои рынки от негативных воздействий извне. Долгое время он таким и оставался, и даже вступление в него Великобритании долго оттягивалось — в том числе и путем выдвижения условий, которые Лондон не был готов принять.
Но со временем — и особенно явственно это обозначилось после падения железного занавеса в Европе — концепция ЕС кардинально изменилась. Главной целью стала не изоляция, а наоборот — всемерная экспансия. В конце концов это привело к тому, что размытыми оказались цивилизационные основы общеевропейского единства. И в этом смысле спор о включении в преамбулу конституции упоминания имени Божьего носит далеко не частный характер, а является отражением глубоких противоречий.
Разумеется, рядовой избиратель вряд ли мыслит цивилизационными категориями. Зато он очень хорошо понимает, что означает расширение ЕС на практике. И французский избиратель — может быть, даже больше, чем какой-либо другой. Во Франции уже сегодня значительную часть населения составляют иммигранты, причем из стран, культурно чуждых. В 2003 году, по официальным данным, в стране проживало более 4 млн иммигрантов (свыше 6% населения), причем их число растет примерно на 120 тыс. в год (и это только законная часть айсберга). Уже сегодня существуют целые кварталы, в которых подавляющее большинство населения составляют выходцы из Африки или стран Ближнего Востока.
Принятие конституции, в которой окончательно утверждаются нормы о свободном перемещении товаров, капиталов и рабочей силы, а также о едином гражданстве ЕС, должно привести к ломке пока еще сохраняющихся барьеров в виде национальных границ. Результатом стал бы, с одной стороны, приток в страны "старой Европы" дешевой рабочей силы, а с другой — отток капиталов и перемещение производств в страны, где оплата труда и, следовательно, производственные издержки ниже. Для Франции, где оплата труда выше, чем в среднем по ЕС, а уж тем более чем в странах бывшего соцлагеря, где социальных благ больше и где безработица сегодня и так зашкаливает за 10%, это могло обернуться экономической и социальной катастрофой.
В этом отношении показательно, что против евроконституции особенно рьяно выступали представители аграрного сектора. Он в странах ЕС убыточен и требует постоянных государственных дотаций. Значительная часть этих дотаций поступала из бюджета Евросоюза. Вступление в ЕС десяти новых стран, основу экономик большинства из которых составляет сельское хозяйство, уже привело к перераспределению дотаций. А после снятия последних барьеров французские фермеры остались бы без средств к существованию.
И совсем не случайно, что наиболее крупные манифестации протеста буквально за три дня до референдума устроили французские виноделы. Их продукция — качественная и дорогая — и так уже испытывает растущее давление на мировых рынках со стороны старых (Италия, Испания) и новых (Чили, Аргентина, Австралия) винодельческих держав. Вступление в ЕС таких стран, как Венгрия, Кипр, грядущее вступление Болгарии, Румынии, Хорватии способно еще больше подорвать позиции французского виноделия.
Так что, возвращаясь к цивилизационным категориям, можно сказать, что французы проголосовали не против единого общеевропейского дома, а против того, чтобы пускать в него чужаков. У них возникло очевидное (и где-то даже инстинктивное) желание отгородиться от собственного европейского детища, которое, как чудовище Франкенштейна, способно сожрать своего создателя.
БОРИС ВОЛХОНСКИЙ