Это слово как-то вышло из обихода, даже не вспомню, когда и по какому поводу в последний раз его встречал. Есть много похожих, обозначающих примерно то же самое,— «эмпатия», например. Сейчас стало много такого — про то, как сочувствовать окружающим, подставить плечо, не сделать больно,— и хорошо, что стало. Только слово «доброта» куда-то выпало, осталось в романах XIX века, как «турнюр» или «капельдинер».
«Какой он добрый и как нас любит»,— думает мальчик Николенька про Карла Иваныча, даже кисточка на ермолке кажется доказательством его доброты (так пишет Толстой в свои 24 года), и кажется сейчас, что все это — кисточка, ермолка, доброта — улеглось рядом на пыльной витрине, в постоянной экспозиции музея-усадьбы. Или еще, помнится, это слово часто встречалось в позднесоветских мультфильмах (еще один ушедший под воду культурный архипелаг). Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра. Всех нужнее и дороже, всех доверчивей и строже в этом мире доброта. Если добрый ты, то всегда легко, а когда наоборот, трудно. Вот и поди поспорь, что мультфильмы программируют сознание — насмотревшись такого в соответствующем возрасте, на всю жизнь запоминаешь, что быть добрым хорошо. Непонятно только, куда эту хорошесть теперь применить.
Ну то есть понятно. Есть благотворительность. Волонтерство. Помощь беженцам. Очень здорово, что они есть — потому что вся эта системно-институциональная работа устроена так, что тебе в рамках этой системы совершенно не обязательно быть добрым. Добрые дела делаются и так, по понятному алгоритму, иногда с минимумом усилий — «пошли СМС по горячему номеру и спаси больного ребенка»,— и совершенно не важно, что там нашептал тебе в детстве кот Леопольд и как твои помыслы будут взвешены на Страшном суде. Просто делай что должно, без лишних духовно-моральных финтифлюшек. Никому от них легче не станет.
С эмпатией тоже — понятно, почему эмпатия. Над ней можно работать, ее можно развить, вменить ее себе в обязанность. Решить, что так правильно, и так поступать. Способность представить, что чувствует другой человек, посмотреть на ситуацию его глазами — это точно работает. В мире и так много жести, если ты в состоянии понять, что ранит другого, и заранее сгладить острые углы — сделать это просто необходимо. И это тоже тренируется, и не требует запредельных усилий, и никак не зависит от того, что ты там себе навоображал, насмотревшись советских мультфильмов.
Мы уже научились тому, что эта способность к сочувствию и доброму деланию — она не бесконечна. Это ресурс, и нужно уметь его правильно распределять: во-первых, чтобы не выдохнуться и не выгореть, во-вторых, чтобы по ошибке не пожалеть кого-нибудь не того. Бывает, что эмпатию нужно еще заслужить: там, где в скрытой форме присутствуют власть и подчинение, привилегии и дискриминация, важно выявить это сокрытое и посочувствовать тем, кому по-настоящему плохо. Кому должно быть плохо, согласно вскрытой нами бинарной структуре. А уж если эта оппозиция не спрятана где-то под ковром социальных условностей, а вынесена наружу в самой колюще-режущей форме — тут все приобретает особую остроту. Когда вы видите вопрос в соцсетях, можно ли сочувствовать такой-то группе лиц, понятно, зачем он задается: нужно вынести по этому поводу обоснованное моральное суждение, осудить это возможное сочувствие или оправдать — и в зависимости от принятого решения уже сочувствовать или нет. Так ведь это работает?
Глупо в 2022 году ссылаться на кота Леопольда как на основополагающий моральный авторитет, но я предупреждал, это опасная штука: один раз посмотрел в детстве — и все, закладывается на всю жизнь. Если и с вами случилось такое, вы наверняка помните эту коллизию: мыши ведут себя как форменные абьюзеры и агрессоры, дергают кота за усы и за хвост, стреляют из рогатки в окно, угрожают его территориальной целостности и создают экзистенциальную угрозу. А он и ухом не ведет. И не сказать чтобы Леопольд был особенно эмпатичен к мышам или проявлял бы в их судьбе какое-то деятельное участие. Он просто такой. Хочет жить дружно. Подставляет другую щеку. Прощает врагов. В 2022 году это поведение, конечно, выглядит просто немыслимо — за ним мы видим прежде всего проявление слабости. Или преступное непонимание ситуации. Или желание усидеть на двух стульях — хотя Леопольду, наверное, показалось бы, что это какие-то враждебные грызуны ставят его перед невозможным моральным выбором, распилив стул надвое и понимая заранее, что по отдельности две части стоять не могут. В общем, это все политически нецелесообразно, морально недопустимо и попросту самоубийственно.
Даже в безопасной мирной жизни с добротой есть очевидные проблемы. Она ускользает из рук. На себе не напишешь алгоритм, как ее воспитать и ею воспользоваться; что это может быть такое — «10 лайфхаков, которые позволят вам сделаться добрыми»? Ее невозможно натренировать, непонятно, какие нужно для развития доброты делать упражнения по утрам. Не получается вменить ее себе в обязанность, вставить в расписание — все, с понедельника становлюсь добрым. Опять же, нужно ли для повышения уровня доброты в крови есть на завтрак клетчатку и как она связана с состоянием микробиома кишечника, про это даже британским ученым ничего не известно. Доброта никак не вписывается в современную городскую культуру, где все должно быть технологично и эргономично, с ней, в самых разных смыслах, ничего не поделаешь. Вот когда мама укладывала вас спать — как она развивала этот софт скилл? Кажется, все происходило само собой?
Да что мама. Иной раз заходишь, например, в отделение банка и уже включаешь внутри себя заранее готовый алгоритмический монолог, мысленно заполняешь клеточки в протянутом тебе бланке, и тут девушка в окошке как-то так улыбнется. Или скажет что-то такое. С этакой интонацией. Или не девушка и не в банке, а вообще непонятно кто. С вами вовсе не знакомый встречный паренек. И это ведь ничего ему или ей не стоило, это даже проще, чем послать СМС на горячий номер,— но эти улыбка и голос как-то все меняют, и бывает, что запоминаются на всю жизнь. Как увиденный в детстве мультфильм.
«Какая необходимая приправа ко всему доброта,— это Толстой пишет в свои 63 года.— Самые лучшие добродетели без доброты ничего не стоят, и самые худшие пороки с ней прощаются». Может быть, это слово еще и потому так редко звучит, что доброта и должна быть незаметной, возможно, ее вообще нельзя называть. То, для чего нет пошаговой инструкции, у чего нет никакого практического применения, что в каждой отдельно взятой ситуации, в общем, ни за чем не нужно, а иногда бывает даже самоубийственно. Как объяснить, для чего это? Не получается — а ведь без этого было бы совсем нечем дышать, даже при соблюдении всех заповедей и следовании всем лайфхакам. Как научить этому? Никак, нужна какая-то расположенность к миру, которая включается по беззвучному щелчку невидимого тумблера. Или скорее даже — если забыть обо всех на свете тумблерах. Что нужно, чтобы стать таким? Ничего, нужно просто быть. Все лучшие книжки и мудрые философские учения — они же об этом.
И они же о том, что просто быть сложнее всего.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram