В восьмой раз парижский универмаг Bon Marche отдает художникам трехэтажное пространство главного зала для масштабной выставки. В этом январе гостем стал знаменитый индиец Субодх Гупта c проектом «Сангам». Сверкающими пустыми кастрюлями любовался корреспондент “Ъ” во Франции Алексей Тарханов.
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Пятидесятидевятилетний Субодх Гупта возвращается в Париж через пять лет после своей ретроспективы 2018 года в музее La Monnaie. Тогда открытием и символом выставки был знаменитый гигантский череп, собранный из блестящей кухонной утвари,— «Очень голодный бог». В этом году пустые кастрюли и миски снова стали материалом для трех монументальных скульптур Гупты. Они выставлены под стеклянной крышей в атриуме принадлежащего LVMH старинного парижского магазина Bon Marche, воспетого Эмилем Золя в романе «Дамское счастье».
Проект называется «Сангам» по имени места паломничества в Индии. Забавно, но это название больше знакомо в России, чем во Франции,— в эпоху великой советско-индийской дружбы на наших экранах шел «Сангам», фильм Раджа Капура про любовный треугольник, снятый в 1964-м, как раз в год рождения художника Гупты.
Две скульптуры-колонны 12-метровой высоты — это Sangam I и Sangam II. Первая — традиционный индийский горшок, вторая — интернациональное ведро, обе они составлены, как из пикселей, из 5 тыс. алюминиевых кастрюль, а ниспадающие струи изображены зеркальными гранями колонн. Но на мой вкус скульптуры скорее напоминают сверкающие цветы-примулы на длинной ножке или галлюциногенные грибы с тяжелой шляпкой.
На верхнем этаже универмага выстроена круглая хижина-юрта из 2,5 тыс. кастрюль, кувшинов, мисок, крышек, на сей раз не сверкающих, а траченных жизнью. Эта инсталляция названа «Эффект Пруста», и ей можно насладиться и снаружи, и войдя внутрь юрты.
Мимо двух остальных можно скользить, поднимаясь и спускаясь на расположенных между ними эскалаторах. Их можно даже не заметить за пестротой и разнообразием вещей корнеров и витрин — все-таки Bon Marche — не музей, а магазин.
Именно это делает проект таким интересным. Зимняя выставка в Bon Marche уже стала традицией, наподобие парижских ярмарок современного искусства. Каждый год здесь выставляется один из всемирно известных мастеров, вроде открывшего парад в 2016-м китайца Ай Вэйвэя и продолжившей в 2019-м португалки Джоанны Васконселуш. Это форма диалога мира современного искусства с миром потребления — не в виде абстракции, а в реальных формах и в реальном интерьере.
На выставку Гупты зазывают витрины магазина, в которых выставлены его инсталляции из замызганной газовой плиты, обшарпанного шкафчика, швейных машинок с ковром из цветных разбитых тарелок. Противоречие заявлено сразу. Впервые за зеркальными стеклами Bon Marche лежит то, чего нельзя купить, не потому, что это заоблачный люкс по атомным ценам. Наоборот, по виду это хлам с барахолки. Но собранный художником и помещенный в витрины самого дорогого парижского универмага, он приобретает совершенно иной смысл, чем на прилавке старьевщика. И, кстати, иную цену.
Злые критики уже заговорили, что блестящие серебряные потоки, льющиеся из сосудов, напоминают серебро, текущее в карманы владельцев LVMH, благо во французском argent — это и «серебро», и «деньги». Левые идеи популярны, но, как обычно, примитивны. В антибуржуазной парадигме легко порицать автора, пошедшего на союз с торговцами роскошью. Но Гупта не лучшая для этого мишень, он никогда не заявлял о себе как о художнике элитарном, как бы его ни любила и ни коллекционировала финансовая элита. Наоборот, он всегда говорит о своих корнях, о своем народе, многочисленном и не слишком богатом, и ясно отдает себе отчет, что и зачем он делает: «Публика здесь полностью отличается от той, к которой я обычно обращаюсь. Потому что люди, которые ходят по магазинам, необязательно посещают музеи или художественные галереи»,— говорит художник.
В здании, где все продается и все имеет цену, скульптуры Гупты нельзя купить и унести домой. Сверхразмеры об этом как будто бы предупреждают, хотя, вот парадокс, сами предметы, из которых они сложены, предельно прозаичны. Это всего лишь кастрюли, причем такого низкого качества и «социального статуса», что они не могли бы оказаться даже в отделе скобяных товаров Bon Marche, если бы таковой имелся.
Художник словно говорит о том, что на самых мусорных корнях может вырасти искусство, причем почти религиозное. Он рассказывает о священных сосудах, из которых льется вода на «празднике кувшинов» во время паломничества к месту магического слияния трех рек: двух реальных, одной мифической. Ради январского омовения, которое смывает грехи, в индийский Праяградж стремятся миллионы.
О миллионах речь и в Париже. Помещая изображение священных сосудов, из которых боги пили божественный напиток, дающий бессмертие, в интерьер магазина, манящего людей уже почти два века, Гупта говорит о том, как сливаются в наше время паломничество религиозное и паломничество потребительское: «Со всеми этими людьми, которые приезжают со всего мира, встречаются в одном месте и образуют своего рода человеческую волну, Bon Marche так напоминает мне Сангам».